1952-1953 год. Дело "ВРАЧЕЙ-ВРЕДИТЕЛЕЙ"

Автор Alex, 19 июля 2012, 14:36:52

« назад - далее »

0 Пользователи и 1 гость просматривают эту тему.

Alex


"Более отвратительную картину трудно себе представить. Престарелый диктатор с помощью подчиненного лично ему аппарата тайной полиции держит в страхе все свое ближайшее окружение и творит беззаконие и произвол. А ведь речь идет не об узурпаторе латиноамериканского типа в какой-нибудь «банановой» республике. Перед нами руководитель крупнейшей державы, тот, чей культ насаждался агитпропом столь долго и столь усердно, что многие граждане его почти боготворили, а современные его почитатели искренне считают величайшим деятелем советской эпохи. Но знают ли они его настоящего? Его — человека, а не созданный о нем миф?

Редакционная ремарка к статье Н.Петрова "Правда ГУЛАГа /
Заветы Сталина: «Бить, бить, смертным боем бить!»
Новая Газета Выпуск № 92 от 22 августа 2011 года


После смерти И.В.Сталина,новое руководство СССР в лице Маленкова,Берия и Хрущева сразу прикрыло "Дело врачей" несмотря на его резонанс в обществе.Сделано это было не случайно.Слухи о том,что "вождь всех народов" умер не своей смертью росли как "грибы после дождя".Опрометчиво произнесенные слова,во время процессии прощания,сыном Сталина-Василием,тут же были обращены против него.Последовал его незамедлительный арест и дознание...
Необходимо было найти срочный выход из создавшегося положения и "отмежеваться" от нашумевшего дела врачей."Громоотвод" нашли быстро в лице Игнатьева,Абакумова,Рюмина и...СЧ ОВД МГБ (в лице следователей назначенных по "делу ЕАК: майора Чечурова, капитана Меркулова, подполковника Полянского, полковника Носова, полковника Родованского,полковника Герасимова).

Как писал Н.Петров:
"... Реабилитация кремлевских врачей состоялась 3 апреля 1953-го, и на следующий день об этом сообщили на первых полосах газет. Еще через день Игнатьев был с позором изгнан из секретарей ЦК, а 28 апреля 1953-го его вывели и из состава ЦК КПСС..."
                                 
При этом следует сказать,что перед тем как изгнать Игнатьева "с позором" из секретарей ЦК,Л.Берия направил к нему ,для "личного разговора", восстановленного в должности"важняка всех важняков" Влодзимирского,после чего Игнатьев прекрасно понимая,что ему грозит написал подробное многостраничное "покоятельное" письмо Хрущеву,по форме "я- не я и лошадь -не моя". 

Сегодня,когда опубликованы многие арх.документы по т.н. "делу врачей" становится ясно что никакого  заговора "врачей-террористов" не существовало.Были или нет серьезные упушения,ошибки и промахи в работе врачей ЛСУК и всей системы здравоохранения СССР выявленые Админотделом ЦК,КПК в ходе проверок и следователями МГБ? Ответ -однозначный-были.
И от этого не уйти.Доказать врачебную ошибку допушенную в процессе лечения того или другого пациента и сегодня очень и очень не просто.В том числе и такие,которые "сокращали жизнь активных деятелей Советского Союза... ".Однако этот вопрос, на мой взгляд, затрагивает чисто медицинские аспекты,в том числе и морально-нравственные установки самих врачей...

В ответ на редакционную ремарку опубликованную в "Новой газете", хотелось-бы заметить,что с подобным заявлением (читай отношением )к историческим персоналиям (событиям) наше общество никогда не придет к единому мнению.Если страна взяла курс на десталинизацию общества то в этом вопросе не следует спешить,а уж тем более форсировано "промывать мозги" подобными статьями.Принцип "чем больше ложь,тем больше в нее верять",как в народе говорится "палка о двух концах"...Наверное следует считаться и с мнением живых ветеранов и людей старшего поколения выросших в "сталинский" период,учитывая то,что далеко не все население Союза ССР изучало "правду" в ГУЛАГе...

Допускаю,что лет через 100,в условиях благополучия,будущее поколение будет смотреть на период сталинского правления с долей равнодушия (примерно как сегоднящнее поколение французов смотрит на период Наполеона, или мы на период царствования Екатерины II) время размоет основные противоречия в вопросе "сталинизма-хрущевизма-брежневизма" и других ИЗМ.
Но это в далеком будущем,а пока лет 20-25 подобные темы все еще будут "будоражит" общественное мнение...


МирВ

#11
«Днем рождения правозащитного движения можно считать 5 декабря 1965 г., когда в Москве на Пушкинской площади состоялась первая демонстрация под правозащитными лозунгами», — пишет в своей книге «История инакомыслия в СССР» Людмила Алексеева.

Однако события, о которых мы будем говорить сегодня, случились гораздо раньше, еще до смерти Сталина. Собственно к нему и обращено послание первого советского диссидента, письмо в защиту евреев, написанное в разгар «дела врачей». Автор текста — Сергей Петрович Писарев (1902–1979), в чьей судьбе как будто отразилась вся история Советского Союза в двадцатом веке.

Терский казак, он участвовал в Гражданской войне на стороне красных. Воевал на Северном Кавказе, в Чечне. Был арестован в ежовщину: «в 1938 году, несмотря на 43 допроса, из которых 23 были с пытками, все-же ни самооговора, ни оговоров от меня не добились». Писал из камеры во все инстанции, ходатайствуя за таких же, как он, безвинно арестованных.
Был освобожден после снятия с должности «железного наркома» Ежова. Воевал в Отечественную войну, и не в обозе, а на передовой: фронтовик — с переломанным на допросах позвоночником!

После войны, оправдывая фамилию, Писарев вновь писал во все инстанции. Одно из этих писем, после которого в 1953-м он загремел в Ленинградскую тюремную психиатрическую больницу, мы здесь и публикуем. Писарева, возмутившегося «делом врачей», определили в шизофреники. Спустя два года он был освобожден, в 1955-м реабилитирован, а Институт им. Ганнушкина признал Писарева психически здоровым. Но он сумел добиться от ЦК КПСС большего — начала расследования практики карательной психиатрии.
Потом помогал товарищам по оружию — чеченцам, вместе с которыми воевал в Гражданскую. Писал в ЦК, требуя справедливости для народа, которому только в 1957 году разрешили вернуться на свою землю. И опять автора письма преследовали, обыскивали, допрашивали.
В шестидесятых, вместе с Алексеем Костериным, старым другом, тоже большевиком и красным казаком, Писарев боролся за права другого «наказанного народа», крымских татар.
Наступали новые времена. В середине шестидесятых появились те, кого впоследствии назовут диссидентами. Сергей Петрович успел поучаствовать и в этом движении. В 1969-м его, большевика с 1920 года, исключили из КПСС за подпись в защиту демонстрантов, протестовавших против ввода советских войск в Чехословакию. А в январе 1972 года Писарев выступает в защиту арестованного Владимира Буковского.

Сергей Петрович был одним из первых правозащитников. Он как бы очертил круг тем, наиболее важных впоследствии для советских диссидентов: требовал отмены пыток, добивался расследования действий карательной психиатрии, заступался за чеченцев, крымских татар и за евреев — в страшном январе 1953 года.
Поражает смелость его письма — бесстрашно и даже бесшабашно Писарев пишет «человекобогу», честно пытается убедить, не скрывает ничего: ни своего тюремного прошлого, о котором не знают даже сыновья, ни своего отношения к беспартийным евреям — чего же от них ждать? — ни самого главного: уверенности в том, что разворачивающийся государственный антисемитизм — страшное зло, равно как и система пыток, на которой стоит советское правосудие.

Копия письма сохранилась в бумагах С.П.Писарева, которые сейчас находятся в архиве общества «Мемориал». Публикуется с сохранением авторской орфографии и пунктуации.
Подготовка текста — Алексей Макаров.
http://booknik.ru/colonnade/istoriya-protestnogo-dvijeniya/chego-je-jdat-ot-bespartiyinogo-evreya/

МирВ

Копия
Сугубо-доверительно
ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС И.В. СТАЛИНУ
только лично
от Писарева С.П., члена КПСС с 1920 г. п/б 3.455.619,
инвалида Отечественной войны (2-я группа).
Адрес: Москва, 25, пл.Свердлова, д.3, кв.30

Дорогой Иосиф Виссарионович!
Никто не знает о содержании этого письма. Никто не высказывал мне нижеследующих мыслей, как и я не делился ими ни с кем. Они сложились у меня за 15½ месяцев заключения в 1938-39 г.г. И в течение 4 лет фронтов (где я был политработником), когда особенно остро проявлялись в наших рядах, не только среди беспартийных, но и среди коммунистов, антинемецкие, антипольские и что особенно постыдно — антисемитские настроения.

Я ПРОШУ ПОСТАВИТЬ ЭТО ПИСЬМО НА ОБСУЖДЕНИЕ В ПРЕЗИДИУМ ЦК.
<...>
2.

Еще сидя в 1938-39 г.г. в тюрьме и видя поголовную почти нестойкость партийных кадров под воздействием избиений и др. пыток, я думал: здесь, несомненно, действует не только отвычка ряда поколений русских от массовых телесных наказаний, но, в гораздо большей степени, — ощущение непостижимости происходящего, — психическая травма для преданных советской власти людей: эти же самые люди, подвергнись они пыткам в фашистской тюрьме или в плену, нашли бы в себе силы сопротивляться врагу, проявили бы стойкость, а быть может — и героизм (в Отечественную войну эта догадка тысячекратно блестяще подтвердилась).

И все-таки такая почти поголовная податливость убогой и тупой фантазии безграмотных Булкиных , нестойкость в перенесении физической боли даже средней силы меня поражали. Ведь эту нестойкость проявляли большевики! Проявляли русские люди, как известно, отличающиеся терпением и мужеством.

Естественно, что среди евреев, в меньшей степени обладающих стойкостью и терпением, зачастую склонных к панике и малодушию, метод физических воздействий еще меньше может дать что бы то ни было для выяснения истины. Если все диктуемые избиваемому невиновному русскому большевику фантастические «версии» он подписывал, писал, что было угодно его безграмотному истязателю, оговаривал себя и кого угодно, — чего-же ждать в такой ситуации от беспартийного еврея?

Как возможно сто таких самооговоров отличить от действительного признания действительного врага?

Не от этого-ли появилось за последние годы так много «врагов» и «буржуазных националистов» среди евреев?

Плевел среди ржи должен беспощадно выкорчёвываться. Но нельзя это делать ценой выкорчевывания ста колосьев: непостижимо-дорогая цена!

ПОКА ПРИМЕНЯЮТСЯ ФИЗИЧЕСКИЕ МЕТОДЫ ВОЗДЕЙСТВИЯ, — САМООГОВОРЫ ВСЕХ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ И ОСОБЕННО ЕВРЕЕВ — НЕИЗБЕЖНЫ.

Толчком к этому письму Вам, Иосиф Виссарионович, послужило сегодняшнее сообщение о признании группы евреев-профессоров в отравлениях тт. Жданова, Щербакова и др.

Проверьте, Иосиф Виссарионович, проверьте сами: если их били, — грош цена их «признаниям»!

Я их не знаю, никого из них никогда в глаза не видел, — да дело и не в них: если при следствии применяются физические методы, - все евреи в СССР (за ничтожным исключением) постепенно себя оговорят и будут истреблены.
В первую очередь это относится к евреям-врачам.

Ведь медицина на-сегодня, к сожалению, — самая темная, неясная, двусмысленная область науки.

Каждый умный врач лечит по-своему... Сказать на-сегодня, что больному вредно, от чего умер человек, как его надо было лечить, что из лекарств было ему полезно и что — противопоказано, — зачастую не в состоянии самый авторитетный консилиум.

Что-же на подобные темы могут наговорить врачи-евреи, если их бить или если они опасаются этого?

Если кроме оговоров и самооговоров в результате битья и под страхом битья есть действительные улики (напр., изложение своих преступных замыслов до ареста, переписка об этих замыслах, письма от доподлинных врагов и т. п.), я готов собственными руками перестрелять всех злодеев, поднявших руку на наши руководящие кадры, - кем-бы эти злодеи ни были: родным мне отцом или сыном.

Но если все сводится только к битью и к фантастической писанине в итоге этого битья, не следовало ли бы, Иосиф Виссарионович, заново — новыми методами, новыми людьми, с исключением физических методов воздействия, проверить, были-ли в действительности у профессоров-евреев какие-либо преступления?

Ведь только я один лично знаю ряд прекрасных советских людей и честнейших коммунистов, плодотворно ныне работающих, облеченных полным доверием, - которые в 1937-38 гг., под пытками, дали на себя чудовищные показания, перед которыми бледнеют опубликованные сегодня злодейские признания профессоров-евреев.

Нельзя, немыслимо допустить повторения массового психоза 1936-38 гг. (основа его — битье при следствии), - на этот раз хотя-бы в применении к одним евреям. Оговоров и самооговоров врачей-евреев не будет конца!

3.

Два корня питают антисемитизм у нас:

Первый: Влияние нацизма: ведь больше 90 млн. советских людей, в том числе — обывателей, полных пережитками капитализма, - были на территории нацистской оккупации под воздействием геббельсовской антисемитской пропаганды.

Второй: Влияние «открытия» Ежова-Фриновского — метода пыток при следствии; на одного действительного преступника и врага сто трусливых евреев оговаривают себя и других, без всяких оснований, в чем угодно, а это используется, чтобы сеять недоверие к евреям вообще.
Дорогой Иосиф Виссарионович! Пора положить конец насаждению антисемитизма, чем — по инициативе Министерства госбезопасности (из-за порочных методов следственной работы) занимаются у нас теперь повсеместно отделы кадров министерств, предприятий и учреждений, даже наши вузы, даже партийные органы!

Евреев, как правило, после войны на работу принимать избегают. За превышение процента евреев в учреждении или в вузе руководителям объявляются выговора, их снимают с работы «за засоренность кадров».

Обывательщина начинает кое-где травить евреев. Тысячи еврейских семей на этой почве меняют квартиры, но, к своему отчаянию, и на новом месте встречают к себе самое подлое антисемитское отношение. В быт возвращаются давно забытые антисемитские словечки, позорная фразеология черносотенцев проникает в партийную, комсомольскую и пионерскую среду.

Знаете-ли Вы, Иосиф Виссарионович, что сотням тысяч еврейской молодежи, ставшей в советских условиях в подавляющем большинстве забывать о своем национальном происхождении, теперь это на каждом шагу назойливо напоминается, напоминается болезненно и порой грубо, - и тем вызывается, искусственно возрождается еврейский национализм, как защитная реакция?

Знаете-ли Вы, Иосиф Виссарионович, что только что, этой осенью, в МГУ два студента-еврея поженились на русских девушках, повидимому, с единственной целью — переменить свои фамилии на русские?

Знаете-ли Вы, что еврейские юноши и девушки в средней школе должны учиться на медали, чтобы сравняться в шансах при поступлении в вузы с молодежью — не медалистами всех других национальностей?

Евреи в глазах значительной части ответственных работников и населения становятся людьми «второго сорта» - в то время, как число по настоящему честных, по настоящему преданных партии и советской власти, подлинных патриотов СССР среди них составляет ничуть не меньший процент, чем среди любых других национальностей.

Должного отпора гигантскому распространению антисемитизма не дается нигде и никем.

А ведь после опубликования сегодняшнего сообщения о евреях-профессорах неизбежна новая десятикратная гальванизация антисемитизма: это по агитационному действу почище «убийства отрока Ющинского» !

Поскольку постыдные «традиции» антисемитизма тянутся тысячи лет, эта нацистская зараза легко охватывает у нас миллионы людей, но никакого противодействия, никакой воспитательной работы не проводится.

Нужны решительные меры по линии государственной и по линии партийной.

Терпеть восстановление нравов процентной нормы для евреев, искусственно подогревать и создавать на пустом месте еврейский национализм — преступление.

Вот — три вопроса, которые заслуживают внимания Президиума ЦК КПСС.

Я — инвалид 2-й группы, больной, находящейся в четырех стенах своей комнаты. Не откажите, Иосиф Виссарионович, если в чем-либо Вы со мной согласны, меня об этом известить.

(С. Писарев)

14 января 1953 года

P.S. О себе

1.

Я — не еврей, ни в роду, ни в семье евреев не имею. Происхожу из терских казаков, отец — казак станции Наурской (кстати, был к его стыду, антисемитом), жена моя — из ставропольских крестьян, урожденная Попова.

Вопрос о евреях ставлю перед Вами, как Ваш ученик, как последователь Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, как большевик, а не обыватель, податливый нацистским влияниям.

2.

О том, что я был в 1939-40 гг. в течении 15½ месяцев в заключении, не знает большинство моих друзей, не знают двое моих детей (ныне им — 20-й и 17-й г.). Об этом не подозревал всю войну никто из моего начальства и никто из моих товарищей на пяти фронтах. Об этом не слыхали после войны в двух первичных партийных организациях, в которых я был на учете и вел, как всегда, как всю жизнь с успехом, пропагандистскую работу.
Разговоров о пережитом в 1938-39 г.г. я не вел и не веду ни с кем. Пишу об этом обо всем только Вам, за все тринадцать лет в первый раз.

P.P.S. Добавление от 17 января 1953 г.

Это письмо Вам, Иосиф Виссарионович, я написал сразу-же, в день опубликования сообщения. Но пока искал возможности собственноручно выстукать на машинке (чтобы не поручать машинистке), прошло три дня. За эти дни мои предвидения, к сожалению, подтвердились полностью: в поездах, столовых, в школах и т. д. Идут бесчисленные антисемитские и антимедицинские разговоры. Чаще всего от женщин слышно: «Умирать теперь буду, но не обращусь к врачу или за лекарством!».

По Москве всерьез ходит сенсационный рассказ, что в городе в огромном числе исчезали дети, грудные, в колясках и т. д. Оказалось — крали евреи. В еврейской квартире обнаружили кучи детской одежды и банки с консервированной кровью.

Каждый человек с еврейской наружностью на улице, в троллейбусе, в магазине встречается ненавидящими взглядами.

Учтите: это все — в Москве и под Москвой! Представьте, что творится и будет твориться в провинции!

На моих глазах только-что скромнейшая отличница десятиклассница комсомолка еврейка, дочь сотрудницы ЦК партии, поднимаясь по лестнице, ласково и застенчиво заговорила вполголоса с карабкающимся рядом с ней вверх двухлетним карапузом.

Если бы Вы видели злобу матери, испуганно схватившей своего ребенка и по дороге допытавшейся у него: «Что, что она тебе говорила?!»
http://booknik.ru/colonnade/istoriya-protestnogo-dvijeniya/chego-je-jdat-ot-bespartiyinogo-evreya/

Alex

#13
Журнал "Коммерсантъ Власть", №21 (925), 30.05.2011

  "Больного посмотрел мельком и допустил ошибку в диагнозе"

55 лет назад, в 1956 году, Хрущев объявил, что никакого основания для "дела врачей-убийц" не существовало, а был только донос врача Лидии Тимашук на своих коллег.

В 1966 году Лидия Тимашук в письме президиуму XXIII съезда КПСС вновь рассказала историю своего конфликта с коллегами и своих последующих мытарств:
"Дело, с которым я обращаюсь в столь высочайшую инстанцию, заключается в
последствии медицинского конфликта, возникшего между мною и профессорами В. Н.
Виноградовым, В. X. Василенко и нач. Леч. Сан. Управления Кремля проф. П. И.
Егоровым, лечившими А. А. Жданова. Причина конфликта заключалась в расхождении
диагноза, лечения и установленного режима больному А. А. Жданову. Клинические
данные и методы объективного исследования (электрокардиограмма, анализы крови,
температура и другие клинические данные) свидетельствовали о наличии у больного
острого инфаркта миокарда в области передне-боковой стенки левого желудочка и
межжелудочковой перегородки. Между тем как проф. В. Н. Виноградов, В. X.
Василенко и П. И. Егоров настаивали на "функциональном расстройстве
сердечно-сосудистой деятельности на почве склероза и гипертонической болезни".
Такое расхождение в диагнозе, а следовательно, в лечении и режиме для больного
было угрожающим. Это и заставило меня немедленно обратиться к личной охране А.
А. Жданова — майору Белову А. М. для связи меня с Москвой, других возможностей в
то время в Валдае у меня не было. Там же, в Валдае, я написала письмо, которое
было продиктовано моей врачебной совестью и желанием помочь больному и передано
вместе с электрокардиограммой майору Белову А. М., которого я попросила
побыстрее направить в ЦК. 30/VIII-48 г. А. А. Жданов скончался. Результаты
патологоанатомического вскрытия, произведенного на месте в Валдае
патологоанатомом А. В. Федоровым, подтвердили диагноз инфаркта миокарда,
поставленного мною при жизни больного, но отвергнутого профессорами".

Вынеся споры вокруг кардиограмм Андрея Жданова  за пределы профессионального медицинского сообщества, Лидия Тимашук обеспечила себе невыносимую жизнь на долгие годы вперед Вполне возможно, что на этом конфликт был бы исчерпан. Однако начальник Лечсанупра Петр Егоров решил, что последнее слово должно остаться за ним.


"6/IX-48 г.,— писала Тимашук,— начальник ЛСУ Кремля проф. П. Ив. Егоров созвал
совещание в составе пр. Виноградова, Василенко, д-ра Майорова, патологоанатома
Федорова и меня (стенографистка Е. Н. Рубчевская). На этом совещании пр. Егоров
открыл дискуссию по поводу расхождения диагноза и упомянул о моей "жалобе" на
присутствующих здесь профессоров, стараясь всячески дискредитировать меня как
врача, нанося мне оскорбления, называя меня "чужим" и "опасным человеком", а
7/IX-48 г. меня вызвали в отдел кадров и вручили приказ нач. ЛСУК П. И. Егорова
о переводе из больницы в филиал II Поликлиники, якобы для усиления там работы".


Естественно, Тимашук сочла такой перевод наказанием за правду и поступила так, как поступали в подобной ситуации десятки и сотни тысяч советских людей написала письмо в ЦК ВКП(б):

"7/IX-48 г. я написала письмо в ЦК КПСС на имя секретаря ЦК А. А. Кузнецова, в
котором изложила свое мнение о диагнозе и лечении А. А. Жданова (имеется копия
письма). Я не получила ответа ни на письмо от 29/VIII, переданное в Москву через
майора Белова, ни на письмо в ЦК тов. А. А. Кузнецову, звонила по телефону в ЦК
КПСС в секретариат А. А. Кузнецова, и мне ответили: "Ваше письмо получено, Вас
скоро вызовут". Не получив ответа и вызова в течение 4-х месяцев, 1/I-49 г. я
вторично обратилась в ЦК к А. А. Кузнецову с просьбой принять меня по делу
покойного А. А. Жданова, но и на это письмо ответа не получила, с тех пор я
больше никуда не обращалась".

Возможно, Алексей Кузнецов, курировавший в ЦК госбезопасность, не хотел навлекать гнев Сталина на МГБ, а следовательно, и на себя. Не исключено, что он, как и подавляющее большинство граждан страны, верил, что вождей, включая его самого, обслуживают самые лучшие медицинские кадры. А потому они не могли ошибиться. Возможно и то, что он решил придержать этот компромат и использовать его во время непрекращавшихся аппаратных интриг. Но в августе того же 1949 года он оказался среди арестованных по "ленинградскому делу". Однако, как оказалось, историю кончины Жданова в ЦК и Министерстве госбезопасности не забыли.



"Спустя 4,5 года, летом 1952 г.,— писала Тимашук,— меня внезапно вызвали по
телефону в МГБ в следственный отдел по особо важным делам — к следователю
Новикову, а через некоторое время — к следователю Елисееву по делу покойного
Жданова, для уточнения информации по поводу лечения А. А. Жданова, и я снова
подтвердила все то, что знала и что уже мною было написано в ЦК — А. А.
Кузнецову. Спустя еще полгода, 20/I-1953 г., меня вызвал по телефону А. Н.
Поскребышев (заведующий особым сектором ЦК — секретариатом Сталина.— "Власть") и
пригласил в Кремль к Г. М. Маленкову, который сообщил мне о том, что Совет
Министров и лично И. В. Сталин благодарят меня за то, что я в свое время (т. е.
4,5 года тому назад) проявила большое мужество, выступив против профессоров,
лечивших А. А. Жданова, и отстаивала свое врачебное мнение в отношении больного,
и объявил мне, что я награждена орденом Ленина. Я была потрясена неожиданностью,
т. к. не думала, что врачи, лечившие А. А. Жданова, "вредители". Я возразила Г.
М. Маленкову, что столь высокой награды не заслуживаю, потому что как врач я
ничего особенного не сделала, а поступила так, как на моем месте поступил бы
любой советский врач. На следующий день, 21/I-53 г., я была награждена орденом
Ленина, а 4/IV-53 г. награждение было отменено Постановлением Верховного Совета
СССР как ошибочное. При сдаче ордена Ленина в Верховном Совете СССР
присутствовали тт. А. Ф. Горкин и Н. М. Пегов. Они заверили меня в том, что
Правительство считает меня честным советским врачом и что отмена награждения не
отразится на моем авторитете и служебном положении. Я продолжала работать в той
же Кремлевской больнице в должности зав. отделением функциональной диагностики".



Комиссия по обследованию "Барвихи" пришла к выводу, что бывший нарком Николай Семашко  принял смерть от созданной собственноручно системы здравоохранения.В 1954 году Лидию Тимашук наградили орденом Трудового Красного Знамени, так что дело вновь можно было бы счесть закрытым, если бы не доклад Хрущева.



"Спустя 3 года, в 1956 г., в Закрытом письме ЦК КПСС Н. С. Хрущев, высказываясь
по поводу культа личности И. В. Сталина, упомянул мое имя в связи с "делом о
врачах". Это вызвало у большинства людей впечатление о клевете. 31/III-56 г. я
обратилась с письмом в ЦК КПСС лично к Н. С. Хрущеву, в котором вновь изложила
свое участие в обследовании А. А. Жданова и моем медицинском конфликте с проф.
Виноградовым, Василенко и Егоровым, что же касается других врачей и профессоров,
упомянутых Хрущевым в "деле о врачах", пострадавших во время "культа личности",
ко мне не имеют никакого отношения. По поводу письма Н. С. Хрущеву я была
вызвана в ЦК к В. В. Золотухину (завотделом административных органов ЦК КПСС.—
"Власть"), который сказал, что мое письмо было зачитано на Президиуме ЦК КПСС.
Вопрос обо мне поднимать сейчас не время, а мне по-прежнему надлежит работать на
своем месте и в той же должности и ни о чем не беспокоиться, и добавил: "А если
будут какие-либо трудности, обращайтесь только к нам в ЦК КПСС"".

А когда трудности возникли, оказалось, что помогать Тимашук никто и не собирался:

"Прошло 13 лет, а мое положение в обществе до сих пор не ясное, в народе
существует мнение, что "дело о врачах" возникло вследствие того, что якобы я
оклеветала честных врачей и профессоров, благодаря чему было создано "дело о
врачах". Эти кривотолки продолжаются и до сих пор, постоянно травмируя меня.
Руководство 4-го ГлавУправления во главе с проф. А. М. Марковым в апреле 1964 г.
заявило мне, что я не могу больше оставаться в должности зав. отделением
функциональной диагностики (несмотря на то что руководимое мною отделение носит
звание "Бригады коммунистического труда"), потому что в 4-ом Управлении работают
профессора пострадавшие, и создали мне такие условия, что я вынуждена была уйти
на пенсию. После ухода на пенсию я потеряла возможность получить квартиру, мне
отказано в характеристике для получения персональной пенсии и т. п. Проработав в
системе 4-го ГлавУправления 38 лет, я ушла на пенсию с большой незаслуженной
обидой. Ведь я не только врач, отдавший всю свою жизнь служению народу и своему
любимому делу, я мать, воспитавшая сына — офицера Советской Армии, летчика
истребительной авиации, который при выполнении боевого задания, защищая Родину,
на горящем самолете получил ожоги и увечья. Ныне — инвалид Отечественной войны I
группы, награжден орденом Отечественной войны. У меня есть внуки — школьники,
пионеры и комсомольцы, муж — врач Центрального военного госпиталя... Я не буду
описывать, каким обидным и несправедливым упрекам подвергаюсь, когда
произносится мое имя, такое положение больше существовать не может".

Во все то, что писала Тимашук, можно было верить или не верить. Но во всех ее заявлениях начиная с 1948 года говорилось одно и то же. А о ее высочайшей квалификации как специалиста рассказывал мне выдающийся советский хирург, бывший министр здравоохранения СССР академик АМН СССР Борис Петровский, который, по его
словам, без Тимашук не приступал к операциям. Кроме того, слова Тимашук косвенно подтверждает и история возникновения "дела врачей".
Первым из видных советских врачей сотрудники МГБ в ноябре 1950 года арестовали профессора Якова Этингера. Причем арестовали его отнюдь не как врача-убийцу, а как антисоветчика и еврейского националиста, вина которого была полностью доказана: его квартиру оснастили микрофонами и на протяжении длительного времени записывали откровенные разговоры профессора с близкими. Занимавшийся делом следователь МГБ Михаил Рюмин предложил добавить к обвинениям терроризм, поскольку Этингер в качестве консультанта Лечсанупра Кремля участвовал в лечении умершего в 1945 году секретаря ЦК Александра Щербакова. Но министр госбезопасности Абакумов приказал ему больше не предлагать чепуху.
Несколько месяцев спустя Рюмин забыл в автобусе портфель со служебными документами, должен был вылететь со службы и поступил как все: обратился за защитой и помощью в ЦК. Его история об умершем в тюрьме террористе Этингере оказалась востребованной недругами Абакумова, прежде всего Берией и Маленковым, которые добились освобождения министра госбезопасности от работы. Причем в решении Политбюро, принятом 11 июля 1951 года, говорилось:

"При допросе старшим следователем МГБ т. Рюминым арестованный Этингер без
какого-либо нажима признал, что при лечении т. Щербакова А. С. имел
террористические намерения в отношении его и практически принял все меры к тому,
чтобы сократить ему жизнь... Однако министр госбезопасности т. Абакумов, получив
показания Этингера о его террористической деятельности, в присутствии
следователя Рюмина, зам. начальника следственной части Лихачева, а также в
присутствии преступника Этингера признал показания Этингера надуманными, заявил,
что это дело не заслуживает внимания, заведет МГБ в дебри, и прекратил
дальнейшее следствие по этому делу. При этом т. Абакумов, пренебрегая
предостережением врачей МГБ, поместил серьезно больного арестованного Этингера в
заведомо опасные для его здоровья условия (в сырую и холодную камеру),
вследствие чего 2 марта 1951 года Этингер умер в тюрьме. Таким образом, погасив
дело Этингера, т. Абакумов помешал ЦК выявить безусловно существующую
законспирированную группу врачей, выполняющих задание иностранных агентов по
террористической деятельности против руководителей партии и правительства".

Такие обвинения требовали доказательств, но арестованная 16 июля 1951 года врач Лечсанупра Кремля Софья Карпай призналась только в давнем знакомстве с профессором Этингером. 2 апреля 1952 года новый министр госбезопасности Семен Игнатьев докладывал о ней Сталину Подчиненные рассказывали проверяющим, что глава Лечсанупра Кремля Петр Егоров настолько увлекся обеспечением собственного достатка, что перестал видеть
недостатки в работе подчиненных ему учреждений

"Обвиняется в проведении террористической деятельности. С 1930 года поддерживала
связь с особо опасным государственным преступником Этингером Я. Г., знала об
отдельных его вражеских проявлениях".

В деле Карпай фигурировали кардиограммы Жданова, которые она анализировала до Тимашук. И это свидетельствовало о том, что заявления Тимашук уже нашли в архивах и попытались использовать в деле:

"Проведенной по делу медицинской экспертизой установлено, что Карпай были
неправильно расшифрованы электрокардиограммы А. А. Жданова и у него не был
обнаружен инфаркт миокарда, в результате чего режим лечения А. А. Жданова был
нарушен. Установлено также, что в 1941 году Карпай, являясь лечащим врачом М. И.
Калинина, выписала ему увеличенную в 10 раз по сравнению с положенной дозу
стрихнина, которая не была выдана больному лишь благодаря вмешательству
работников аптеки".

Но дальше дело не двигалось, и Игнатьев, по сути, предлагал его прекратить:

"Карпай, отрицая наличие в ее действиях террористического умысла, заявляет, что
рецепт с увеличенной дозой стрихнина она выписала М. И. Калинину по ошибке, а
выводы медицинской экспертизы по электрокардиограмме А. А. Жданова считает
неправильными. Продолжать следствие по делу Карпай не было возможности из-за ее
тяжелого болезненного состояния. Дело Карпай целесообразно направить на
рассмотрение Особого совещания при МГБ СССР и осудить Карпай на 10 лет тюремного
заключения".
Однако дело не прекратили. Возможно, потому, что в ЦК получили два крайне интересных заявления. Причем не от Лидии Тимашук. В справке о проверке заявлений говорилось:

"В КПК при ЦК КПСС в конце марта 1952 г. поступило два заявления от членов
партии т. Лукьянова о серьезных непорядках в санатории "Барвиха" и от т.
Макарова о неправильном поведении руководителей гаража при этом санатории. Врач
санатория т. Лукьянов сообщал, что директор санатория Мироненко, его заместитель
по хозяйственной части Мизеров и секретарь парторганизации Хазанов создали
нетерпимую обстановку в работе, зажимают критику недостатков, насаждают
подхалимство и семейственность, бесхозяйственно расходуют государственные
средства, не заботятся о самом необходимом оборудовании, неправильно используют
средства соцбытфонда и премирования и что директор санатория Мироненко не вводит
новых методов лечения и проявляет преступную бездеятельность в руководстве
медицинской работой, проводимую быв. заместителем директора Рыжиковым,
репрессированным органами госбезопасности. Шофер санатория т. Макаров сообщал,
что зав. гаражом Дробатый и секретарь партбюро Хазанов зажимают критику
недостатков в работе руководства гаража, не рассматривают причины большого числа
аварий, совершенных по вине Дробатого и механика гаража Шабаева. Проверку этих
двух заявлений было поручено провести от Лечсанупра Кремля профессору Брайцеву,
от Управления делами Совета Министров СССР т. Фотееву и от КПК контролеру т.
Кузнецову. Вся работа по проверке заявлений проводилась с выездом в санаторий
"Барвиха" с 23 апреля до конца мая 1952 года".



На санаторий "Барвиха" жаловались и прежде. В ЦК писали, к примеру, о том, что персонал ворует продукты, предназначенные для высокопоставленных отдыхающих. Но дело как-то тихо и незаметно закрыли. Однако после проверки 1952 года стало очевидным почему. Продукты расходовались не персоналом, а начальником Лечсанупра
профессором Егоровым и его друзьями, приезжавшими к нему в "Барвиху".

"Тов. Егоров,— говорилось в отчете о проверке,— проживает несколько лет в
двухэтажной даче санатория "Барвиха". Для ее оборудования т. Егоров взял мебели,
белья, посуды, предметов украшений всего на 85.816 рублей, но полностью за это
имущество он не платил до самого последнего времени. В ходе проверки выяснилось,
что повара санатория часто готовили различные блюда для тов. Егорова, так как у
него на даче постоянно бывали гости. В один из таких приемов гостей у т. Егорова
повар "Барвихи" потребовал от него и от Власика уплатить деньги за их личное
обслуживание, учинил им на даче скандал, ругал их за постоянное пьянство на даче
и добился уплаты ему денег. Нам сообщили, что Егоров очень часто пьет, постоянно
устраивает у себя сборища гостей с обильными выпивками".



Причем этот факт объяснял не только пропажу продуктов. Генерал-лейтенанту Власику, начальнику Главного управления охраны, отвечавшему за безопасность руководства страны, отправила первое заявление Лидия Тимашук. И видимо, благодаря дружбе с Власиком Егорову в 1948 году удалось спустить дело о смерти Жданова на тормозах.
Полностью подтвердились и факты из заявлений о безобразиях в санаторном хозяйстве. В гараже "Барвихи" по знакомству ремонтировали машины нужным людям, изготавливали ограды для могил и надгробные памятники. Подтвердилось и то, что все руководство санатория, Лечсанупра и Министерства здравоохранения живет в
"Барвихе" в благоустроенных домах и квартирах, а одним из домов для персонала служит слегка отремонтированный свинарник, где царит полная антисанитария. Не менее скотски относилась администрация санатория к своим пациентам, не входившим в высшее руководство страны. К примеру, шторы из их палат забирались для нужд медицинского начальства, а вместо них вешали нечто сшитое из ткани для пижам. А некоторые палаты для руководителей второго сорта были почти полностью лишены дневного света. Однако, если верить отчету, все это меркло в сравнении с тем, как в "Барвихе" лечили больных под руководством научного руководителя санатория профессора Бориса Когана:

"При проверке фактов, указанных в заявлении о непорядках в лечебной работе, мы
столкнулись с рядом серьезных недостатков в ведении историй болезней и
организации лечения больных. Эти недостатки нами были выявлены при выборочном
просмотре историй болезни лиц, находившихся в разное время в санатории. В
записке об итогах проверки мы указали в качестве примеров 12 историй болезни, в
которых имели место те или иные недостатки в части установления диагноза, в
назначениях лекарств и процедур, в несогласованности действий различных
специалистов-консультантов и т. д. Значительная часть выявленных недостатков в
организации лечения и ухода за больными была нами установлена у научного
руководителя санатория проф. Когана, а также у врачей, работавших под его
непосредственным руководством".

Проверяющие сочли, что пламенный революционер Николай Подвойский  угас раньше времени из-за врачебных просчетов.Самой вопиющей комиссия сочла историю смерти И. А. Солоницына:

"В процессе проверки мы выявили грубую врачебную ошибку, допущенную в "Барвихе"
в отношении больного Солоницына, находившегося там на излечении в отделении
врача Колесниковой, работой которой руководил проф. Коган. Солоницын поступил в
"Барвиху" 22.V.1951 г. и находился там до 26.V.1951 г. Первые три дня больной
чувствовал себя удовлетворительно, но 25.V состояние его стало резко ухудшаться,
а накануне электрокардиограмма указывала на изменения сердечной мышцы. После
консультации с доктором Рыжиковым проф. Коган дал указание перевезти Солоницына
в Москву в Кремлевскую больницу, что было сделано 26.V.1951 г., и там больной
через 8 дней умер. На вскрытии врачи-патологоанатомы установили, что Солоницын
умер от свежего инфаркта в сердце, и, как указывали специалисты, Коган и Рыжиков
допустили в этом случае неправильные действия, они не должны были давать
указаний о перевозке в Москву Солоницына со свежим инфарктом сердца".

Причем, как указывалось в отчете, этот случай не единичен:

"Был выявлен факт, когда в истории болезни Жукова, умершего в "Барвихе" после
повторного инфаркта, были вырваны две страницы, в результате чего нельзя
установить, правильно ли лечили этого больного. В имеющихся записях указано, что
проф. Коган и лечащий врач Марковская без всяких оснований отменили назначение
пенициллина, данное Жукову проф. Валединским, который установил у него
воспаление легких. Но Коган никак не обосновал этого своего распоряжения, а на
вопрос, почему же в руководимом им отделении так преступно-небрежно ведутся
истории болезни и даже вырываются целые страницы, он никакого ответа не дал.
Нами было отмечено, что Коган нередко отменял без всяких обоснований те или иные
врачебные процедуры, назначенные другими профессорами (Валединским, Хачатуровым,
Членовым, Василенко). Кроме того, Коган, в ряде случаев назначая больных к
выписке, указывал, что состояние этих больных удовлетворительное, а через
несколько дней они умирали. Так было с больными Митюшиным и Семашко".


Кроме первого наркома здравоохранения Николая Семашко, как свидетельствовал отчет, после лечения в "Барвихе" скончался первый советский нарком по военным делам Николай Подвойский. Впечатляли и данные об остальных умерших пациентах:

"Петрищев А. Ф., 49 лет, председатель Пензенского облисполкома, находился в
санатории с 14.XI.1949 г. по 22.V.1950 г., 190 дней. Диагноз: состояние после
инфаркта сердца. Аневризма сердца. Обращают на себя внимание следующие
обстоятельства: больной был тяжелым, находился на постельном режиме, и никто из
терапевтов, кроме Когана, Жарковской, Рыжикова, более 3-х месяцев его не
консультировал. Только 25.II.1950 г. был вызван проф. Василенко В. Х., и то для
решения вопроса о переводе больного в больницу, так как ему стало хуже.
Назначения проф. Василенко... не были выполнены, об этом нет никаких записей в
истории болезни".

В отчете указывалось, что в санатории есть и другие врачи, совершающие ошибки:
"Выявлены факты неправильной выписки лекарств врачом Мазмановой и ее совершенно
слабая клиническая подготовка. В "Барвиху" Мазманова была принята на работу по
знакомству".

Еще в ходе работы комиссии руководство Лечсанупра пыталось минимизировать ущерб, который выявленные факты наносили репутации учреждения.

"Быв. начальник ЛСУ Кремля Егоров,— говорилось в отчете,— в ходе проверки
постоянно требовал от участвующего в проверке заявлений проф. Брайцева
докладывать немедленно, на что обращается нами внимание при проверке, и, хотя
записка не обсуждалась, он начал удалять с работы лиц, которые были повинны в
непорядках и о которых нам пришлось в справке указывать. Например, через
несколько дней после нашей проверки, 5.V.1952 г., был издан приказ о снятии с
работы директора санатория Мироненко... С 4 июля с. г. Егоров освободил от
работы из системы Лечсанупра Кремля проф. Когана по собственному желанию".

Перепроверяли каждый факт и сотрудники Минздрава СССР:
"14 июня 1952 г. копии нашей записки были посланы для ознакомления министру
здравоохранения СССР Смирнову и быв. начальнику Лечсанупра Кремля Егорову. Тов.
Смирнов не только знал о всех вскрытых при проверке непорядках в санатории
"Барвиха", но он и его заместитель т. Шабанов организовали перепроверку всех
фактов, изложенных в нашей справке по постановке лечебной работы в санатории, и
это отмечено в специальном письме т. Шабанова на имя Егорова, в котором
сообщаются по 12 историям болезни, приведенным нами в качестве примера в
записке, заключения двух терапевтов-профессоров Лукомского и Василенко. Следует
указать, что даже после перепроверки, организованной министерством, случай с
больным Солоницыным признан как грубая диагностическая ошибка проф. Когана. Для
выяснения смертного случая с Солоницыным был вызван в КПК проф. Коган, и здесь
по этому вопросу в присутствии проф. Брайцева и т. Фотеева он заявил, что
больного посмотрел на ходу, мельком, допустил ошибку в диагнозе и ошибочно дал
указание о его перевозке".

В 1962 году глава кремлевской медицины Александр Марков счел неуместной дальнейшую совместную работу с Лидией Тимашук .Примечательным оказалось то, что с комиссией сотрудничали и рассказывали о
недостатках и врачебных ошибках очень многие врачи санатория:

"Врачи санатория тт. Валединский, Артюшова, Лукьянов и другие заявляли, что т.
Егоров целиком доверил всю работу санатория быв. директору Мироненко и его
заместителю по медицинской части Рыжикову, которые скрывали случаи серьезных
ошибок врачей санатория, в частности проф. Когана и Жарковской".


Подобная картина навела проверяющих на мысль о том, что подобный беспорядок мог наблюдаться во всех учреждениях Лечсанупра Кремля. И что это требуется проверить. В итоговом отчете о проверке "Барвихи" говорилось:

"Следует указать, что посланная 14.VI.1952 года т. Смирнову и Егорову справка о
результатах проверки санатория "Барвиха" давала только первоначальные сигналы о
неблагополучии дел в Лечсанупре Кремля, последующая проверка поликлиник, больниц
и санаториев системы ЛСУ Кремля показала крайне тяжелое положение с постановкой
лечебных учреждений".



Насколько объективными оказались выводы, наверное, можно долго и обоснованно спорить. Однако итоговый отчет комиссии был окончен 18 сентября 1952 года, вслед за чем начались аресты медицинских светил. Ведь все они были если не сотрудниками, то консультантами Лечсанупра. Когда же после смерти Сталина "дело врачей" свернули, никому не хотелось вспоминать, кто о чьих и каких врачебных ошибках рассказывал комиссиям и следователям. Так что вину за создание громкого дела по всеобщему согласию партии и медицинского народа свалили на Лидию
Тимашук. Хотя, по существу, в основе дела лежало вечное, неистребимое наплевательское отношение к пациентам. Пусть и самым высокопоставленным.

Евгений Жирнов





mrodos

Причитав эту статью некоторые избавятся от заблуждений и иллюзий о "деле врачей"

Alex

Объяснительная записка бывшего министра госбезопасности СССР С.Д. Игнатьева министру внутренних дел СССР Л.П. Берии о «деле врачей». 27 марта 1953 г.

Совершенно секретно
27 марта 1953 г.
Лично
Тов. Берия Л.П.

В связи с арестом врачей, обвиняемых в террористической деятельности против руководителей партии и правительства, докладываю Вам следующее.
После выхода в свет постановления ЦК от 11 июля 1951 г., в котором давалась директива МГБ — вскрыть существующую среди врачей вражескую группу, проводящую вредительскую работу против руководителей партии и правительства, — в оперативных управлениях, имевших отношение к работе среди врачей, были просмотрены все дела на агентурно разрабатывавшихся врачей. Как показало изучение этих дел, МГБ не располагало сведениями о существовании среди врачей организованной вражеской группы. Имелись агентурные донесения и записи секретного прослушивания, указывавшие лишь на то, что некоторые из разрабатывавшихся врачей вели антисоветские разговоры, высказывали недовольство якобы официально проводящейся в СССР линией на ограничение прав для лиц еврейской национальности... Из имевшихся материалов было видно, что отдельные из разрабатывавшихся врачей и членов их семей вели клеветнические разговоры в отношении руководителей партии и правительства, высказывали по их адресу злые пожелания.
В октябре 1951 г. об этом и было мною доложено товарищу Сталину на его вопрос: «Как идет работа по вскрытию вражеской группы среди врачей?», который он задал мне по телефону с юга (Ахали-Афони).
Мое сообщение вызвало резкое раздражение товарища Сталина, и он, упрекая в том, что «чекисты ни черта не видят дальше своего носа, перерождаются в простофиль-обывателей, не хотят честно выполнять директив ЦК», потребовал принятия решительных мер по вскрытию группы врачей-террористов, в существовании которой, как он сказал, давно и твердо убежден.
Тотчас после этого разговора с товарищем Сталиным я пригласил к себе товарищей Гоглидзе, Огольцова, Питовранова, и мы решили создать во 2-м главном управлении группу оперативных и следственных работников, которая бы занялась внимательным изучением всех материалов, имеющихся на медицинских работников, и готовила бы в контакте с соответствующими отделами необходимые оперативные мероприятия по их дальнейшей разработке.
За все время существования этой группы ею никаких результатов достигнуто не было, и я до конца января 1952 г. почти при каждом разговоре с товарищем Сталиным выслушивал в связи с этим не только его резкую брань, но и угрозы примерно такого характера: «Если не вскроете террористов, американских агентов среди врачей, то будете там же, где и Абакумов», «Я не проситель у МГБ. Я могу и потребовать, и в морду дать, если вами не будут выполняться мои требования», «Мы вас разгоним, как баранов» и тому подобные (между прочим, эта ругань и угрозы, как известно, продолжались и до последнего времени).
При этом товарищ Сталин неотступно требовал выяснить, кто умертвил товарища Жданова, товарища Димитрова? Кто вывел из строя товарища Андреева. А впоследствии такие же вопросы ставились в связи с болезнью товарищей Тореза и Токуда.
До середины лета 1952 г. никаких сведений о врачах, которые бы хоть сколько-нибудь удовлетворяли товарища Сталина, мы представить не могли...
В августе 1952 г. как-то зашел ко мне Рюмин и сообщил, что он организовал медицинскую экспертизу для изучения препарата сердца товарища Жданова с целью выяснения или уточнения характера его заболевания и что эксперты дали заключение, отличное от заключения, составленного при вскрытии тела товарища Жданова в день его смерти. Рюмин заявил, что врачи, преступно относившиеся к лечению товарища Жданова, скрыли от правительства действительные причины его смерти и неправильность лечения, о чем еще в 1948 г. сообщала врач Тимашук. Делая это заявление, Рюмин сказал, что эксперты — высококвалифицированные специалисты, но для того, чтобы был исключен обман с их стороны, он включил в их число врача, являвшегося агентом МГБ. Через два или три дня Рюмин представил составленную им по этому вопросу записку на имя товарища Сталина, которая и была послана.
В один из воскресных дней (вечером) в конце августа 1952 г. товарищ Сталин вызвал меня на Ближнюю дачу и после очень резкого разговора о том, что чекисты разучились работать, ожирели, растеряли и забыли традиции ЧК времен Дзержинского, оторвались от партии, хотят встать над партией, — взял в руки записку о результатах экспертизы по препарату сердца товарища Жданова, спросил, кто проявил эту инициативу, и на мой ответ, что проделал это Рюмин со своими работниками, товарищ Сталин сказал: «Я все время говорю, что Рюмин честный человек и коммунист, он помог ЦК вскрыть серьезные преступления в МГБ, но он, бедняга, не находит среди вас поддержки, и это происходит потому, что я назначил его вопреки вашему возражению. Рюмин молодец, я требую, чтобы вы прислушивались к нему и приблизили его к себе. Имейте в виду — старым работникам МГБ я не очень доверяю». В этот раз я уже не пытался возражать.
После этого товарищ Сталин сказал, что экспертизу как важное мероприятие надо бы провести сразу же после принятия решения ЦК, дал указание заменить Егорова, отправить в провинцию, а в пути или по прибытии на место арестовать и содержать в наручниках. Тут же было предложено создать комиссию ЦК по проверке работы Лечсанупра Кремля, заменить профессора Василенко, находившегося в Китае при товарище Токуда, а по прибытии его на территорию СССР арестовать, надеть ему наручники и доставить на самолете в Москву. В этот же вечер я получил указание об аресте врача Майорова и жены Егорова.
После этого товарищ Сталин не реже чем через день-два с пристрастием допрашивал меня, как выполняется его указание в отношении Егорова и Василенко. Вначале я докладывал, что Егоров сдает дела в присутствии комиссии ЦК, а вместо Василенко подбирается другой работник. В ответ на это меня и чекистов называли бегемотами, людьми, не способными быстро и добросовестно выполнять указания ЦК.
После сдачи дел в середине сентября Егоров заболел и был помещен в больницу, где пробыл до второй половины октября. В связи с этим товарищ Сталин много раз обвинял нас, меня, в частности, в том, что мы уводим Егорова от ответственности, что болезнь Егорова — выдумка МГБ. Мне не раз было сказано, что я поплачусь головой за выгораживание Егорова. В конце октября Егоров поправился и был арестован, о чем было доложено товарищу Сталину, который тут же спросил: «Надели ему кандалы?» Когда я доложил, что в МГБ наручники не применяются, товарищ Сталин в еще неслыханной мной резкой форме выругал меня площадной бранью, назвал идиотом, добавив, что «вы политические слепцы, бонзы, а не чекисты, с врагами так нигде не поступали и не поступают, как поступаете вы», и потребовал беспрекословно делать все в точности, как он приказывает, и докладывать ему о выполнении.
После ареста Егорова, Василенко, Майорова начались их допросы, руководство которыми товарищ Сталин приказал возложить на Рюмина, сказав при этом: «Вы (т.е. я) ни черта не понимаете в чекистском деле, и в следствии в особенности». Это указание мною было выполнено.
Протоколы допросов арестованных врачей не содержали сведений, заслуживающих серьезного внимания, и, будучи прочитанными товарищем Сталиным, вызвали его сильный гнев, ругань и угрозы по моему адресу, а также поручение передавать его указания работникам следственной части, что я и делал.
Начиная с конца октября 1952 г. товарищ Сталин все чаще и чаще в категорической форме требовал от меня, товарища Гоглидзе и следователей применять меры физического воздействия в отношении арестованных врачей, не признающихся во вражеской деятельности: «Бейте!» — требовал он от нас, заявляя при этом: «Вы что, хотите быть более гуманными, чем был Ленин, приказавший Дзержинскому выбросить в окно Савинкова? У Дзержинского были для этой цели специальные люди — латыши, которые выполняли такие поручения. Дзержинский не чета вам, но он не избегал черновой работы, а вы как официанты в белых перчатках работаете. Если хотите быть чекистами, снимите перчатки. Чекистская работа — это мужицкая, а не барская работа».
Я не считал возможным не выполнять требования товарища Сталина и поручил выделить для осуществления мер физического воздействия двух работников тюремного отдела, чтобы исключить (не допустить) участия в этом следователей. Никто ни разу не сообщал мне, что кто-либо из следователей участвует лично в применении к арестованным мер физического воздействия или нарушает установленный режим для арестованных. Никаких жалоб от арестованных врачей я не получал. По своей инициативе я не позволил применить эти меры ни к одному арестованному. Это делалось только после очень строгих требований товарища Сталина.
После снятия с работы Рюмина в первой половине ноября 1952 г. руководство следствием товарищ Сталин на одном из заседаний ЦК возложил на товарища Гоглидзе, 15 ноября я серьезно заболел и вышел на работу только в последних числах января 1953 г.
Как передавали мне товарищи Гоглидзе и Огольцов во время моей болезни, следствие по делу врачей по требованию товарища Сталина было особенно активизировано и направлялось лично им. Этот вопрос несколько раз обсуждался в ЦК, создавалась комиссия по выработке постановления.
По рассказам товарища Гоглидзе, в этот период претензии товарища Сталина к следствию, равно как и к нему лично, резко усилились и возросли. Товарищ Сталин ежедневно и очень настойчиво требовал активизации допросов, арестов врачей и применения к ним мер физического воздействия.
Что касается фабрикации следователями показаний арестованных, то этот вопрос у нас не возникал, так как перед посылкой протоколов допросов в ЦК я (когда был на месте) внимательно читал их и подробно расспрашивал, вначале Рюмина и Соколова, а затем товарища Гоглидзе, нет ли в них фальши, натяжек, неточных записей или извращения показаний арестованных? Во всех случаях я получал заверения в том, что все обстоит благополучно, нарушений нет, допросы и составление протоколов контролируются прокурорами. Прокуроры никогда никаких протестов или предложений по этому вопросу не вносили. Товарищ Гоглидзе говорил мне, что он в последние месяцы активного следствия лично допрашивал арестованных, присутствовал в порядке контроля на допросах, проводившихся следователями, и ни разу не высказал мне своего сомнения или подозрения, что допускается нарушение закона.
Полагаясь на большой опыт товарища Гоглидзе, зная его как чекиста-коммуниста и постоянно помня, что уже в 1951 г. ЦК сурово осудил фальсификацию протоколов допросов арестованных, допускавшуюся в МГБ, и строго наказал виновников этого зла и позора, я не допускал возможности повторения этих преступлений, тем более что после выхода в свет постановления ЦК от 11 июля 1951 г. по этому вопросу была проведена большая работа среди следственных работников как по партийной, так и по административной линиям.
Относительно объективности информации.
Я никогда не позволял и не позволю себе представлять Правительству и ЦК необъективную информацию. Я очень хорошо знаю цену правде. Но если в информации МГБ и могли иметь место неточности, то это могло быть лишь плодом излишне доверчивого отношения к тем людям, которые участвовали в подготовке такой информации и все сведения которых проверять я физически не имел возможности.
По вопросам следствия товарищ Сталин приказал нам посылать материалы ему, сказав при этом, что он будет рассылать их членам Политбюро сам. Вносить какие-либо поправки и коррективы в записи следователей было категорически запрещено и добавлено: «Мы сами сумеем определить, что верно и что неверно, что важно и что не важно».
До февраля 1953 г. мне и в голову не могло прийти, что информация, представляемая товарищу Сталину от МГБ, не всегда становилась известна руководителям Партии и Правительства. В феврале эта уверенность поколебалась в связи со следующим фактом.
Товарищи Огольцов и Питовранов сообщили мне о том, что они имеют возможность попытаться произвести специальное мероприятие в отношении Тито. Я предложил им не предпринимать никаких мер в этом духе и доложил товарищу Сталину, который вызвал Огольцова и меня к себе и дал указание о том, что не надо торопиться, поручил вызвать к нему ответственного за это дело работника 1-го главного управления товарища Короткова, который находился в Австрии. Спустя 3–4 дня товарищи Огольцов, Коротков и я вновь были вызваны к товарищу Сталину. Выслушав товарища Короткова, товарищ Сталин предложил ему хорошо продумать этот вопрос и всем нам приказал «не посвящать в это дело никого больше, даже членов Политбюро». Товарищ Сталин добавил: «Если удастся это дело, то я им сам потом скажу».
Сказанное выше дает мне основание думать, что ряд сообщений МГБ, посылавшихся товарищу Сталину, так же как и некоторые его важные указания нам, могли быть неизвестны другим руководителям Партии и Правительства.
Вы видели, в каких условиях мне, не имеющему никакого опыта в чекистской работе, пришлось трудиться. Вам также известно, что наши даже слабые возражения по любому вопросу вызывали сильное негодование и поток бранных слов с угрозами со стороны товарища Сталина. Трудно было работать и еще тяжелее было выполнять указания, правильность и целесообразность которых часто вызывала сомнения. Но у меня, как Вы видели, не было никакого выхода из положения, существовавшего в тот период.

Я выполнял указания.
С. Игнатьев
ЦА ФСБ. Ф. 5-ос. Оп. 2 Д. 31
Л. 447–454. Копия. Машинопись. Там же. Л. 459–464. Подлинник.

Alex

Объяснительная записка начальника 3 управления МВД СССР С.А. Гоглидзе министру внутренних дел СССР Л.П. Берии о расследовании в МГБ СССР «дела врачей». 26 марта 1953 г.

Совершенно секретно
26 марта 1953 года.
Товарищу Берия Л.П.

В связи с перегибами и извращениями, вскрытыми МГБ СССР по делу врачей Лечсанупра Кремля, арестованных чекистов и другим следственным делам, считаю своим долгом доложить Вам об обстоятельствах, приведших к столь серьезному провалу в работе.
<...>
Только осенью 1952 г. в связи со снятием бывшего начальника Лечсанупра Егорова и назначением на эту должность нового начальника товарища Куперина, я от министра госбезопасности товарища Игнатьева узнал, что якобы к руководству Лечсанупра Кремля пробрались нечестные люди, что следственными и агентурными материалами, материалами экспертизы доказано, что среди врачей и в первую очередь Лечсанупра существует вражеская группа, допускавшая преступное отношение к лечению руководителей Партии и Правительства и даже руководителей стран «народной демократии», представителей братских коммунистических партий и т.д.
В последующее время мне постепенно из уст товарища Игнатьева и Рюмина стали известны некоторые подробности этого дела. В частности, мне сообщили, что Следственной частью по особо важным делам под руководством бывшего начальника Рюмина была проделана большая «работа» по изучению историй болезней многих ответственных товарищей, лечение которых велось в Лечсанупре Кремля, и что для решения возникших перед МГБ СССР вопросов была проведена медицинская экспертиза (при этом не одна), для чего привлекались проверенные и опытные врачи из разных городов Советского Союза, и что якобы от них зашифровывались все данные, позволяющие судить о личности больных, врачах и заинтересованных учреждениях.
Рюмин даже похвалялся сложностью задач, решенных Следственной частью, и применением ряда оперативных комбинаций, позволивших ему разобраться в вопросах диагностики, качестве лечения, выявить лиц, допускавших преступное отношение к лечению руководителей Партии и Правительства, наносившее серьезный вред их здоровью, а в некоторых случаях приведшее к преждевременной смерти (т. Щербакова, т. Димитрова, т. Жданова).
В середине ноября месяца МГБ СССР были арестованы: бывшие начальники Лечсанупра Кремля Бусалов, Егоров, врачи Виноградов, Василенко, Майоров, Федоров, Карпай, Вовси, Коган и другие.
В течение всей осени 1952 г., бывая на докладе у министра госбезопасности товарища Игнатьева, я не мог не обратить внимания на его крайне подавленное моральное состояние. На мои вопросы товарищ Игнатьев постоянно ссылался на крайне медленный разворот следствия по делу «О террористической деятельности врачей в Лечсанупре», что, несмотря на ежедневные очень строгие указания и предупреждения товарища Сталина, не вскрываются корни и первоисточники террористической деятельности врачей в Лечсанупре, не выявляются сообщники и организаторы совершенных преступлений. 
<...>
В связи с таким положением, говорил товарищ Игнатьев, товарищ Сталин работе МГБ дает резко отрицательную оценку.
В первых числах ноября месяца товарищи Игнатьев, Рясной, я и Рюмин были вызваны в кабинет к товарищу Сталину в связи с заявлением работников разведуправления МГБ товарищей Кащеева и Галицина и получили указания подготовить предложения о реорганизации разведывательной и контрразведывательной службы МГБ СССР. Наряду с этим вопросом товарищ Сталин предъявил всем нам очень серьезные претензии по ходу следствия врачей Лечсанупра Кремля.
Товарищ Сталин указал, что следователи работают без души, что они неумело используют противоречия и оговорки арестованных для их изобличения, неумело ставят вопросы, не цепляются как крючки за каждую даже мелкую возможность, чтобы поймать, взять в свои руки арестованного и т.д. и т.п.
К подобной оценке работы следователей и Следственной части по особо важным делам МГБ СССР товарищ Сталин возвращался постоянно как при личных вызовах, так и при телефонных разговорах со мной. Он никогда не имел ни тени сомнения по делу врачей Лечсанупра Кремля и считал, что это действительно действовала организованная террористическая группа и что благодаря политической беспечности, близорукости и благодушию работников МГБ, граничащих с преступлением перед Партией и Правительством, эта группа своевременно не была разоблачена.
Установилось определенное представление, что чекисты потеряли доверие Партии и Правительства и что прежде всего товарищ Сталин считал, что большая группа работников МГБ утратила политическое чутье, среди чекистов много карьеристов, шкурников, бездельников, ставящих свое личное благополучие выше государственных интересов. Короче говоря, нас считали вельможами, как нередко нам товарищ Сталин об этом говорил.
Во второй декаде ноября месяца заболел товарищ Игнатьев и слег в постель. 20 ноября товарищ Сталин вызвал к себе в кабинет товарищей Огольцова, Питовранова и меня для рассмотрения представленного нами проекта организации Главного разведывательного управления. Обсуждение представленного проекта проходило в крайне острой и накаленной обстановке. На нас обрушился целый ряд обвинений, носящих политический характер.
Если кратко их сформулировать, то они сводились к тому, что МГБ СССР допустило грубейшее нарушение в постановке разведывательной работы за границей, отказавшись от применения в борьбе с противником диверсий и террора, что мы, прикрываясь «гнилыми и вредными рассуждениями о якобы несовместимости с марксизмом-ленинизмом диверсии и террора против классовых врагов, скатились с позиции революционного марксизма-ленинизма на позиции буржуазного либерализма и пацифизма», что контрразведывательная работа внутри страны по борьбе с агентурой иностранных разведок также организована плохо и ведется неумело. Чекисты, будучи упоенными победами в Великой Отечественной войне и успехами коммунистического строительства, оказались пораженными идиотской болезнью благодушия и беспечностью, проявили политическую близорукость перед лицом вредительской и шпионско-диверсионной работы врагов.
В ходе этих обвинений товарищ Сталин иллюстрировал свои выводы делом врачей Лечсанупра Кремля и делом Абакумова — Шварцмана и под конец приема обещал устроить чекистам «всенародную чистку» от вельмож, бездельников, перерожденцев и т.д.
В этот же день было принято решение о назначении товарища Огольцова и меня первыми заместителями министра госбезопасности. В этой обстановке отказываться от назначения было невозможно, ибо это могло быть расценено трусостью и дезертирством.
Мне как первому заместителю министра было поручено наблюдение за работой следователей по особо важным делам, имея в виду в первую очередь разоблачение вредительства врачей Лечсанупра. Меня также обязали обновить состав следователей по особо важным делам, исключив из него негодных, и заменить их новыми свежими следовательскими силами из периферийных органов.
13 ноября был снят с должности заместителя министра и начальника Следственной части по особо важным делам Рюмин как не справившийся с работой, и Следственную часть временно возглавлял товарищ Соколов.
Товарищ Соколов познакомил меня с ходом следствия по врачам Лечсанупра. От него я узнал, что ко всем арестованным врачам по прямому указанию товарища Сталина применены меры физического воздействия и им на руки надеты наручники и что в результате этого почти все арестованные дают показания о своем преступном отношении к лечению руководителей Партии и Правительства. Такие показания дали в октябре Егоров, Бусалов, Майоров и Федоров, а в ноябре Виноградов и Василенко.
Указания о применении наручников и мер физического воздействия я сам лично слышал из уст товарища Сталина еще до доклада мне об этом товарищем Соколовым. При этом для избиения арестованных по прямому указанию была выделена специальная группа не из числа следователей. 
Через несколько дней после моего назначения первым заместителем министра мне позвонил товарищ Поскребышев и сообщил, что 1 декабря состоится Президиум ЦК КПСС, на повестке дня которого стоят два вопроса МГБ: «О вредительстве в Лечсанупре Кремля» и «О положении дел в Министерстве государственной безопасности» и что следует по этим двум вопросам представить на имя товарища Сталина докладные записки и мне быть готовым для доклада на Президиуме.
1 декабря при обсуждении докладов на Президиуме и 5 декабря при принятии решения по докладам товарищ Сталин вновь и вновь с еще большей силой повторил свои прежние обвинения об извращениях в работе, указывая на то, что мы забыли старые традиции чекистов, забыли, что с озверевшим классовым врагом нельзя бороться в белых перчатках, что мы хотим оставаться «чистенькими», не применяя активных средств борьбы в интересах социалистического государства, забыли указания Ленина и т.д. Не были обойдены следователи. Товарищ Сталин говорил, что мы располагаем не революционными следователями, что они «бонзы», паразиты, меньшевики, в работе не проявляют никакого старания, довольствуются только признаниями арестованных и т.д.
Товарищ Сталин почти ежедневно интересовался ходом следствия по делу врачей и делу Абакумова — Шварцмана, разговаривая со мной по телефону, иногда вызывая к себе в кабинет. Разговаривал товарищ Сталин, как правило, с большим раздражением, постоянно высказывая неудовлетворение ходом следствия, бранил, угрожал и, как правило, требовал арестованных бить: «Бить, бить, смертным боем бить». Мои замечания, что это может привести к смерти арестованного, что некоторые арестованные, как, например, Вовси, Коган, дают показания без применения репрессий — вызвали еще большее раздражение и упреки, что его указания не выполняются.
В такой ненормальной обстановке шло следствие. От меня требовали признательных показаний о злонамеренных действиях арестованных врачей во всех случаях смерти ответственных работников (товарищей Жданова, Щербакова, Димитрова, Толбухина, Ефремова и др.) или во всех случаях серьезного заболевания (товарищей Андреева, Тореза, Токуда, Василевского, Говорова, Левченко и др.)*.
Естественно, что эти требования товарища Сталина я доводил до следователей.
Новые аресты производились без достаточных оснований, а порой без наличия какого-либо материала. Так были арестованы невропатолог Попова, отоларинголог Преображенский, терапевт Зеленин и др., на которых в МГБ не было никакого компрометирующего материала. Достаточно было какому-либо арестованному назвать нового врача, даже как участника консилиума, как правило, следовало указание товарища Сталина его арестовать.
В связи с этим мною много раз задерживалась посылка тех протоколов, где проходили новые лица, или такие протоколы посылались с указанием, что прошедшие по показаниям лица взяты в активную агентурную разработку и что результаты будут доложены дополнительно. Но и это не всегда давало положительные результаты.
Мне можно поставить совершенно естественный вопрос: как я оценивал дело врачей Лечсанупра?
Должен по совести признаться, в глубине души я никогда не верил, что в Лечсанупре Кремля существовала и организованно действовала террористическая группа и тем паче, что она работала по заданию капиталистических разведок. К такому выводу я пришел потому, что никто из арестованных сговора между собой не признавал, преднамеренное вредительство отрицал, а названные Виноградовым, Вовси, Коганом шпионские связи обрывались на умерших лицах.
Единственным живым человеком, названным Виноградовым, оказался ранее арестованный и осужденный на 25 лет врач Берлин. Он был доставлен из лагеря в Москву, «признался» в своей шпионской работе и дал развернутые показания. Однако проведенная проверка показала их полную несостоятельность, поэтому протоколы показаний Берлина в инстанции не посылались.
Еще менее убедительны были показания о связи арестованных врачей-евреев с международной организацией «Джойнт». Все показания арестованных шли на Шимелиовича, расстрелянного по делу «Еврейского антифашистского комитета». Сами показания о шпионаже были явно неубедительными.
Как мне стало известно, некоторые следователи в ходе следствия допускали явные нарушения советских законов: фальсифицировали показания арестованных, издевательски относились к ним, избивали их, хотя следователям делать это категорически запрещалось.
Все это могло произойти в результате отсутствия постоянного контроля и наблюдения за следователями, что, несомненно, способствовало развитию у некоторых следователей низменных чувств и привело их к преступлению. Вины за все это я не хочу с себя снимать, но должен сказать, и это могут все подтвердить, что во всех случаях, когда мне становилось известным неправильное поведение следователя с арестованным, я немедленно реагировал. Но что можно было сделать, когда были нарушены основы закона — узаконены наручники, кандалы, избиения, допросы без сна и отдыха. В этих условиях руководство не могло не утерять контроль за действиями своих подчиненных.

Быв[ший] заместитель
министра госбезопасности СССР
Гоглидзе
г. Москва
ЦА ФСБ. Ф. 4-ос. Оп. 11. Д. 1. Л. 315–322. Копия.


Alex

Рапорт начальника Следственной части по особо важным делам МВД СССР Л.Е. Влодзимирского министру внутренних дел СССР Л.П. Берии о дополнениях С.Д. Игнатьева к его объяснительной записке о «деле врачей». 27 марта 1953 г.

27 марта 1953 г.
Товарищу Берия Л.П.
Рапорт

Докладываю, что по Вашему поручению сегодня 27 марта в 15 часов дня я явился в Кремлевскую больницу к товарищу Игнатьеву С.Д. для получения от него адресованного Вам документа.
Считаю необходимым доложить Вам, что, вручая этот документ, товарищ Игнатьев сообщил мне следующее.
Он не верил в дело по обвинению Егорова, Вовси и других в террористической деятельности против руководителей Партии и Правительства. Хотя в МГБ и имелись данные об антисоветских разговорах Когана и некоторых других, но не было никаких доказательств того, что эти врачи применяли вредительские методы лечения с целью умерщвления руководящих партийных и советских работников.
Все мы знали, сказал товарищ Игнатьев, например, о тяжелом болезненном состоянии товарища Щербакова А.С., и, по моему мнению, не было никаких оснований приписывать смерть Щербакова к злому умыслу лечивших его врачей.
Дело на врачей возникло по инициативе Рюмина, который подал летом 1951 г. заявление в ЦК КПСС о якобы полученных им показаниях арестованного Этингера. Надо сказать, продолжал т. Игнатьев, что это заявление Рюмин подал после того, как однажды, возвращаясь из Лефортовской тюрьмы, забыл в автобусе свой портфель с совершенно секретными документами, и этот вопрос был предметом обсуждения руководством министерства и партийной организацией.
Товарищ Сталин* придал большое значение заявлению Рюмина, и на основании этого заявления начались аресты врачей. К тому же Рюминым были проведены врачебные экспертизы, подтвердившие правильность его заявлений.
Товарищ Сталин говорил мне, что арестованные врачи действовали по заданиям американцев, перед которыми они преклонялись, и требовал, чтобы мы добились от них признаний в террористической деятельности.
Положение усугублялось тем, что Рюмин поддерживал непосредственную связь с товарищем Сталиным и информировал его по ряду вопросов через мою голову. Причем иногда эта информация была совершенно противоположной тому, что сообщал по этим же вопросам я. Однако товарищ Сталин верил Рюмину.

Далее товарищ Игнатьев рассказал о роли Рюмина в произведенных осенью 1951 г. арестах ряда ответственных работников МГБ: Питовранова, Райхмана, Эйтингона и др. Осенью 1951 г. я и товарищ Стаханов были вызваны к товарищу Сталину, находившемуся на юге. В разговоре со мной товарищ Сталин спросил, как работают Питовранов, Шубняков и, кажется, назвал еще кого-то, сейчас не помню. Я ответил, что после ареста группы Абакумова наблюдалась некоторая растерянность, но теперь чекисты подтянулись, работают лучше, а что касается Питовранова и Шубнякова, то я считаю их честными людьми, работающими не за страх, а за совесть. На это товарищ Сталин мне ответил: «Слепой Вы человек, ничего не видите, что вокруг Вас делается. Нате читайте».

С этими словами товарищ Сталин вынул из кармана письмо и бросил его на стол. Это было письмо Рюмина, в котором он писал товарищу Сталину о том, что ряд ответственных работников МГБ являются близкими людьми и подхалимами Абакумова и работают нечестно. Я сейчас не помню всех, о ком писал в этом письме Рюмин, но в нем речь шла о Питовранове, Райхмане, Эйтингоне, Шубнякове, Селивановском и др. Рюмин шельмовал каждого из них в самых резких выражениях без каких-либо конкретных фактов.

Я возразил товарищу Сталину, сказав, что, очевидно, Рюмин по меньшей мере сильно преувеличивает, так как он работал старшим следователем следчасти, близко с названными им ответственными работниками МГБ ни по работе, ни в личной жизни не соприкасался и вряд ли имеет основания к тому, что он на них написал. Но товарищ Сталин заявил мне, что Рюмин честный человек, принес большую пользу разоблачением врачей-террористов и группы Абакумова и, пожалуй, как коммунист стоит более высоко, нежели я. Затем товарищ Сталин спросил, почему я не назначаю Рюмина начальником следчасти. Я ответил, что начальником следчасти уже утвержден решением Политбюро секретарь обкома товарищ Кидин. На это я получил следующий ответ: «Я такого человека не знаю. Назначьте начальником следчасти Рюмина».
Затем товарищ Игнатьев сказал, что, зная об ограниченном кругозоре и личных качествах Рюмина, на основе ряда фактов он убедился также в его карьеристских устремлениях.
Так, например, в одном из разговоров с Игнатьевым Рюмин сказал, что, как он считает, начальником следчасти по особо важным делам должен быть заместитель министра, как это было, по его словам, ранее, когда товарищ Кобулов руководил следствием, являясь одновременно заместителем министра.
Об этом разговоре, сказал товарищ Игнатьев, он сообщил товарищу Сталину, чтоб объективно показать настоящее лицо Рюмина. Однако товарищ Сталин сказал: «Это чепуха, и Рюмина нужно назначить заместителем министра», что и было сделано.
По возвращении с юга товарищ Игнатьев получил указание от товарища Сталина арестовать Питовранова, Шубнякова и ряд других чекистов. Причем до этого он имел разговор с Рюминым, который ему сообщил, что с ним недавно лично разговаривал товарищ Сталин и что он, Рюмин, подтвердил все то, что он писал товарищу Сталину в письме, с которым я был ознакомлен на юге.
Примерно в это же время товарищ Сталин дал указание товарищу Игнатьеву убрать из МГБ СССР всех евреев. На замечание товарища Игнатьева, что многие из них занимают ответственное положение и, как, например, Эйтингон, лично известны товарищу Сталину в связи с выполнявшимися ими ответственными заданиями, товарищ Сталин сказал: «Я и не говорю Вам, чтобы Вы их выгоняли на улицу. Посадите и пусть сидят. У чекиста есть только два пути — на выдвижение или в тюрьму».
В заключение товарищ Игнатьев сказал, что известную ясность в дело о ходе следствия по врачам и сотрудникам МГБ могут внести товарищи Гоглидзе и Рясной, так как сам он почти три месяца болел и может оказаться не в курсе всех дел.
Я выслушал приведенное сообщение, не прерывая товарища Игнатьева, и в конце спросил, не написал ли товарищ Игнатьев обо всем этом в документе, который он мне передал. Товарищ Игнатьев ответил, что он об этом мне рассказывает только для ориентировки, но все это, дескать, известно товарищу Л.П. Берия.

Начальник Следчасти по особо важным делам МВД СССР,
генерал-лейтенант Влодзимирский
ЦА ФСБ. Ф. 5-ос. Оп. 2 Д. 31 Л. 455–458. Подлинник.

*Здесь и далее курсивом с подчеркиванием выделено то, что в текст документа вписано от руки в заранее отведенные места.

Alex

      
     Протокол допроса бывшего начальника Внутренней тюрьмы МГБ   СССР А.Н. Миронова
   
23 декабря 1955 г.

                                                      Протокол допроса свидетеля
     
10 декабря 1955 г. военный прокурор отдела Главной военной прокуратуры подполковник юстиции Н. Александров допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля с соблюдением статей 162–168 УПК РСФСР.

МИРОНОВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ, 1896 года рождения. Родился в д. Богомолка Кубино-Озерского района Вологодской обл., работает управляющим делами в Лаборатории измерительных приборов АН СССР, женат, русский, образование 6  классов, из батраков, ранее не судим, член КПСС с 1932 г., проживает по адресу: Большой Комсомольский пер., д. 5, кв. 5. В соответствии со ст. 164 УПК РСФСР я предупрежден об уголовной ответственности по статьям 92 и 95 УК РСФСР за отказ от дачи показаний и  за дачу ложных показаний.
     
По настоящему делу я могу показать следующее. В органах ВЧК–ОГПУ–НКВД–МВД–МГБ я состоял на службе с 1921 г. Во Внутренней тюрьме  на разных должностях я служил с 1924 г. Вначале был старшим надзирателем, дежурным помощником начальника тюрьмы и начальником тюрьмы с 1937 г. по  май 1953 г. В запас ушел полковником госбезопасности.
     
ВОПРОС: Скажите, с разрешения кого во Внутренней тюрьме МВД СССР(1) применялось физическое воздействие в период производства предварительного  следствия в отношении арестованных?
     
ОТВЕТ: Во Bнутренней тюрьме МВД СССР бить арестованных начали в декабре  1952 г., а до этого от нас работники2 направлялись в Лефортовскую тюрьму с 6 ноября 1952 г. по указанию заместителя министра государственной
безопасности РЮМИНА и его заместителей. Также с этого времени применялись  и наручники в период производства предварительного следствия в отношении арестованных. В отношении каждого человека было указание того или иного  заместителя министра. Учет применения физического воздействия к арестованным мы вели в тюрьме. Но в отношении каждого арестованного на каждый конкретный случай имелось разрешение от заместителя министра соответствующего, т.е. который наблюдал за определенными управлениями.  Применяли непосредственно физическое воздействие работники тюрьмы: были вовлечены два человека – БЕЛОВ И КУНИШНИКОВ – лейтенанты. Они из органов   были уволены вместе со мной. Били арестованных резиновыми палками. Что касается применения наручников к арестованным, то я вел список  указанием, кто назначил наручники и на сколько суток. Назначал наручники только заместитель министра, который наблюдал за соответствующим управлением. Список о применении наручников хранился в столе у дежурного. Когда я был уволен, да еще в марте 1953 г. прекратили применение наручников, список был передан в канцелярию тюрьмы.
   
ВОПРОС: Скажите, арестованного ЭЙДУСА, который числился за 2-м Главным управлением МГБ СССР, вы помните? Применяли ли в отношении его в феврале  1953 года наручники и с чьей санкции?
   
ОТВЕТ: Я не помню арестованного ЭЙДУСА. Осмотрев предъявленный мне  фотоснимок, я его не помню. Также не помню, применяли ли к нему наручники. Поскольку ЭЙДУС числился за 2-м Главным управлением, и если к ЭЙДУСУ
применялись наручники, то с санкции бывшего тогда заместителем министра государственной безопасности, наблюдавшим за 2-м Главным управлением,  РЯСНЫМ, он же был и начальником 2-го Главного управления.
Снятие наручников происходило по указанию соответствующего следователя. После прочтения протокола уточняю, что сроки применения наручников к  арестованным заместителем министра не указывались. Когда только начали применять наручники, то бывший заместитель министра ГОГЛИДЗЕ дал указание, что наручники в дневное время одевать в положении рук сзади, а в ночное время – спереди. О применении наручников и избиения в отношении
определенных арестованных мне обычно звонили начальники следственных  отделов управлений. В каждом конкретном случае я проверял эти указания,  звонил соответствующим заместителям министра. Убедившись, что указание исходит от заместителя министра, я давал указания надеть наручники илипровести избиение. При применении физического воздействия к арестованным я все время присутствовал, а наручники надевали в первое время в моем  присутствии, а потом непосредственно исполнители – дежурные по тюрьме. Больше всего указаний о применении наручников и избиении арестованных давал ГОГЛИДЗЕ, он тогда был первым заместителем министра и в связи с  болезнью ИГНАТЬЕВА – министра замещал его. Также [указания] давали и другие заместители, в том числе и РЯСНОЙ, как на применение избиения, так  и применение наручников.
     
Больше по делу показать ничего не знаю. С моих слов записано верно и мне прочитано.
     МИРОНОВ
   
Военный прокурор отдела Главной военной прокуратуры
 подполковник юстиции Н. АЛЕКСАНДРОВ
     
Копия верна: подлинник хранится в материалах проверки по делу ЭЙДУСА Я.А.
     (№ М-5244): НП 3524-53.
     РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6913. Л. 28–28. Копия.
   
 Примечания:
     1 Так в тексте. Речь идет о Внутренней тюрьме МГБ СССР.
     2 Так в тексте. Очевидно, имеются в виду работники тюрьмы, сопровождавшие  заключенных.
     

vhfpbc

#19
-