ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.

Автор Alex, 01 октября 2015, 21:28:11

« назад - далее »

0 Пользователи и 1 гость просматривают эту тему.

Alex

Объяснительная записка бывшего сотрудника УНКВД Ленинградской обл. Б.В. Артемова в КПК при ЦК КПСС   25.10.1957
 


                                     В Комитет партийного контроля при ЦК КПСС

                                                члена КПСС Артемова Б.В
                                                           
                                                          Объяснение

В начале 1956 года, отдав работе все, что мог, и свое здоровье, и свою трудоспособность, я был по болезни уволен из органов КГБ.Летом 1957 года меня вызвали в Особую инспекцию КГБ и объявили, что якобы я 16 лет тому назад по одному из дел допустил нарушение социалистической законности,
в связи с чем буду считаться уволенным не по болезни, а по фактам, дискредитирующим звание офицера.

Ознакомившись с заключением Особой инспекции, я выразил сомнение, можно ли кого-либо объявлять нарушителем законов — преступником, даже не спросив у него объяснения по существу дела, и насколько это совпадает с требованиями социалистической законности?

Мне ответили, что поскольку я больной человек, меня не хотели лишний раз раньше времени беспокоить. Таким образом меня «сделали» преступником, лишив по болезни даже такой элементарной вещи, как возможность представить объяснение по существу совершенно безосновательно предъявленных мне обвинений и претензий.Так обстояло дело по форме. Теперь по существу. В заключении Особой инспекции
КГБ от 31/V 1957 г. в части, касающейся меня, указано, что в конце 1941 — начале 1942 гг.:

«Артемов, будучи заместителем начальника следственного отделения КРО, принимал активное участие в следствии по делам на одну из групп ленинградских ученых, лично вел следствие в отношении ряда ученых и путем запрещенных методов допроса получил от них вымышленные показания о существовании антисоветской организации среди профессорско-преподавательского состава ВУЗов Ленинграда, на основании которых выносил постановления на арест других научных работников».

Это выдвинутое против меня обвинение является совершенно неправильным и безосновательным по следующим причинам:

1. В конце 1941 — начале 1942 гг., работая заместителем начальника следственного отделения КРО УНКВД ЛО, я действительно вел следствие по делу группы быв. эсеров, меньшевиков и кадетов, которые до ареста работали в ВУЗах и техникумах Ленинграда, а именно по делу Воробьева, Любова и Татарчук, а также принимал участие в следствии по делу Виноградова, Страховича и Суперанского.

Эти лица не были случайными людьми на антисоветском поприще. Так, например, работавший до ареста инженером в одном из ВУЗов Ленинграда Любов начал свою активную контрреволюционную деятельность еще со времени возвращения В.И. Ленина в Петроград, а в момент выступления Ленина с балкона дворца Кшесинской Любов, находясь в толпе около дворца, выкрикивал гнусные клеветнические измышления в
адрес Ленина (рука не поворачивается дословно написать эту гнусную клевету), пытаясь спровоцировать шовинистические элементы из толпы к физической расправе над Владимиром Ильичем.

Меньшевик Татарчук после Октябрьской революции был одним из активных участников демонстрации, организованной контрреволюционными элементами в Ленинграде по поводу роспуска Учредительного собрания, а позднее репрессировался по делу «Промпартии»1.

Распоясавшийся эсер Суперанский после ареста прямо и развязно начал свой разговор со мной с открытой антисоветской пропаганды, ошибочно предполагая, что в кабинете следователя ему будет предоставлена трибуна для продолжения вражеской деятельности: «Теперь вы видите, до чего довела Россию ваша совечья власть. Вы знаете, какой бы была Россия, если бы мы — эсеры остались в 1917 году у
власти...» и дальше пошли антисоветские утверждения о том, что якобы Россия сейчас имела вдвое больше населения, была бы во много раз богаче и т.п.

Виноградов и Воробьев были в прошлом кадетами, причем Воробьев в годы Гражданской войны арестовывался за участие в деятельности подпольного кадетского кружка, ратующего за восстановление в России конституционной монархии.Таково было политическое лицо той группы ученых эсеров, меньшевиков и кадетов, следствие по делу которых я вел.

Почему же об этом умалчивается в заключении Особой инспекции? Почему эти лица в заключении изображены, как некие, если можно так выразиться, чистые деятели от чистой науки? Разве это объективно? Разве это не тенденциозно? Зачем и кому нужно такое искажение правды и того, что было в действительности?

2. Совсем не случайно, что в тяжелое для Родины время, в условиях осажденного гитлеровскими войсками города-фронта упомянутая группа бывших эсеров, меньшевиков и кадетов сочла для себя возможным поддержать фашистов и с этой целью активизировала свою антисоветскую деятельность.

В исключительно трудных условиях блокады Ленинграда они по сговору между собой, устанавливая антисоветские связи с другими лицами, проводили активную пораженческую деятельность, направленную на подрыв оборонной мощи Ленинграда. Существо этой деятельности заключалось в том, что, считая оборону Ленинграда якобы бесполезной затеей, ведущей, по их мнению, только к бессмысленной гибели
от голода гражданского населения осажденного города, они, прикрываясь разглагольствованиями о гуманизме, человечности и спасении гражданского населения, выступали в роли «спасителей», всячески ратуя за то, чтобы сдать Ленинград на милость гитлеровской армии.

Именуя себя на этом основании «Комитетом общественного спасения» и рассчитывая на вступление фашистских войск в Ленинград, они готовились организованно предложить свои услуги гитлеровскому командованию по установлению в Ленинграде кровавым путем «нового порядка» и сформированию новых органов власти.

Почему же об этом, как и о политическом лице обвиняемых, умалчивается в заключении Особой инспекции? Почему из дела выхолащивается политический и вообще всякий смысл? Почему, судя по заключению, обвиняемые вообще якобы не вели никакой антисоветской деятельности? Разве это правда? Такой вопрос я задал беседовавшим со мной сотрудникам Особой инспекции. В ответ на это они мне
заявили: «Конечно, материалами дела доказано, что они вели антисоветские разговоры». К сожалению, я не смог продолжить этой беседы и выяснить, почему же тогда такое противоречие между письменным документом — заключением и их устным заявлением? Почему антисоветские разговоры в осажденном городе рассматриваются как вроде бы безобидное занятие, которое даже не заслуживает того, чтобы о нем
упоминать в письменном документе? Почему, наконец, они не хотят конкретизировать, какие же именно антисоветские разговоры вели обвиняемые? Ведь истина всегда конкретна. Ведь это устное заявление, особенно если его конкретизировать, гораздо ближе к действительности, чем письменный документ,
потому что и в самом деле обвиняемые не стреляли, не убивали, а именно вели антисоветские разговоры о том, что надо опять-таки путем антисоветских разговоров выявлять единомышленников и устанавливать с ними связь, о том, что надо «спасать» гражданское население города и для этого добиваться сдачи
Ленинграда немцам, о том, что следует организованно предложить свои услуги фашистскому командованию по установлению в Ленинграде «нового порядка» и т.д. и т.п.

3. В заключении Особой инспекции утверждается, что все осужденные по этому делу лица в 1954–55 гг. были реабилитированы, и это рассматривается как основное доказательство несостоятельности дела вообще.

Когда во время упомянутой беседы с сотрудниками Особой инспекции я задал им вопрос о том, что неужели они, откровенно говоря, считают правильной, например, реабилитацию Любова, я получил ответ, что реабилитация Любова, пожалуй, является ошибкой суда, что человека, подстрекавшего к расправе над В.И. Лениным, только за одно это история не реабилитирует.

Почему же не только не исправлять ошибку, а, наоборот, стараться всячески усугубить ее?

Причем дело дошло даже до того, что основное доказательство, приведенное в заключении Особой инспекции, а именно, что все осужденные по этому делу лица в 1954–55 гг. якобы были реабилитированы, в буквальном смысле слова «взято с потолка» и не соответствует действительности, поскольку мне достоверно известно, что, например, Воробьев и Татарчук, по данным 1957 года, не реабилитированы.

Так разве можно так делать? Разве можно в серьезном документе что-либо утверждать без элементарной проверки фактов? Чем вызвана такая небрежность? Ведь это уже просто недобросовестно. А между тем это обстоятельство свидетельствует о том, что факт реабилитации в данном случае не может служить доказательством несостоятельности дела, т.к. либо не всех соучастников сочли возможным реабилитировать, либо решения о реабилитации принимали, не знакомясь с материалами на всех соучастников, не интересуясь делом в целом.

Как видно из текста заключения Особой инспекции, и оно тоже вынесено без полного ознакомления с материалами дела и, в частности, без ознакомления с материалами дела на Воробьева и Татарчук.

Это тем более непонятно, поскольку Воробьев и Татарчук играли далеко не последнюю роль среди небольшой группы лиц, именовавших себя «Комитетом общественного спасения», и тем более странно, что составители заключения, пытаясь путем досужих домыслов и умозаключений опровергнуть существование
«Комитета общественного спасения», не прочитали при этом даже дела на участников этой организации.
Разве можно выносить суждение, а тем более заключение по какому-либо делу, даже не ознакомившись полностью с материалами этого дела?

Ведь это же явно и элементарно неправильно.

4. Никаких запрещенных методов допроса я не применял.В заключении Особой инспекции по этому поводу в отношении меня как якобы установленные указаны два следующих конкретных факта:

а) «Страхович показал, что признания об участии в контрреволюционной организации были получены от него Кружковым и Артемовым путем длительных ночных допросов, угроз расправой с ним и его родственниками и обещаниями выдачи ему дополнительного питания»;

б) «После трех ночных допросов Артемовым были получены от Суперанского показания о его принадлежности к контрреволюционной группе»... (далее в заключении указывается, что Суперанский, как это очень часто бывает, не все сразу рассказал о своих преступных связях).

Дело по обвинению Страховича поступило ко мне в производство не сразу, а через некоторое время после его ареста. На первом же допросе без каких-либо угроз или обещаний с моей стороны Страхович мне заявил, что он не намерен скрывать того, что он совершил, и будет давать об этом показания. Мне оставалось только предупредить его о том, что показания должны быть всесторонне правдивыми.
Вместе с Кружковым я Страховича никогда не допрашивал, а поэтому и объединять наши фамилии в данном случае нет абсолютно никаких оснований.Зачем здесь вообще понадобилась фамилия Кружкова, о котором вопрос решался отдельно, а совсем не в этом заключении?Ведь таким способом произвольного объединения фамилий можно, как говорится, за компанию обвинить кого угодно во всем, чем угодно.

Достаточно кому-либо спросить у составителей заключения, чтобы они показали, на основании чего именно вписан в заключение этот искусственно созданный путем произвольного объединения фамилий факт, приписывающий мне то, чего с моей стороны не было, чтобы сразу и наглядно убедиться в том, насколько необъективно и тенденциозно составлено заключение.

Как по первому, так и по второму «факту» верно только то, что как Страховича, так и Суперанского, так и других обвиняемых я действительно допрашивал в ночное время, предоставляя им возможность отдыхать днем. Допросы в ночное время были установлены руководством Управления для всех следователей, поскольку в эти часы, как правило, было меньше бомбежек и обстрелов города. Но выполнение мною
правильно установленного применительно к условиям города-фронта порядка в отношении времени допроса нельзя квалифицировать как применение запрещенных методов допроса.

На мой вопрос в Особой инспекции, в чем же выражались якобы применяемые мною запрещенные методы допроса, мне никаких фактов не предъявили, а сказали: «Можете быть довольны — все допрошенные нами ваши подследственные в один голос как по команде заявили, что мер физического воздействия вы никогда не применяли».

Спасибо, как говорится, и на этом. Из этого разговора я понял, что попал теперь в такое положение, что вся оценка моей работы и моего поведения, вся моя дальнейшая судьба зависит от того, какое впечатление я произвел на разоблаченных мною эсеров, меньшевиков, кадетов, фашистских прихвостней, и от того, что они обо мне скажут.

Но разве можно принимать это на веру и считать бесспорным доказательством? Разве я должен был работать так, чтобы заслужить их похвалу и рассчитывать теперь на их беспристрастное ко мне отношение?

Разве практика не показала, что обвиняемый, как правило, не может быть объективным и беспристрастным по отношению к следователю, который закончил его дело преданием суду? Разве практика не показала, что при отказе от своих ранее данных показаний у обвиняемого нет, собственно говоря, другой вразумительной мотивировки, кроме как свалить вину за эти показания на следователя?
Еще раз повторяю, что никаких запрещенных методов допроса я не применял, и ни один из сотрудников, знавших мою работу, а таких немало и сейчас работает в органах КГБ, не мог и не может сказать иначе.

5. Следствие по делу было значительно усложнено тем обстоятельством, что один из обвиняемых, а именно Виноградов, повел себя на допросах провокационно и для того, чтобы запутать следствие, направить его по ложному пути и скрыть своих самых ближайших соучастников, дал на первых допросах вымышленные показания провокационного характера о существовании якобы широко разветвленной
антисоветской организации, возглавляемой Центральным бюро.В этом смысле в заключении Особой инспекции правильно отмечено, что я получил от Виноградова вымышленные показания, требуется лишь то уточнение, что все наиболее ответственные допросы Виноградова проводились мною при непосредственном участии руководящих работников Управления, или отдела, или военного прокурора.
Но поставить на этом точку, как это сделано в заключении Особой инспекции, значит самым грубым образом исказить то, что было в действительности. А в действительности было то, что в процессе дальнейшего следствия и проверки показаний, которые дал Виноградов, было установлено, что они являются вымышленными. Данными проверки Виноградов был изобличен в этом и тогда же на
следствии отказался от своих провокационных показаний, причем все это нашло соответствующее объективное отражение в материалах дела.

Поэтому совершенно непонятно, как у составителей заключения поднялась рука для того, чтобы подробно излагать в заключении содержание этих провокационных показаний Виноградова в качестве основного и единственного примера якобы необъективного ведения следствия и преподносить все это так, как будто только теперь установлено, что Виноградов дал на следствии вымышленные показания.Ведь не сейчас, а 16 лет тому назад было установлено, что Виноградов в начале следствия дал вымышленные показания провокационного характера, тогда же в процессе дальнейшего следствия он был изобличен в этом и отказался от этих показаний. Зачем же понадобилось заново открывать давно открытую Америку, да еще
во множественном числе? Разве это справедливо? Разве это не подтасовка фактов?

6. Я действительно выносил постановления на арест некоторых участников этой группы.В условиях города-фронта в полном соответствии с законами военного времени арестовывались подчас малограмотные лица за отдельные антисоветские высказывания, за распространение отдельных пораженческих слухов, и совершенно очевидно, что не арестовать, не изолировать эту антисоветскую группу было бы тогда в тех условиях прямым и тягчайшим преступлением перед Родиной.Когда я сказал беседовавшим со мной сотрудникам Особой инспекции, что только враг не вынес бы постановлений на арест этих лиц, они мне ответили: «Арестовать, конечно, нужно было, а затем посадить на самолет и эвакуировать для ведения
следствия в тыл». Поскольку я самолетами не распоряжался, я просто не смог принять участия в обсуждении правильности и целесообразности такого мероприятия, тем более, насколько мне известно, самолетов не хватало даже для эвакуации детей и настоящих ученых, являющихся советскими патриотами.
Все вышеизложенное свидетельствует о том, что составители заключения даже не ставили перед собой задачи объективно и внимательно разобраться в том, что было 16 лет тому назад, а руководствовались единственной целью — во что бы то ни стало найти «козла отпущения» и поэтому:

1) Вынесли заключение, даже не прочитав материалов дела на всех обвиняемых, являющихся соучастниками.
2) Тенденциозно умолчали в заключении о политическом лице обвиняемых и о проводимой ими в осажденном городе организованной антисоветской деятельности.
3) Построили свои выводы исключительно на умозаключениях и голословных утверждениях, которые не соответствуют действительности и опровергаются фактами как, например, утверждение о реабилитации обвиняемых и др.
4) Неправильно и в извращенном виде преподнесли то, что было известно об имеющихся в деле вымышленных показаниях еще 16 лет тому назад, как якобы установленное только теперь.
5) Вынесли заключение, лишив даже возможности представить объяснение по существу дела.

Всю свою сознательную жизнь я стремился честно служить Родине и великому делу партии, старался со всей ответственностью перед партией и Родиной относиться к каждому порученному мне участку работы, к каждому делу, старался работать без каких-либо существенных ошибок и недостатков, не говоря уже о каких-то нарушениях или преступлениях, и никогда не имел ни административных, ни комсомольских, ни партийных взысканий.Я отдавал и отдал работе все свои силы, а теперь в результате полученных
контузий, психических травм и склероза мозга нахожусь в тяжелом, по существу беспомощном в психическом отношении состоянии [...]2Не знаю насколько принято добивать человека в таком состоянии, а тем более совершенно незаслуженно и безосновательно, как это сделала Особая инспекция.

Мне очень тяжело, что меня ни за что опозорили и ошельмовали, но по состоянию здоровья я просто сейчас не в силах опровергать выдвинутое против меня обвинение, несмотря на всю его безосновательность, а поэтому убедительно прошу Комитет партийного контроля помочь мне добиться правды и оказать содействие в отмене заключения Особой инспекции от 31/V с.г. в части, касающейся меня, как явно неправильного, несправедливого и необоснованного.


Артемов


25-го октября 1957 года.


РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 3. Л. 163–183. Подлинник. Автограф.

© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация

Alex

Показания бывшего сотрудника УНКВД Ленинградской обл. И.А. Кожемякина в КПК при ЦК КПСС 02.11.1957
 

                       Председателю Комитета партийного контроля ЦК КПСС

                                             тов. Швернику Н.М.


              От члена КПСС п/билет № 00952212  Кожемякина Ивана Александровича


По существу заданных мне вопросов представителем ЦК КПСС о моем участии в работе по делу научных сотрудников в Ленинграде сообщаю следующее:

В 1941–1942 годах я работал начальником 1-го отделения контрразведывательного отдела Управления НКВД Ленинградской области.В 1941 году от агентов, состоявших на связи у заместителя начальника отделения Суслова, «Т...» и «И...», стали поступать данные о том, что Игнатовский создал антисоветскую организацию, объединив вокруг себя некоторых неустойчивых научных работников, и намеревается изменить Родине — перейти на сторону немцев. Поскольку к тому времени я работал в отделении и на контрразведывательной работе вообще непродолжительное время, всего лишь несколько месяцев, а объем работы в отделении был очень большим, оно насчитывало 20 человек оперативных работников,
руководство отдела в лице Занина и его заместителя Устинова взяли руководство работой по агентурному делу Игнатовского на себя, справедливо считая, что я и Суслов, пришедший на оперативную работу в 1941 году, не могли в тот период полноценно руководить работой агентуры по этой разработке без их помощи.

Занин и Устинов систематически принимали вместе с Сусловым агентов «Т...» и «И...», давая им соответствующие задания и указания. Их участие в этой работе отражено в агентурных донесениях агентов «Т...» и «И...». Я в тот период этих агентов не знал и никакой работы с ними не вел, за исключением одной краткой беседы с агентом «И...». Занин и Устинов хорошо знали «Т...» и «И...» по прежней работе. Все материалы, поступавшие от агентов «Т...» и «И...» по этой агентурной разработке, своевременно, в основном Сусловым, а иногда и мною, докладывались Занину, а последний докладывал их Кубаткину или Огольцову. Огольцов и Занин воспринимали донесения «Т...», как свидетельствовавшие о том, что Игнатовский именно создал антисоветскую организацию и проводит активную изменническую и пораженческую деятельность.
Такая оценка агентурным материалам «Т...» дана Огольцовым в письменном виде на одном из донесений этого агента, по которому он предложил составить план дальнейших агентурно-оперативных мероприятий с целью скорейшей реализации разработки в следствие. Занин также в письменном виде на сводках и очень часто в устной форме в беседах со мной и Сусловым подчеркивал, что в разработке
Игнатовского и его связей мы имеем дело с опасными представителями пятой колонны. В связи с указанием Огольцова составить по разработке план мероприятий, Занин вызвал меня и Суслова к себе и предложил нам срочно составить этот план мероприятий по агентурному делу Игнатовского и его связей. При этом Занин предложил предусмотреть планом ввод в разработку этой группы лиц агента «А...»,
которого он хорошо знал по работе, и установление оперативной техники литер «Н»1на квартире Игнатовского и агента «Т...» для проверки представляемых этим агентом материалов.
Тогда же Занин сказал, что «А...» знает Игнатовскую Марию и близок с ней, что даст ему возможность войти в семью Игнатовских и быстрее вскрыть их намерения. Мне в то время агент «А...» также не был известен, т.к. с ним я не встречался, а по материалам дела я изучить всю агентуру в полной мере не мог. На основании этих указаний Сусловым был составлен план мероприятий по агентурному делу, в котором
были предусмотрены все предложенные Заниным вопросы, а именно: ввод в разработку группы Игнатовского агента «А...» и установление оперативной техники на квартире Игнатовского, где, по данным агентуры, проходили антисоветские сборища, и на квартире «Т...».
Затем Суслов и я вместе в черновике доложили этот план агентурных мероприятий Занину, который подверг написанный Сусловым план тщательной корректировке главным образом в части оценки имевшихся агентурных материалов на группу Игнатовского. Причем он же определил и наименование этой антисоветской группировки2. После этого план был отпечатан, подписан Сусловым и мною и передан
Сусловым Занину на подпись и утверждение у руководства управления. Краткая справка по агентурному делу была составлена в этот же день с аналогичной оценкой агентурных материалов, которую я подписал. Так обстояло дело с оформлением указанных оперативных документов. Следует отметить, что на связи у Огольцова и Занина состояла в то время другая агентура из числа специалистов и научных работников, которую они тщательно конспирировали от аппарата. Я считал, что Огольцов и Занин располагают по агентурному делу Игнатовского и материалами от своей агентуры, которых нам в отделение не дают.
Таким образом, все агентурные материалы и составлявшиеся по делу оперативные документы Занину и Огольцову были известны, более того, основные документы самим Заниным корректировались, в которых давалась им же оценка имевшихся агентурных материалов по разработке.

В Особой инспекции КГБ мне заявили, что агентурных материалов «Т...» и «И...» о существовании антисоветской организации с участием Игнатовского в Ленинграде в Управлении КГБ Ленинградской области не обнаружено. В то же время мне была предъявлена часть агентурных сводок «Т...» и некоторые из них, сохранившие одну-две страницы, а несколько страниц отсутствует.
Необнаружение агентурных материалов «Т...» в настоящее время я объясняю тем, что в то напряженное время они могли быть утрачены кем-либо из следователей при использовании их в следствии или могли быть утрачены при эвакуации из Ленинграда. Во всяком случае, необнаружение их спустя 16 лет не дает права Особой инспекции делать вывод, что их якобы не было и что я извратил сущность
агентурных материалов при составлении справки и плана по делу. Как же я мог извратить сущность материалов при составлении плана, если его составлял Суслов и корректировал Занин, хорошо знавший все агентурные материалы «Т...», т.к. сам принимал от него сводки.

Неправильность такого утверждения Особой инспекции КГБ очевидна.

Примененная на квартире Игнатовского оперативная техника литер «Н», использовавшаяся в течение десяти дней, подтвердила, что Игнатовский, Титов, Чанышев, Милинский и другие устраивали там антисоветские сборища, высказывались о том, что советская власть падет под ударами немецкой армии, что эвакуироваться из Ленинграда не следует, а надо дождаться немцев и предложить им свои услуги.
Войти с ними в сотрудничество и принять участие в будущем русском правительстве, которое, по их мнению, немцы должны были создать в Ленинграде. Решение всех этих вопросов Игнатовский брал на себя, заявляя, что ему немцы окажут доверие. Такие изменнические суждения со стороны Игнатовского и его соучастников были зафиксированы рядом стенограмм оперативной техники, которые были использованы затем при допросах Игнатовского. Следует отметить, что Ленинградский обком КПСС
в 1941 году предлагал Игнатовскому и его жене два места для эвакуации в тыл страны на самолете, но Игнатовский отказался эвакуироваться.

В это же время введенный в разработку Игнатовских агент «А...» представлял материалы подтверждавшие антисоветскую деятельность Игнатовских. Таким образом, к моменту ареста Игнатовского мы располагали на него достаточными материалами как на антисоветскую личность. Указание арестовать Игнатовского и его жену, Игнатовскую Марию, мне и Суслову дал Занин. Постановление на его арест составлялось Сусловым. Я подписал его, как начальник отделения. Поскольку я, как начальник отделения, знал материалы агентурной разработки и оперативной техники, Занин предложил мне произвести допрос Игнатовского, но так как по роду службы я должен был часто отлучаться из помещения, он предложил следователю Кружкову, которому должно было быть передано дальнейшее расследование по делу, и Суслову тоже допрашивать Игнатовского в мое отсутствие. Я допрашивал Игнатовского три раза 4–5 дней и, кроме меня, его допрашивали Кружков и Суслов. Первичные показания от Игнатовского были получены мной. Его показания в основном соответствовали имевшимся у нас материалам агентуры и оперативной техники.
Допускаю, что эти первичные показания Игнатовского могли быть в чем-либо не совсем точными и, может быть, даже в некоторой части преувеличенными под влиянием травмы ареста его и жены. При дальнейшем расследовании эти показания могли быть уточнены и при необходимости даже изменены. Кто из работников в то время допрашивал Игнатовскую, я не знал. Мне также не было известно, когда и
какие показания от нее были получены. В июне м-це 1957 года из постановления Особой инспекции о прекращении дела на Альтшуллера3мне стало известно, что Игнатовская Мария раньше, чем сам Игнатовский, дала показания, полностью совпадавшие с материалами агентуры и оперативной техники об антисоветских сборищах на квартире Игнатовских и подтверждающие впоследствии данные мне показания самим Игнатовским.

Это обстоятельство опровергает утверждение Особой инспекции КГБ о том, что мною получены от Игнатовского вымышленные показания. Такой вывод Особая инспекция делает лишь на основании длительности допросов Игнатовского и в ночное время, но, как известно, в то тяжелое время блокады Ленинграда аппарат управления работал весьма напряженно, т.к. требовала обстановка. Поэтому со всеми
арестованными велась в основном работа в ночное время, усидчиво и продолжительно. По-моему, в то время так и нужно было работать.Я думаю, что исключительность обстановки того времени должна быть принята во внимание. Поскольку в течение двух последних лет ни военная прокуратура, ни Особая инспекция не проверили по-настоящему вопроса о том, что по делу применялась оперативная техника и дала положительные результаты, я прошу Вас придать этому вопросу значение и еще раз вернуться к проверке обстоятельств этого дела. Для ясности сообщаю, что об этом хорошо знают Смирнов, бывший
начальник отделения отдела «Б» УНКВД Лен. обл. Подчасов, Кружков, подтвердивший это обстоятельство на очной ставке со мной в феврале м-це 1957 года, Занин, Суслов и должна, вернее, может помнить бывшая ст. стенографистка Кузьмина. Убедительно прошу Вас опросить этих лиц для восстановления истины. Утверждение Шевелева о том, что агентурные материалы «Т...» якобы не проверялись с моей
стороны, является несостоятельным. Этот человек не был в курсе дела разработки Игнатовского, и непонятно, откуда им взяты эти противоречащие действительности утверждения. Это ложное утверждение опровергается материалами агентурной разработки.

После ареста и предварительного допроса Игнатовского в 1-м отделении материалы дела были переданы в Следственное отделение, где была образована группа для расследования этого дела, которая возглавлялась Заниным.В процессе дальнейших допросов арестованных Игнатовского, Игнатовской и других следственными работниками были получены от них показания на Кошлякова, Розе и
других лиц. Эти показания изобличали Кошлякова, Розе и других в антисоветской
деятельности, в принадлежности к антисоветской группировке. Полученные показания докладывались Занину, последний докладывал их Огольцову или Кубаткину. Ими принималось решение об аресте новых лиц, и после этого протоколы допроса передавались Заниным или из Следственного отделения Суслову на оформление ареста. Суслов выносил постановление и представлял на подпись мне. Я в каждом
случае по мере своих возможностей старался проверять обоснованность каждого ареста и подписывал постановления при наличии двух-трех показаний на одно лицо. После оформления постановлений в отделении они Сусловым или мною передавались на подпись руководству, Занину и Огольцову. Затем все материалы передавались Сусловым прокурору, который тоже проверял обоснованность арестов и давал
санкцию.

Поскольку, кроме меня, все материалы, по которым оформлялись аресты, были рассмотрены Заниным и Огольцовым в каждом случае и ими уже были приняты решения об арестах, я верил в полноценность всех представляемых на оформление арестов материалов и поэтому подписывал постановления.
Неполноценность многих материалов, по которым были тогда проведены аресты, мне стала ясна в 1955 году, когда на суде по делу Кружкова вскрылись допускавшиеся им нарушения социалистической законности при допросах арестованных. Более того, уже в июне 1957 года я узнал из постановления Особой инспекции о том, что Кружковым ряд арестованных были допрошены после приговора их к высшей мере наказания — расстрелу и эти показания использовались в числе других материалов для ареста новых лиц. Об этом грубейшем нарушении законности, насколько мне известно, знали Занин и Альтшуллер и допустили такое положение, что эти показания использовались как полноценные. Насколько помню, такие показания были отобраны от Игнатовского и Страховича, и они фигурируют в постановлениях на арест Кошлякова, Розе и Чуриловского. Подписывая эти постановления, я не знал о порочности показаний Игнатовского и Страховича и не мог проверить их правильности, потому что не имел и не мог иметь данных о том, когда они были осуждены, ибо уже в то время не имел отношения к следствию по делу.
Вследствие этих причин дело Игнатовского в конечном счете приобрело провокационный характер.


Кожемякин


2/XI 1957 г.


РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 4. Л. 69–76. Подлинник. Автограф.




© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация

Alex

Объяснительная записка бывш.сотрудника УНКВД Ленинградской обл. М.Ф. Рябова в КПК при ЦК КПСС 31.10.1957
 
                                        В Комитет партийного контроля при ЦК КПСС

                            от члена КПСС, п/б № 07057197 Рябова Михаила Филатовича

                                                                  Объяснение

Впервые на работу по следственным делам на ленинградских ученых я был назначен в феврале 1942 г.
Приказание о работе по этим делам я получил от б. начальника КРО Управления НКВД Ленинградской области Занина и от руководившего в то время следственным отделением КРО Подчасова.Рассматривая сейчас эти дела, я могу сказать о следующих ненормальностях и извращениях, которые были допущены в тот период времени.

В первых же беседах по поводу моей работы по делам ученых Занин и Подчасов, а затем и Артемов с Кружковым, которые непосредственно руководили следствием по двум делам, говорили, что в первых делах на ученых, проведенных в конце 1941 — начале 1942 года, установлено наличие антисоветской организации в среде ленинградских ученых.На проверку же оказывается, что в тех делах ничего не было установлено и, следовательно, утверждения о наличии такой организации были неправильными, а
продолжавшиеся аресты на основании показаний арестованных по тем делам были необоснованными.
(Как возникли и как велись те дела 1941 — начала 1942 гг. мне известно не было.)
Таким образом, уже к моменту дачи мне приказания участвовать в следствии по названным делам у бывших руководителей Ленинградского управления и контрразведывательного отдела определилась неправильная линия слепого доверия показаниям арестованных без тщательного критического анализа и надлежащей проверки.Эта линия продолжалась и дальше, т.е. тогда, когда в следствии по делам участвовал и я.

Когда мне было приказано участвовать в следствии по делам ученых, я заявлял Занину и Подчасову, что у меня нет ни жизненного опыта, ни надлежащей юридической подготовки, ни тем более опыта агентурно-оперативной работы, и поэтому мне не справиться со столь сложной работой.Занин в ответ на это сказал, что мне будет оказана необходимая помощь. И действительно, как в то время могло казаться, такая «помощь» мне оказывалась. На допросы арестованных ко мне приходили и Занин, и Подчасов, а также Кружков и в некоторых случаях Артемов.Сам факт их захода на допросы, их требовательность к арестованным, как мне тогда представлялось их «логическое» и «убедительное» использование обстоятельств из показаний других арестованных, а со стороны Кружкова и более резкое обращение
играли решающее значение на дачу признательных показаний арестованными, допрашивать которых было приказано мне.Сейчас для меня очевидно, что не такая «помощь» тогда была необходима.

Прежде всего необходимо было организовать тщательную проверку всех материалов и особенно показаний арестованных.В тот период времени при б. зам. нач. КРО Альтшуллере, как я понимал, существовала какая-то группа оперработников (Суслов, Кожемякин и др.) для агентурной проверки и документации показаний, даваемых арестованными.Фактически же, как видно из дел, кроме вынесения постановлений на арест новых лиц, ничего не делалось.Следователи также не проводили проверки показаний арестованных.Да этого в то время и не требовали. Все фактически сводилось к тому, чтобы быстрее получить показания от арестованных.Арестованные были истощены. Допросы проводились длительные, в том числе и в ночное время. Это, безусловно, не способствовало выяснению истины, а все дальше
уводило от нее.Требуя от следователей систематических и длительных допросов, в том числе и в
ночное время, руководители управления и контрразведывательного отдела мотивировали сложностью обстановки блокированного Ленинграда и необходимостью предотвращения активных проявлений со стороны антисоветской организации, утверждение о наличии которой все время внушалось.

Работая в этой, как я себе сейчас представляю, порочной обстановке, я требовал от арестованных показаний об их антисоветской деятельности, используя в допросах непроверенные показания других арестованных. Записывая со слов арестованных показания в протоколы допросов, я относился к ним доверчиво, без должной критической оценки и не проверял их.В соответствии с распоряжениями бывших руководителей я выполнял и другие следственные действия, не отдавая себе в то время отчета в фактическом существе дел.


М. Рябов


31.X.1957 г.


РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 3. Л. 291–295. Подлинник. Автограф.




© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация

Velfrjd

#13
-

Alex

Показания бывшего сотрудника УНКВД Ленинградской обл. А.Д. Шевелева в КПК при ЦК КПСС 19.09.1957
 

 О «деле ученых» и конце моей чекистской карьеры.

Примерно в октябре 1941 г., в первый год войны, мне было поручено ведение  следствия по делу Игнатовской и Чанышева. Впоследствии это дело разрослось и было названо «Делом ученых».

Игнатовская, жена члена-корреспондента Академии Наук Игнатовского, на первом же допросе поклялась мне, что будет показывать на следствии обо всем правдиво,  только бы я не сообщил ее мужу об известной нам ее измене мужу с нашим агентом. И действительно, на всех последующих допросах у нас не было оснований подозревать, что Игнатовская скрывает что-нибудь от следствия. А рассказала  она следующее.

Муж ее — Игнатовский — получил образование в Германии и много лет работал на  заводах Цейса, в силу чего, как она объясняла, он очень полюбил Германию, немцев, их образ жизни, их быт, их культуру. Обо всем немецком он в узком кругу друзей всегда отзывался весьма похвально, и, наоборот, обо всем русском, несмотря на то, что сам был русским, весьма отрицательно. Когда немцы блокировали Ленинград, Игнатовским были предложены места в самолете для отправки на Большую землю, но Игнатовский отказался быть эвакуированным, т.к.  оставаясь в Ленинграде, он рассчитывал на то, что в недалеком будущем Ленинград немцами будет взят, и они останутся с немцами.По словам Игнатовской, муж ее не сомневался в победе немцев и желал, чтобы немцы победили1. Сама Игнатовская мужа своего считала умнейшим человеком и по  всем политическим вопросам полностью с ним солидаризировалась. Такого же
образа мыслей придерживалось их ближайшее окружение, состоящее из Чанышева и  агента.

Агент, как это впоследствии на процессе Кружкова стало мне известно, был,  оказывается, провокатором, воспитанным заместителем начальника контрразведывательного отдела Альтшуллером. Если бы это обстоятельство было мне известно в самом начале, не быть бы этому делу созданным, оно было бы мною
скомпрометировано в самом зародыше, как уже дважды ранее мною были провалены два дела, созданные агентами-провокаторами, воспитанниками Альтшуллера.В процессе последующих запросов Чанышев, так же как и Игнатовская, без долгого запирательства показал примерно то же, что и Игнатовская и, кроме того, оба  они показали, что во время обсуждения в узком кругу о возможном составе правительства после падения Ленинграда, то, по их мнению, правительство должно было бы состоять из ученых, и в качестве возможных членов правительства назывались имена виднейших ученых Советского Союза, как то: академиков Тарле, Качалова и других.

Имена маститых ученых, названных Игнатовской и Чанышевым, вскружили головы руководства Ленинградского управления. Слава была возможна и близка. Нужно было только арестовать нескольких академиков, для чего опять-таки нужны были прямые показания Игнатовской и Чанышева на Тарле, Качалова и других академиков об их организационной связи.На том этапе следствия такие показания мог получить только я, т.к. проходивший по этому же делу член-корреспондент Академии Наук Игнатовский допрашивавшему его следователю Кружкову никаких показаний о своей контрреволюционной деятельности вообще не давал.Вокруг меня стали усиленно увиваться два идейных вдохновителя — мои начальники Подчасов и Альтшуллер. Делу было немедленно придумано название «Дело ученых».
Вместе со мной в допросах начал принимать участие Подчасов, а протоколы  допросов корректировались Альтшуллером. Каждый из них на протяжении примерно двух недель многократно обрабатывал меня, пытаясь склонить к фальсификации материалов следствия.

У подследственных, после того как они рассказали своему следователю все о своей контрреволюционной деятельности, наступает период полнейшего безразличия, когда они без всякого возражения способны подписать все, что им предложит подписать следователь. И Подчасов, и Альтшуллер это видели, и после
того, как им стало ясно, что меня на «липу» не склонить, естественно, возникла необходимость отстранить меня от этого дела, как человека, стоящего на пути к их славе.В один из ближайших дней на оперативном совещании у начальника следственной группы Подчасова последний в присутствии всей оперативной группы начал меня прорабатывать как следователя, тормозящего развитие дела. На таком оперативном
совещании нельзя было сказать или приказать фальсифицировать, в силу чего он мог, естественно, изображать меня как нерадивого следователя, не желающего работать, не умеющего добиться от обвиняемых того, что хотели бы от них получить руководители отдела и Управления.

Я был страшно возмущен такой проработкой меня, т.к. до этого мне не приходилось подвергаться ничему подобному, а так как в тот период я не мог на оперативном совещании сказать, что я не буду липовать, т.к. это все жe вещи, о которых нельзя говорить на таких расширенных совещаниях, об этом можно говорить с глазу на глаз, но нельзя говорить в присутствии большого количества  людей. Я встал и сказал ему: «Брось трепаться». Это было сказано так, что он действительно прекратил всякое обсуждение этого вопроса, и больше на оперативном совещании вопрос обо мне не стоял, а я больше на оперативные совещания не приглашался.Немедленно была создана партийная комиссия, которая начала расследовать мою деятельность. К чему могло привести такое расследование, мне было известно.  Оно обычно кончалось тем, что оперативного работника отправляли в тюрьму.Я, прежде чем попасть в органы НКВД, окончил Ленинградскую межкраевую школу Главного управления государственной безопасности. Вместе со мной в этой школе училось 200 чел. Так как мы в стенах этой школы провели год, то, естественно, это сблизило меня со многими. По окончании школы примерно 60 % состава нашего выпуска осталось работать в Ленинградском управлении. Мне ничего не оставалось, как пойти прощаться. Таким образом, я обошел всех своих приятелей. За пять лет работы в стенах Ленинградского управления, работая в разных отделах, у меня там тоже было много друзей.

К работе я не приступал. Таким образом, через день-два почти весь аппарат Ленинградского управления был посвящен в то, что следственная группа контрразведывательного отдела пытается раздуть большое дело ученых, а меня за то, что я стою на пути, препятствую им, очевидно, арестуют, посадят, как это делалось со многими другими до этого.Наряду с этим я побывал у секретаря партийной организации Управления, рассказал ему. Он попросил написать меня обо всем. Я ему написал. Он ничего другого не мог придумать, как с этими моими документами пошел к начальнику Управления Кубаткину. Последний на моем заявлении написал резолюцию: «Арестовать на пять суток и уволить из органов». Эту резолюцию я видел, по-моему, на парткоме, когда стоял вопрос о моем исключении из партии. Из партии я был исключен, т.к. партком Управления состоял из руководящих работников Управления. Я был отправлен в армию.


 Шевелев


 «19» сентября 1957 г.


 РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 3. Л. 157–161. Подлинник. Машинописный
 текст, подпись — автограф.
 


© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация

Alex

Показания бывш. зам. нач. УНКГБ Ленинградской обл. генерал-лейтенанта С.И. Огольцова в КПК при ЦК КПСС  16.10.1957
 
                              ЧЛЕНУ ПРЕЗИДИУМА ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА КПСС —
                              ПРЕДСЕДАТЕЛЮ КОМИТЕТА ПАРТИЙНОГО КОНТРОЛЯ

                                                 товарищу Н.М. ШВЕРНИКУ



Мне предложено тов. Ганиным дать объяснение на Ваше имя по делу профессора Виноградова и других осужденных Военным трибуналом Ленинградского фронта в 1941 году.

Позвольте мне, Николай Михайлович, прежде чем отвечать на поставленные вопросы по вышеуказанному делу коротко сказать об обстановке, в какой возникло дело Виноградова и других ученых, и как приходилось в то время работать чекистам Ленинграда.

Немецко-фашистские полчища рвались вперед к городу Ленина, хотя каждый шаг вперед им стоил потоков крови. Грудами тел, исковерканного железа и стали, разбитыми танками, вооружением и самолетами были усеяны леса, поля, дороги на ближних подступах к Ленинграду. На Ленинград, как известно, было брошено 16 пехотных, 3 мотомеханизированных и 5 танковых дивизий, кулак из 250 тысяч солдат
и офицеров и огромное количество танков и самолетов.К концу сентября 1941 года на подступах к Ленинграду и в самом городе сложилась чрезвычайно неблагоприятная для нас обстановка. Немецким войскам удалось подойти вплотную к городу, замкнув стальное кольцо до Ладожского озера. Город Ленина
стал городом-фронтом, блокированный вражескими войсками со всех сторон. Начались систематические изнуряющие через каждый час воздушные бомбардировки и артиллерийские обстрелы города из тяжелых орудий.После разгрома немецкой авиацией бадаевских складов, город лишился запасов продовольствия1. В городе начинался голод. На почве голода имели место в четырех случаях разгром продовольственных магазинов и лавок. Зимой началось людоедство. Обстановка становилась все тяжелее и тяжелее. Немецкая разведка через специально заброшенных агентов-шпионов лезла из кожи вон для того, чтобы посеять панику в городе, поколебать моральный дух жителей города, распространяли провокационные
слухи о скором падении Ленинграда и т.д. и т.п.Контрреволюционные, антисоветские элементы, воспользовавшись этой напряженной обстановкой, начали также активизировать свою преступную деятельность: во время ночных налетов вражеской авиации подавали световые сигналы (ракетами) о месте расположения объектов, стали поступать сведения о готовящемся антисоветчиками голодном бунте, о распространении слухов, что Ленинград нужно объявить открытым городом, сдать его немецким войскам, если власти будут эвакуировать население из города, не уезжать, так как, мол, при немцах будет лучше, чем при советской власти.От жителей — защитников города и особенно от работников государственной
безопасности требовалось огромное напряжение, небывалая четкость, боевитость, слаженность, высокая бдительность с тем, чтобы своевременно парализовать преступную деятельность как немецкой разведки, так и преступную работу антисоветских элементов в городе, не допустить ни одного диверсионного,
террористического акта, пресекая всякие панические, провокационные слухи. И чекисты города Ленина с честью справились с этой трудной задачей.

Газета «Ленинградская Правда» в передовой статье 24 мая 1942 года писала:«Славные чекисты города Ленина обеспечивали революционный порядок в осажденном врагом городе. Железной рукой корчевали они вражескую нечисть, обезвреживали шпионов и лазутчиков, которых враг засылал к нам, пытаясь внести в наши ряды панику. Не вышло! Чекисты зорко стоят на вахте революционного порядка...».
Ленинградские чекисты под руководством областного, городского Комитетов партии, Военного Совета фронта, при активной помощи жителей города в невиданно тяжелых условиях блокады, без сна и отдыха, недоедая, будучи дистрофиками, при беспрерывных воздушных налетах и артиллерийских обстрелах проделали огромную работу по обеспечению революционного порядка и спокойствия в осажденном городе.
Чекисты вылавливали заброшенных шпионов, диверсантов, провокаторов немецкой разведки, ликвидировали вражеских парашютистов, собирали трупы умерших от голода жителей города и погибших от вражеской авиации и обстрелов, занимаясь захоронением их, тушили пожары, обеспечивали водой хлебозаводы, вылетали и ходили в тыл немцев для выполнения спецзаданий военного командования, шли в партизанские отряды и, наконец, около 100 человек ушло добровольно на фронт с частями народного ополчения, где с оружием в руках доказали свою преданность Родине, нашей великой партии, храбро сражаясь с немецкими захватчиками.И город израненный, но величавый, город трех революций, носящий имя великого Ленина, несмотря ни на какие невзгоды и тяготы блокады, не пропустил, а потом
разгромил фашистских извергов. В этом есть немалая заслуга и чекистов города.

Вспоминаю, что дело ученого Виноградова и других возникло во время подхода немцев к окраинам города Ленинграда. Мне была доложена агентурная сводка о том, что группа ученых разных вузов, будучи выходцами из чуждой нам среды и антисоветски настроенными, намереваются из Ленинграда не эвакуироваться, остаться в городе ждать прихода в город немцев и ведет разговоры о необходимости
создать «чисто русское правительство».Учитывая обстановку осажденного города, мною было дано распоряжение разработать план оперативных мероприятий и в самом срочном порядке перепроверить эти данные как через другую агентуру, так и через специальные технические средства, что контрразведывательный отдел УНКВД (нач. отдела тов. Занин) и делал. Вопрос об аресте кого-либо из ученых тогда не стоял.

Через месяц или два месяца (точно не помню из-за давности) быв. начальник УНКВД тов. Кубаткин П.Н.о наличии указанных выше данных доложил Военному Совету фронта в лице Секретаря ЦК КПСС, областного и городского Комитетов партии тов. Жданова А.А., который, как мне говорил т. Кубаткин, сильно отругал его за неоперативность, политическую близорукость, неумение быстро оценивать обстановку и отсюда принимать оперативные меры по обеспечению безопасности в городе в условиях вражеской блокады и дал указание немедленно всех лиц, проходящих по агентурным сигналам, арестовать и начать следствие, тем самым будут перепроверены поступившие данные от агентуры.Выполняя указания товарища Жданова А.А., тов. Кубаткин отдал приказание начать ликвидацию агентурного дела и арестовать всех проходящих по делу лиц2.

Сейчас я вспоминаю, что, получив указание тов. Жданова, мы все же не решались всех арестовать сразу, а провели так называемый контрольный арест двух лиц из числа проходивших по агентурным данным — Суперанского, фамилию другого не могу вспомнить. Будучи допрошенным, Суперанский после некоторого запирательства дал следователю признательные показания, в основном подтверждающие имевшиеся в УНКВД агентурные данные на группу ученых. Если не ошибаюсь, Суперанский был допрошен и мною, мне он также подтвердил правдивость данных им следователю показаний. При этом Суперанский мне никаких заявлений о нарушении следователем законности не сделал, хотя я об этом его специально спрашивал.

После этого был арестован профессор Виноградов и другие ученые. В процессе следствия Виноградов дал следователю Артемову более развернутые показания, чем Суперанский, подтвердив наличие группы ученых, антисоветски настроенных и обсуждавших вопрос о необходимости создания русского правительства, в случае если немецкие войска захватят Ленинград. Арестованный Виноградов был мною
допрошен. Причем, как зам. нач. УНКВД, вопросы Виноградову я ставил контрольные, т.е. не оговаривает ли он сам себя и других, правдиво ли он показывает, что ему придется кое с кем иметь очную ставку и т.п. Специально спрашивал его, Виноградова, имеет ли он претензии к следствию, имеет ли какие-либо заявления, Виноградов отвечал отрицательно и никаких заявлений мне тогда он не сделал.
Никаких нарушений при допросе Виноградова я, конечно, не допускал, да это, кто меня знает, не в моем стиле, не в моем характере.


Со всей партийной ответственностью я заявляю Комитету Партийного Контроля при ЦК КПСС, что за все
время работы в органах советской разведки я никогда, никого из арестованных не бил, не ругал и не оскорблял.Помимо этого контрольного допроса профессор Виноградов и другие арестованные
ученые были еще допрошены быв. нач. УНКВД т. Кубаткиным и быв. зам. министра внутренних дел СССР Абакумовым. На этих допросах присутствовал только я. Следователи не присутствовали. Виноградов и все остальные (кроме арестованного Чуриловского, который ни в чем виновным себя не признал и был освобожден), подтвердили свои показания, данные ими следователям.Дело Виноградова и других рассматривал Военный трибунал Ленинградского фронта. На судебном заседании, как мне было сообщено, все без исключения арестованные признали себя виновными и подтвердили данные ими показания на предварительном следствии и были осуждены трибуналом к высшей мере наказания.

Николай Михайлович!
Дело Виноградова и других — дело запутанное. Оно требовало тщательного разбирательства с затратой мною времени, сопоставления фактов, проверки отдельных расхождений и данных, но обстановка осажденного врагом города не позволила этого сделать. Исходя из этих соображений, УНКВД по моей инициативе внесло предложение: осужденных ученых не расстреливать и заменить им расстрел на
заключение в лагерь с использованием их по специальности.Вот что я могу, Николай Михайлович, сообщить Вам по существу дела Виноградова и других.

Убедительно прошу Вас дать указание аппарату КПК тщательно, объективно (с учетом обстановки того времени) разобраться со всеми материалами дела. Если по делу Виноградова и др. были допущены нарушения социалистической законности, то за это должны нести партийную ответственность те коммунисты сотрудники УНКВД, которые в этом виноваты.Моя вина состоит в том, что я недостаточно осуществлял контроль за ходом как агентурной разработки, так и ходом следствия. В частности, я должен был лично встретиться с агентурой, которая сообщала данные о наличии группы ученых, проводящей антисоветскую работу, убедиться в правоте этих данных. Но я этого не сделал, да и не мог я этого сделать по той причине, что наряду с основными обязанностями зам. нач. УНКВД, с начала войны я был назначен начальником оперативного штаба по борьбе с парашютными десантами противника на территории
Ленинградской области, для чего мною было сформировано 136 истребительных батальонов, проводилась подготовка и обучение этих батальонов. Помимо этой огромной и важной в условиях войны работы, на меня было возложено руководство диверсионной работой в тылу врага, формирование и отправка в район действия двух чекистских партизанских отрядов, отбор чекистов в части народного ополчения,
формирование дивизии из числа сотрудников УНКВД и милиции и, наконец, наблюдение за оборудованием переднего края обороны на окраинах города, которая была поручена 5 и 20 дивизии НКВД.

Все это не давало мне возможностей вплотную, как следует, заниматься и контролировать работу оперативного состава Управления.

Глубокоуважаемый Николай Михайлович!
В органах государственной безопасности Советского Союза я проработал беспрерывно 35 лет, 39 с лишним лет я являюсь членом нашей Великой Коммунистической партии. Никаких преступлений против Родины, против партии, против правительства я не совершал. Законы советской власти и указания партии были всегда для меня священны. Нарушителем социалистической законности никогда не был и не буду. Я чист перед лицом Президиума ЦК КПСС, перед лицом КПК при ЦК. Меня знают большинство членов
Президиума ЦК т.т. Хрущев Н.С., Булганин Н.А., Суслов М.А., Аристов А.Б., Брежнев Л.И., Фурцева Е.А., Ворошилов К.Е., знаете Вы, Николай Михайлович, знают ЦК Компартии Казахстана и Узбекистана, членом бюро ЦК которых я являлся, знают меня ряд обкомов: Куйбышевский, Архангельский, Ленинградский и другие, знают только с положительной стороны. Члены и кандидаты в члены ЦК КПСС т.т. Игнатьев
С.Д., Жаворонков В.Г., Борков Г.A., Мельников Р.Е. — секретарь ЦК Компартии Узбекистана могут охарактеризовать мою работу за последний период.

Я всегда был верным сыном нашей великой партии, всю свою жизнь отдал защите Советской Родины, великому делу строительства социалистического общества, делу укрепления силы, могущества и безопасности советского государства, таким я останусь до последней капли крови, до последнего вздоха своей жизни.


Член КПСС с 1 июля 1918 года, партбилет № 00106666

Огольцов С.И.


16.X.1957 г.


РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 3. Л. 77–82. Заверенная машинописная копия.




© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация

Alex


                                     В Комитет партийного контроля при ЦК КПСС

                                                             СПРАВКА

В период с ноября 1941 года по март 1942 года Управлением НКВД по Ленинградской области было привлечено к уголовной ответственности, а затем Военным трибуналом войск Ленинградского фронта и войск НКВД Ленинградского округа осуждено к высшей мере наказания 32 ленинградских научных работника, в том числе члены-корреспонденты Академии наук СССР Игнатовский В.С.и Кошляков Н.С.,
профессор Журавский А.М.и другие. Приговор о расстреле в отношении Игнатовского, Игнатовской, Артемьева, Чанышева и Любова был приведен в исполнение, а всем остальным высшая мера наказания была заменена впоследствии длительными сроками заключения.

Арестованные обвинялись в создании антисоветской организации, именуемой «Комитетом общественного спасения», преследующей цель изменения существующего политического строя, реставрации капитализма в СССР при помощи немецких оккупантов.

Теперь установлено, что ученые принуждались к вымышленным показаниям на себя, в результате применения недозволенных способов ведения следствия, мер физического и морального воздействия, использования в качестве агентуры провокаторов.Оставшийся в живых из этой группы профессор Страхович К.И. сообщил партийным органам, что признания об участии в контрреволюционной организации были получены от него следователями Кружковым и Артемовым путем длительных ночных допросов, угроз расправой с его родственниками.

О том, как получались показания от арестованных ученых, профессор Кошляков в 1954 году прокуратуре Ленинградского военного округа сообщил:

«В самом начале следствия я был предупрежден Кружковым и другими, что если я не признаю себя виновным в предъявленном обвинении, то они заставят меня признаться в совершении преступления, так как располагают для этого многими средствами. А когда я сделал попытку отказаться от подписи протокола, сочиненного Кружковым, то он меня избил. После этого я уже не сопротивлялся... я находился в состоянии полного истощения и не обладал уже никакой волей» (том 10, стр. 250).

Привлекавшийся к уголовной ответственности профессор Юшков сообщил органам прокуратуры, что он «был вызван к одному из начальников, фамилию которого он не помнит. Он напоил меня чаем с конфетами, отнесся ко мне ласково и обещал мне не направлять к прежнему следователю, если я пойму, что от меня нужно. Он сказал, впрочем, что сейчас Вас бить не будут, но если окажется, что Вы водите
следователя за нос и очные ставки Вас разоблачат, то Вам ребра все поломаем».

Доцент Постоева в своей жалобе от 17 июня 1954 года, адресованной депутату Верховного Совета СССР т. Ковригиной М.Д., писала:«В ходе следствия... применялись незаконные методы расследования, в результате которых, а также в результате болезни дистрофии была принуждена ложно оговорить
себя в тяжких к.р. преступлениях...»

В суде подтвердила показания, данные на предварительном следствии, под угрозой применения оружия со стороны следователя, заявившего перед рассмотрением дела в военном трибунале: «Попробуй только говорить на суде иначе» (т. 10, стр. 273).Аналогичные заявления сделали партийным органам профессора Виноградов, Тимофеев.

Первым из группы ленинградских ученых в ноябре 1941 г. был арестован профессор Игнатовский В.С. по непроверенным агентурным донесениям и обвинен в принадлежности к контрреволюционной организации, якобы существовавшей среди научно-технических работников Ленинграда.Допрошенный в 1945 г. агент-провокатор Меркулов заявил, что в конце 1941 года он подал клеветнические материалы на ряд профессоров Ленинграда, которые впоследствии по этим материалам были арестованы. Далее он показал:
«Самого большего масштаба моя клевета приняла и достигла в 1944–1945 гг., когда я создал вымышленный Союз старой интеллигенции. Создавая вымышленный Союз русской интеллигенции, я хотел... заинтересовать органы широко разветвленной якобы организацией с тем, чтобы стать нужным и важным сотрудником органов и тем самым получить возможность лучше "доить органы", получить в органах поддержку для утверждения меня в ученой степени доктора технических наук без защиты
диссертации» (том 8, стр. 194–195).

Бывший начальник 1-го отделения КРО УНКВД Ленинградской области Кожемякин И.А. и его заместитель Суслов К.В. (умерший в 1944 году) не проверили сомнительные донесения агента, а, опираясь на них, стали изображать Игнатовского как участника уже установленной в Ленинграде фашистской организации, связанной с германскими кругами.

В постановлении на арест Игнатовского, которое подписали т.т. Суслов, Кожемякин, бывший начальник КРО т. Занин и утвердил Огольцов, необоснованно указывалось, что Игнатовский принадлежит к фашистской организации, которой известен план германского командования по оккупации немцами Ленинграда.

В результате применения недозволенных законом мер физического воздействия Игнатовский признал, что он является участником фашистской организации, якобы существовавшей среди профессорского и преподавательского состава Ленинградского госуниверситета.На допросе 24 ноября 1941 г. у бывшего зам. начальника КРО Альтшуллера и старшего следователя того же отдела Кружкова (впоследствии осужденного к 20 годам заключения за фальсификацию следственных материалов) Игнатовский признал
себя виновным в проведении шпионской работы и дал показания о вербовке им в 1925 году для шпионажа против СССР профессора оптико-механического института Титова Л.Г.На основании этих показаний Игнатовского и его жены были арестованы профессора Чанышев С.М., Милинский В.И., Страхович К.И., Артемьев Н.А. и старший инженер института точной механики Любов К.А.Постановления на арест профессоров выносились Сусловым, Кожемякиным, Заниным, Подчасовым и Артемовым и были утверждены Огольцовым.Ученые, так же как и Игнатовский, в результате применения к ним незаконных
методов допроса также оговорили себя и других лиц в совершении тяжких государственных преступлений.

По сфальсифицированным материалам Игнатовский и другие 5 профессоров, арестованные 13 января 1942 г., были приговорены к ВМН и, за исключением Страховича, расстреляны. Страхович же был использован в качестве «свидетеля» по делам группы ленинградских ученых, необоснованно обвиненных в принадлежности к контрреволюционной фашистской организации, именовавшейся «Комитетом общественного спасения».

Как сейчас установлено, такой организации среди ленинградских ученых в действительности не существовало; она была искусственно создана самими работниками бывшего управления НКВД Ленинградской области. Причем начало создания ее было положено Альтшуллером, занимавшимся агентурной разработкой профессора Политехнического института Кротова Е.Г.Альтшуллером были получены от агентов «Викторова»1и «Гарольд» несколько донесений о высказывании профессором
Кротовым антисоветских и пораженческих настроений.В одном из донесений «Викторов» указал, что Кротов «на улице специально заговаривает с военными и выщупывает возможность восстания. Между ним и одним красноармейцем авиачасти, стоящей в Галерной гавани, якобы имел место следующий разговор. Красноармеец сетовал Кротову на то, что они обижены на население за то, что оно не начинает восстание, к которому присоединились бы красноармейцы. Кротов... старается убедить красноармейца, что восстание должна начать Красная Армия».

Это донесение носило настолько вымышленный, неправдоподобный характер, что Огольцов вынужден был написать на донесении: «Очень сомнительно, чтобы Кротов, будучи профессором, шел таким путем в своей контррев[олюционной] работе. Огольцов 23.XI». Однако Альтшуллер не принял мер к проверке донесения
«Викторова». Более того, в плане агентурно-оперативных мероприятий, ссылаясь на донесения агентов «Викторова» и «Гарольда», Альтшуллер объявляет Кротова, его жену, профессора Тур и художника Чарушина участниками контрреволюционной фашистской группы.В другом донесении  Викторов», сообщая о своей встрече с проф. Кротовым, якобы состоявшейся 6 января 1942 г., утверждал, что Кротов высказывал ему свои антисоветские взгляды. Несмотря на это явно вымышленное донесение агента о встрече с проф. Кротовым, которая не могла иметь место 6 января 1942 г., т.к. Кротов умер 3 января 1942 г., Альтшуллер все же продолжал использовать его агентурные материалы в разработке Кротова. Больше того, Альтшуллер стал извращать существо имевшихся агентурных материалов, чтобы обосновать версию обвинения проф. Кротова как «руководителя фашистской группы, изыскивающего
способы нелегальной посылки через линию фронта своего связника для установления делового контакта с немецким командованием». Сам Альтшуллер вынужден был признать свою вину в том, что при составлении обобщенных документов он и другие работники управления допускали неточность в сторону усиления характеристики преступной деятельности разрабатываемых (т. 1, стр. 194).

В течение января 1942 г. Альтшуллер получил от агента «Викторова» несколько донесений об антисоветских и пораженческих настроениях доцента холодильного института Суперанского и его жены, а также о связях Суперанских с проф. Кротовым. Но так как в этих донесениях не было доказательств антисоветской деятельности разрабатываемых, то следствие решило добиться получения на них
компрометирующего материала от проф. Страховича, уже осужденного к ВМН, но еще не расстрелянного.
Используя безвыходное положение Страховича, допрашивающие его Альтшуллер, Подчасов и Кружков за обещание пересмотреть приговор о ВМН получили от Страховича показания на большую группу ленинградских ученых, якобы проводивших организованную антисоветскую деятельность. В числе ученых-антисоветчиков, названных Страховичем, был и Суперанский.

На очной ставке с Альтшуллером, проведенной 11 июня 1956 г., проф. Страхович сообщил:
«Альтшуллер мне заявил, что я могу быть спасен от расстрела и даже освобожден в случае, если соглашусь сотрудничать с органами НКВД и дам показания о контрреволюционной деятельности ленинградских ученых. Когда я заявил, что мне об этом ничего не известно, Альтшуллер мне назвал несколько фамилий ученых, в том числе Кротова, Суперанского и моего брата Страховича С.И., присутствовавшие здесь же Подчасов или Кружков добавили фамилию Виноградова Н.П., Альтшуллер тут
же подтвердил "и Виноградов".Мне было подчеркнуто, что в зависимости от того, напишу я или нет о том, что названные лица занимаются антисоветской деятельностью, будет решена моя судьба, т.е. буду я жить или меня расстреляют.По требованию Альтшуллера и присутствующих при этом Кружкова и Подчасова я
подписал заведомо ложное показание, оговорив ни в чем не виновных ученых, назвав около 20 фамилий» (т. 1, стр. 297–298).

Суперанский, поставленный в тяжелое положение Артемовым во время трех ночных допросов, признал, что он принадлежит к контрреволюционной группе холодильного института и является ее руководителем. В числе участников контрреволюционной группы Суперанский в свою очередь назвал еще семь человек, впоследствии арестованных, в том числе доцента Смирнова и главного бухгалтера холодильного
института Зейтца Ф.А. На допросе 9.II.1942 г. Суперанский показал, что возглавляемая им контрреволюционная группа готовила вооруженное восстание и что во главе этого восстания будет находиться «Комитет общественного спасения». Суперанский дважды допрашивался Огольцовым совместно с Заниным. На допросе 13.III.1942 г. ими от Суперанского были получены показания о контрреволюционной связи его группы с немецким командованием, осуществляемой в частности через жену Суперанского. Огольцов вынужден признать факт «грубой недоработки следствия» (т. 10, стр. 27).

Фальсификация дела на ленинградских ученых особенно видна из материалов следствия, относящихся к проф. Виноградову, от которого были получены следователем Артемовым вымышленные показания о существовании в Ленинграде «Комитета общественного спасения».
27.II.1942 г. Виноградов был снова допрошен Огольцовым и Артемовым, которые оформили его показания стенограммой на 65 листах. Несмотря на явную сомнительность показаний Виноградова о деятельности «Комитета общественного спасения», якобы охватывающего своим влиянием около 20 высших учебных заведений, о регулярной связи «Комитета» с немецким командованием, о подготовке
террористических актов над советскими и партийными руководителями Ленинграда, Огольцов никаких мер к их проверке не предпринял. Напротив, на основании этих показаний 10–11 марта 1942 г. были арестованы доцент Боганский Н.Д., профессора Тимофеев и Третьяк Г.Т.Через несколько же дней после ареста этих лиц, на допросах 17 и 23 марта Виноградов от показаний в отношении Тимофеева, Третьяка,
Попкова и других научных работников отказался, заявив, что об участии этих лиц в контрреволюционной организации он показал неправильно. Несмотря на то, что Виноградов сам заявил об оговоре им 11 человек, то есть половины названных им ранее ленинградских ученых, Огольцов и Занин дважды (29.III и 2.IV.1942 г.), допрашивая Виноградова, не пытались даже выяснить причину оговора им целого ряда
других лиц. Не было принято никаких решений и в отношении арестованных Тимофеева и Третьяка (т. 10, стр. 28–30).

По показаниям проф. Страховича был арестован профессор Розе Н.В.В постановлении на арест Розе Суслов, Кожемякин и Альтшуллер указывали, что Розе является членом фашистско-повстанческой организации Игнатовского В.С. и что в преступной деятельности он изобличается показаниями арестованного Страховича.Проводивший следствие по этому делу Кружков получил от Розе вымышленные
показания о том, что он является руководителем контрреволюционной организации при Ленинградском госуниверситете. По показаниям, полученным от Розе, были арестованы еще 7 человек, постановление на арест которых было подписано Альтшуллером.

На допросах от всех арестованных путем применения запрещенных методов ведения следствия были получены признательные показания.

3 февраля 1942 г. по сфальсифицированному Сусловым, Кожемякиным и Заниным постановлению был арестован как участник фашистской и шпионской организации, якобы созданной Игнатовским, профессор института точной механики и оптики Чуриловский В.Н.В постановлении на арест указывалось, что Чуриловский В.Н. изобличается показаниями арестованных Титова, Чанышева и Игнатовского. Между тем
таких показаний на предварительном следствии указанные арестованные не давали и все же 20.II.1942 г. Чуриловскому было предъявлено обвинение в совершении им тяжких государственных преступлений. Это постановление было утверждено Подчасовым. Но, несмотря на изнурительные допросы и вымогательства, Чуриловский показаний о своей антисоветской деятельности не дал.Вместо того, чтобы немедленно прекратить дело и освободить из-под стражи Чуриловского, как необоснованно арестованного, были приняты меры любыми путями собрать на него компрометирующие материалы и осудить. С этой целью с 26.II по 31.III.1942 г. были допрошены четыре сослуживца Чуриловского, однако показаний об антисоветской деятельности Чуриловского они не дали. Тогда же была допрошена в качестве «свидетеля» и Игнатовская М.И., осужденная к тому времени к ВМН. Игнатовская показала о пораженческих высказываниях Чуриловского, которые он якобы допустил при случайной встрече с ней на улице. Эти показания Чуриловский отрицал как на допросах, так и на очной ставке с Игнатовской, проведенной
следователем Сусловым 6 марта 1942 года.Не получив от Чуриловского признательных показаний и не имея других доказательств о его причастности к антисоветской организации Розе, Кошлякова и других, Альтшуллер 31 марта 1942 г. вынужден был утвердить составленное Сусловым постановление о выделении материалов на Чуриловского в отдельное производство, а 6 апреля 1942 г. Огольцов утвердил постановление о прекращении уголовного преследования.

Опрошенный по поводу фальсификации этого дела Огольцов С.И. заявил, что с его стороны не давались указания на фальсификацию дела и что он был обманут Сусловым, Кожемякиным и Заниным, которые ссылались в постановлении на арест Чуриловского на несуществовавшие показания (т. 10, стр. 32).

Настоящей проверкой установлено, что в КРО УНКВД по Ленинградской области была широко распространена преступная практика допросов заключенных после их осуждения к ВМН. На этих допросах путем обещаний сохранить жизнь от осужденных к расстрелу вымогались нужные следствию компрометирующие показания на других лиц. Из числа осужденных к ВМН допрашивались Страхович, Игнатовская, Игнатовский и Тимофеев. Причем все они, кроме Страховича, после допросов были расстреляны.

В ходе следствия по делам ленинградских ученых от некоторых арестованных были получены клеветнические показания на академиков Тарле, Рождественского, Байкова, членов-корреспондентов Академии наук СССР Кравец, Качалова и многих других (на 128 ученых).

В 1954 и 1955 гг. определением Военной коллегии Верховного суда СССР и Военного трибунала Ленинградского военного округа приговоры в отношении осужденных были отменены, а дела на них были прекращены за отсутствием состава преступления.

За грубейшее нарушение социалистической законности считаю необходимым привлечь к строгой партийной ответственности Огольцова С.И., Занина С.Ф., Альтшуллера И.К., Подчасова И.В. и Кожемякина И.А.

Огольцов С.И., член КПСС с 1918 г., будучи заместителем начальника Управления НКВД по Ленинградской области и осуществляя контроль над следствием по делам ленинградских ученых, преступно относился к порученному ему делу: искусственно создавал дела на ученых Ленинграда и деятелей советского государства, лично допрашивал арестованных и получил от них вымышленные показания.

Занин С.Ф. подписал необоснованное постановление на арест члена-корреспондента Академии наук СССР Игнатовского, лично участвовал в допросах арестованных и получил вымышленные показания; использовал вымышленные показания осужденного Страховича для ареста других ленинградских ученых; подписал сфальсифицированное постановление на арест профессора Чуриловского.

Альтшуллер И.К., будучи в 1942 г. зам. начальника КРО, принимал активное участие в аресте и следствии по делам на ленинградских ученых, необоснованно арестованных в период с ноября 1941 г. по март 1942 г.; лично вел агентурную разработку; участвовал в допросе и получении вымышленных показаний от
осужденного к ВМН профессора Страховича, а затем эти показания были использованы для ареста ряда других научных работников, постановления на арест которых подписаны Альтшуллером [...]2

Подчасов И.В. непосредственно руководил следствием по делам ленинградских ученых; не предъявлял требование к следователям по сбору объективных доказательств вины арестованных; участвовал в допросе профессора Страховича после его осуждения к ВМН и совместно с другими работниками получил от него вымышленные показания, которые затем были использованы в качестве «доказательств» для ареста других ученых; подписал ряд постановлений на арест ученых без достаточных к этому доказательств; утвердил постановление о предъявлении Чуриловскому необоснованного обвинения в совершении тяжких государственных преступлений.

Кожемякин И.А. участвовал в непрерывных допросах Игнатовского и первый получил от него вымышленные показания об антисоветской деятельности; подписал постановления на арест большинства научных работников, необоснованно обвиненных в совершении тяжких государственных преступлений, в том числе по вымышленным показаниям, полученным от осужденных к ВМН.

Огольцов, Занин, Альтшуллер, Подчасов, Кожемякин за работу в органах государственной безопасности получили ордена и медали. Как выяснилось в настоящее время, их деятельность в органах была порочной и антипартийной.


Инструктор КПК при ЦК КПСС
В. Ганин


3.II.58 г.



© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация

Alex

Из протокола № 1039 заседания КПК при ЦК КПСС 14.02.1958
 

Присутствуют:
т.т. Шверник, Комаров, Бойцов, Алферов, Андреева, Джурабаев,  Компанец, Лукьянов, Пикина, Самолин, Фурсов, Шатуновская.


  1. О нарушении социалистической законности бывшими работниками Управления НКВД Ленинградской области — Огольцовым С.И., Заниным С.Ф., Альтшуллером И.К., Подчасовым И.В., Кожемякиным И.А.

Доклад т. Ганина.
Присутствуют: Огольцов С.И., Занин С.Ф., Альтшуллер И.К., Подчасов И.В., Кожемякин И.А., зав. сектором Административного отдела ЦК КПСС т. Тикунов В.С., зам. председателя Комитета госбезопасности при Совете  Министров СССР т. Григорьев П.И., председатель Парткомиссии при Ленинградском горкоме КПСС т. Пучков, начальник Особой инспекции КГБ т. Боровлев М.Д., зам. начальника отделения Особой инспекции КГБ т. Серов Н.Е., военный прокурор отдела Главной военной прокуратуры т. Петров М.П., начальник Особой инспекции  КГБ при Совете Министров Эстонской ССР т. Бураченко А.П.

  Выступили:
т.т. Огольцов, Альтшуллер, Занин, Подчасов, Кожемякин, Компанец, Бойцов, Алферов, Пикина, Петров, Андреева, Комаров, Шатуновская, Лукьянов, Пучков, Тикунов, Шверник.

В период с ноября 1941 г. по март 1942 г. работниками Управления НКВД  Ленинградской области было привлечено к уголовной ответственности и осуждено к  высшей мере наказания 32 ученых, работавших в высших учебных заведениях Ленинграда, которые обвинялись в создании антисоветской организации, именуемой   «Комитетом общественного спасения».

Проверкой, произведенной Прокуратурой, установлено, что «Комитета  общественного спасения» в действительности не существовало и что он был  искусственно создан работниками бывшего Управления НКВД Ленинградской области — Огольцовым С.И., Заниным С.Ф., Альтшуллером И.К., Подчасовым И.В. и  Кожемякиным И.А.

Проверкой установлено также, что в УНКВД Ленинградской области была широко распространена преступная практика допросов заключенных после их осуждения к высшей мере наказания. На этих допросах путем обещания сохранить жизнь от осужденных вымогались нужные следствию показания на других лиц.

  Комитет Партийного Контроля постановляет:

За грубое нарушение социалистической законности, в результате которого были  осуждены к ВМН и длительным срокам заключения работники ленинградских высших учебных заведений,

— исключить из членов КПСС:
Огольцова Сергея Ивановича (член КПСС с 1918 г., п.б. № 00106666);
Занина Семена Федосеевича (член КПСС с 1924 г., п.б. № 04332151);
Альтшуллера Исаака Константиновича (член КПСС с 1927 г., п.б. № 04615903);
Подчасова Ивана Васильевича (член КПСС с 1920 г., п.б. № 01063594);
Кожемякина Ивана Александровича (член КПСС с 1941 г., п.б. №  00952212).

Поручить Куйбышевскому райкому КПСС г. Свердловска отобрать у Занина С.Ф.  партийный билет.


ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА  ПАРТИЙНОГО КОНТРОЛЯ при ЦК КПСС Н. ШВЕРНИК



Alex

Альтшуллер Исаак Константинович


(1903 — после 1971) — сотрудник органов госбезопасности, полковник (1945). Родился в Стародубе Брянской области в семье «совладельца лесного предприятия». Окончил 3 курса Военно-медицинской академии в Ленинграде (1924), вечернее отделение ЛГУ по специальности юрист (1927). В 1924–1927 гг. сотрудник Полномочного представительства ОГПУ г. Ленинград. Член ВКП(б) с 1927 г. В 1927–1928 гг. сотрудник 9-го Псковского погранотряда ОГПУ. В 1928–1932 гг. сотрудник Полномочного представительства ОГПУ г. Ленинград. В 1932–1933 гг. сотрудник Полномочного представительства ОГПУ в Карелии г. Петрозаводск. В 1933–1938 гг. сотрудник Полномочного представительства ОГПУ—НКВД г. Ленинград. В 1938–1940 гг. начальник Оперативного отдела УНКВД Тульской области. В 1940–1943 гг. сотрудник УНКВД г. Ленинград. В 1943–1951 гг. сотрудник НКГБ—МГБ СССР г. Москва. Уволен на пенсию. В 1955 г. защитил диссертацию «Развитие советского законодательства по борьбе с государственными преступлениями (ст. 58-6 УК РСФСР) в период Великой Отечественной войны», кандидат юридических наук. В 1956–1957 гг. находился в тюрьме под следствием по обвинению в фальсификации дела ленинградских ученых в годы Великой Отечественной войны. В 1957 г., во изменение ранее изданного приказа, уволен из органов госбезопасности «по фактам, дискредитирующим звание офицера». В феврале 1958 г. исключен из КПСС.
-----------------------------------------------------------------------

Занин Семен Федосеевич


(1901–?) — сотрудник органов безопасности, полковник (1943). Родился в селе Широченко Бузулукского уезда Самарской губернии в семье крестьянина-середняка. Окончил 2 курса исторического факультета Иркутского государственного университета (заочно). В 1917–1920 гг. делопроизводитель волисполкома села Виловатое Бузулукского уезда Самарской губернии. В 1920–1921 гг. старший писарь 9-го отдельного кавалерийского дивизиона (Самара). В 1921–1922 гг. делопроизводитель политбюро Самарской губЧК (Бузулук). В 1922–1924 гг. красноармеец 33-го дивизиона войск ОГПУ (Покровск). Член ВКП(б) с 1924 г. В 1924–1932 гг. сотрудник Полномочного представительства ОГПУ АССР Немцев Поволжья г. Энгельс. В 1932–1934 гг. сотрудник Полномочного представительства ОГПУ г. Сталинград. В 1934–1936 гг. сотрудник УНКВД г. Саратов. В 1936–1944 гг. сотрудник УНКВД г. Ленинград. В 1944–1952 гг. начальник УНКГБ г. Иркутск. В 1952–1953 гг. заместитель начальника УМГБ г. Казань. В 1953–1956 гг. начальник отдела УМВД—УКГБ г. Свердловск. В 1957 г., во изменение ранее изданного приказа, уволен из органов госбезопасности «по фактам, дискредитирующим звание офицера». В феврале 1958 г. исключен из КПСС «за нарушение социалистической законности».
-----------------------------------------------------------------------

Подчасов Иван Васильевич


(1900–?) — сотрудник органов госбезопасности; полковник. Родился в Белгороде Курской губернии в семье чернорабочего. В 1913–1916 гг. ученик слесаря, слесарь завода Никополь-Мариупольского металлургического общества (Мариуполь). В 1916–1917 гг. слесарь завода «Богатырь» (Москва). В 1917–1918 гг. слесарь Сокольнических вагонно-автомобильных мастерских (Москва). В 1918–1924 гг. в РККА. Член РКП(б) с 1920 г. В 1924–1927 гг. студент рабочего факультета (Елец Орловской губернии). В 1927–1928 гг. слесарь ремонтно-механического завода треста «Ленинградтекстиль». С 1928 г. студент Ленинградского планового института (окончил в 1932). В 1932–1933 гг. начальник административно-хозяйственного сектора Ленинградского планового института. В 1933–1939 гг. сотрудник УНКВД—УНКГБ г. Ленинград. В 1939–1940 гг. начальник Особого отдела 44-го стрелкового корпуса (Ухта). В 1940–1946 гг. начальник следственного отделения Контрразведывательного отдела, заместитель начальника Контрразведывательного отдела УНКГБ г. Ленинград. В 1946–1948 гг. сотрудник МГБ г. Ярославль. В 1948–1954 гг. сотрудник УМГБ, заместитель начальника, начальник областного управления милиции г. Челябинск. В 1954 г. уволен из МВД по болезни. В 1957 г. дискредитирующие его материалы были переданы в Особую инспекцию МВД СССР, решением которой увольнение было «оформлено по фактам, дискредитирующим звание начальствующего состава МВД». В феврале 1958 г. исключен из КПСС.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Кожемякин Иван Александрович


(1910–?) — сотрудник органов госбезопасности, полковник. Родился в поселке Кураковщина Рогачевского уезда Гомельской губернии в семье крестьянина-середняка. В 1930–1932 гг. секретарь, народный следователь Окружной прокуратуры города Славгорода, народный следователь следственного участка села Андреевка, народный следователь райпрокуратуры станицы Карасук Черно-Курьинского района Алтайского края. В 1932–1936 гг. сотрудник оперсектора УНКВД г. Омск. В 1936–1942 гг. сотрудник УНКВД. Член ВКП(б) с 1941 г. В 1942–1948 гг. заместитель начальника отдела УНКГБ г. Ленинград. В 1948–1950 гг. начальник горотдела МГБ г. Павловск Ленинградской области. Окончил 8 классов «школы взрослых» в Ленинграде (1950). В 1950–1954 гг. сотрудник, начальник отдела УМГБ—УМВД г. Южно-Сахалинск. В 1954 г. уволен по сокращению штатов. В 1957 г., во изменение ранее изданного приказа, уволен из органов госбезопасности «по фактам, дискредитирующим звание офицера». В феврале 1958 г. исключен из КПСС.

---------------------------------------------------------------------------------------------------
ОГОЛЬЦОВ СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ (10.09.1900 — 26.10.1977, Москва).

Родился в семье  крестьянина-бедняка с.Канино Сапожковского уезда  Рязанской губ. Русский. В партии с 1918. Депутат Верховного Совета СССР 2 созыва.
Образование: 2-классное министерское училище, Канино 1916. Письмоносец Сапожковского вол. правления 1916—10.17; секретарь Сапожковского вол. Совета 10.17—05.18.

В органах ВЧК—ОГПУ—НКВД—НКГБ—МГБ:
секретарь подотд. по борьбе со  спекуляцией, следователь Сапожковской уезд. ЧК 05.18—03.19; зам.
зав. подотд. по борьбе с контрреволюцией Сапожковской уезд. ЧК 03.19—06.19;
опер. комиссар обысков Рязанской губ. ЧК 06.19—08.19;  зав. подотд. оружия Рязанской губ. ЧК 08.19—09.19; пом. уполн.  Рязанской губ. ЧК по Раненбургскому уезду 09.19—04.20; комиссар  обысков ВЧК 04.20—05.20; в распоряжении Харьковской губ. ЧК 05.20—06.20; зав. бюро обысков Полтавской губ. ЧК 07.20—08.20; зав.РСО Полтавской губ. ЧК 08.20—10.20; зам. секретаря Полтавской губ. ЧК 10.20—12.20; зам. зав. ОББ Полтавской губ. ЧК 12.20—01.21; нач. политбюро ЧК Лохвицкого уезда 01.21—06.23; зам. нач. Прилукского  окр. отд. ГПУ 06.23—08.23; уполн. ОО 14 стр. корпуса 08.23—12.23; инспектор ОО 14 стр. корпуса 12.23—03.24; уполн. по информации ОО 14 стр. корпуса 03.24—10.25; пом. нач. ОО 80 стр. дивизии 10.25;
курсант Высшей погран. школы ОГПУ 10.25—01.27; пом. нач. ОО 15 стр. дивизии 02.27—06.27; нач. ОО 1 кав. дивизии 06.27—02.29; зам. нач. ОО 1 кав. корпуса 06.27—02.29; нач. ОО 96 стр. дивизии 02.29—06.29; зам. нач. ОО 17 стр. корпуса 02.29—06.29; нач. ОО 95 стр. дивизии  06.29—12.29; нач. ОО 44 стр. дивизии 12.29—09.30; зам. нач. ОО 8 стр. корпуса 12.29—09.30; пом. нач. ОО Житомирского опер. сектора
ГПУ 10.30—08.32; нач. ОО 99 Черкасской стр. дивизии 08.32—02.34; пом. нач. ОО 7 стр. корпуса, нач. ОО 30 стр. дивизии 02.34—09.35;зам. нач. Волочисского погран. отряда НКВД по опер. части
09.35—12.35; нач. штаба Одесского погран. отряда НКВД 12.35—06.01.36; нач. 27 Крымского погран. отряда НКВД  06.01.36—17.02.38; нач. 4 Архангельского погран. отряда НКВД 17.02.38—04.03.39; нач. УНКВД Ленинграда 04.03.39—26.02.41; зам.  нач. УНКГБ Ленинградской обл. 13.03.41—31.07.41; зам. нач. УНКВД  Ленинградской обл. 08.41—28.12.42; нач. УНКВД Куйбышевской обл. 28.12.42—07.05.43; нач. УНКГБ Куйбышевской обл. 07.05.43—22.03.44;  нарком ГБ КазССР 22.03.44—04.12.45; 1 зам. наркома—министра ГБ СССР 04.12.45—17.05.46; зам. министра ГБ СССР по общим вопросам 17.05.46—26.08.51; 1 зам. министра ГБ СССР 26.08.51—13.02.52; министр ГБ УзбССР 15.02.52—20.11.52;
1 зам. министра ГБ СССР 20.11.52—11.03.53; нач. ГРУ МГБ СССР 05.01.53—11.03.53.

Арестован 03.04.53 по обвинению в убийстве С.М.Михоэлса; освобожден по Пост. ЦК КПСС 06.08.53.
Уволен в запас МВД 01.54.

Звания: майор 03.04.39; майор ГБ 21.04.39 (произведен из майора); ст. майор ГБ 07.04.40; комиссар ГБ 3 ранга 14.02.43; генерал-лейтенант 09.07.45.

Награды: знак «Почетный работник ВЧК—ГПУ (XV)» 29.08.36; медаль «ХХ  лет РККА» 22.02.38; орден Красной Звезды 26.04.40; орден Красного   Знамени 18.05.42; орден Красной Звезды 20.09.43; орден Кутузова 2 степени 08.03.44; орден Красного Знамени 03.11.44; орден Ленина 21.02.45; орден Отеч. войны 1 степени 16.11.45; орден Красного  Знамени 29.10.48 *; орден Отеч. войны 1 степени.

Примечание: 08.06.59 Огольцов лишен звания генерал-лейтенанта.  Пост. СМ СССР «как
дискредитировавший себя за время работы в органах... и недостойный в связи с этим высокого звания генерала». 3 апреля 1954г. Огольцов,Указом ПВС СССР  был лишен ордена Красного  Знамени ( награжден был за операцию по ликвидации  С.М.Михоэлса).