Бригадир тракторной бригады колхоза «Тревога» Дмитрий Андреевич Кальянов
«Я не знаю, за что меня арестовали, но предъявили обвинение, что я являлся вредителем, шпионом, членом контрреволюционной организации.
Протоколы я не подписывал, несмотря на то, что был избит.
Мне на руки надевали наручники, выбили два зуба. Руки с наручниками закладывали за спинку стула, а затем следователь ставил на наручники свою ногу и дергал.
В течение 3-х суток я просидел на сквозняке.
Следствие по моему делу вел следователь Любченко и еще двое, но их фамилии я не знаю.
5 октября 1957 г.»
Заведующий школой Карепов Иван Александрович
«...Шумкин на ночь ушел и поручил допрашивать меня милиционеру Ильину. Ильин по поручению Шумкина связывал мне за спиной руки ремнем и заламывал их за спинку стула, на котором я сидел. Когда я был связан, Ильин бил меня по голове, в грудь, живот, под бока. Заходили также ко мне на допрос милиционры Кац и Бровко, которые тоже меня били».
28.02.1939 г.
Колхозник Кибирев Григорий Александрович
«... В первый день допроса меня Бровко посадил на стул, завязал руки ремнем назад и заложил их через спинку кресла. В таком состоянии я находился около часа, пока у меня не одеревенели руки. Под влиянием сильной боли я вынужден был подписать то, что написал уполномоченный Шумкин. В дальнейшем, боясь угроз, я подписывал все, что мне предлагали на допросах».
27.02.1939 г.
Колхозник Козырев Парфил Ануфриевич
«... Следствие по моему делу вели сотрудники НКВД в Амурзете Бровко и Капустин... Они держали меня двое суток на допросе.
Следователь Капустин двумя пальцами своей руки тыкал мне в глаза очень много раз. В результате этого глаза мои болят, и сейчас зрение испортилось, я плохо вижу...
Свистел мне в уши, отчего я плохо слышу сейчас...
... Меня на следствии не били. Но других арестованных в Амурзете здорово били: кругом несся стон людей, они плакали, ревели. Возвращаясь с допросов в камеры, люди падали, их отливали водой...»
1939 г.
Рабочий стройучастка погранотряда Комогорцев Тихон Евграфович
«... Узнав от Тонких, что Бровко украл дрова, я обратился к Бровко с вопросом, почему он взял дрова. Бровко мне ответил, что мол – не твое дело.
Когда меня арестовали, то я сразу же на допрос попал к Бровко. Последний меня встретил руганью, бранными оскорбительными словами и без всякого допроса начал меня избивать. Бил он меня кулаками в лицо, по голове и под ребра...»
21.02.1939 г.
Столяр МТС Илья Иннокентьевич Лесков
"Родился и вырос я в селе Дежнево, в семье выходцев из Забайкалья. Родители, как и деды, крестьянствовали. А вот меня потянуло посмотреть Дальний Восток. Думаю, что по молодости. Сверстники уговорили поехать на Сахалин и выучиться рабочей профессии. Я приобрел там специальность столяра. Поработал немного. В конце 1937 года приехал в отпуск, на родину, в Ленинский район, да так и остался. Весной мне предстояло идти служить в Красную Армию. Посчитал, что разумнее до призыва побывать дома. Работал по специальности в машинно-тракторной станции.
1 марта 1938 года меня пригласили в сельсовет и приказали принять сельский магазин. За три дня я принял лавку от прежнего заведующего. Еще три для торговал. 6 марта в магазин ввалились военные и арестовали меня. Не дали даже домой заглянуть и хотя бы проститься с убитыми горем родителями.
Арестованный в Охе Сахалинской области Федор Чивалов якобы признался, что завербовал меня в агенты иностранного государства и специально направил в Еврейскую автономную область с целью сбора сведений о воинских частях, пограничных заставах, укрепрайонах. Даже называли предполагаемые средства доставки секретных данных. Привезли в Блюхерово. Допросы начались сходу: где был, где жил, с кем дружил, переписывался? Вины за собой я никакой не чувствовал. Скрывать от властей мне было нечего. Откровенно отвечал на вопросы и недоумевал: почему же меня арестовали? Когда сообщил следователю, что около года пробыл на Сахалине и жил у Федора Чивалова, вот тогда мне, совсем молодому и неопытному в жизни человеку, предъявили обвинение: "Илья Лесков — шпион".
"Установив", что я матерый шпион, стали требовать от меня признания в создании мною сети агентов. О многом, в чем обвиняли меня местные чекисты, я вообще слышал впервые: какие-то тайники, явки, связные... Где я, малограмотный сельский хлопец, едва научившийся читать и считать до сотни, мог услышать такое?! У меня не укладывалось в голове, откуда у них такая информация обо мне? Я сам ни о чем не знаю, а они, оказывается, обо мне все знают.
Допросы продолжались дни и ночи. Следователи менялись, а я перед ними один. В ход пошли "активные методы" допроса. Это я понял, пройдя тюремные и лагерные "университеты". А тогда терялся в догадках. Вроде бы свои, советские люди, защитники рабоче-крестьянской власти... Но почему мне заворачивают руки за стул, скрепляют железными браслетами и бьют по самым больным частям тела?! Били с остервенением и злостью. Истязания продолжались десятки суток.
Следователи хорошо освоили свое черное ремесло. К такому выводу я приду, конечно, позже. Они и не таких "зеленых", как я, побоями и пытками, психологическими атаками вынуждали "признаваться" в несовершенных преступлениях. Не сомневались они в своей победе и надо мной, не искушенным в тонкостях жестокой игры.
16 марта я не выдержал, нашел спрятанный кем-то нож, наставил его на сердце и, падая на пол, постарался попасть сердцем на нож... Очнулся я в луже крови, но, к сожалению, живой. Тогда я сказал себе: "Пусть что хотят, то и делают со мной".
Мне развязали онемевшие и распухшие руки и я расписался в протоколе. Хотя тех шестерых по моему оговору и не арестовали, но тяжкая судьба и их не миновала — их взяли на основании "показаний", выбитых у других крестьян.В четыре часа утра меня, еле живого, избивая прикладами винтовок, привели на допрос. Снова, в который раз, заломили руки за спинку стула, закрепили наручники и начали жестоко избивать. Потеряю сознание — обольют холодной водой и опять железные удары по лицу, животу. Особенно больно становилось, когда окованные металлом сапоги ударяли ниже пояса... И вопросы, вопросы — один за другим: "Говори, кто тебя завербовал, кто состоял в твоей антисоветской организации?" И я, каюсь сейчас, стал называть "завербованных" мною людей. Человек шесть "вспомнил"...
Вырванная грубой силой подпись дорого обошлась мне и исковеркала всю дальнейшую жизнь. Началась долгая этапная одиссея: Блюхерово, Биробиджан, Хабаровск, Владивосток...
Меня запрягли в тачку. Дней десять давали по килограмму хлеба и немного баланды, без второго блюда. А потом пайку срезали до 600 граммов в сутки. Работали мы по 15 часов в день. Можно ли было на таком скудном рационе выполнять свою норму? Вот и появлялись "саботажники", т.е. не справляющиеся с заданием. У нашего начальника лагеря - судьи, прокурора и палача в одном лице - разговор с такими был короткий - расстрел.В мае 1938 года я был уже в Магадане. Привезли нас, горемычных, за 500 километров от порта на прииск Штурмовой, где содержалось пятнадцать тысяч человек. Большинство, как и я, были осуждены по 58-й статье.
Обычно перед отправкой на участки начальник лагеря поднимался на трибуну и зачитывал притихшему строю заключенных список расстрелянных ночью. Свою короткую речь он заканчивал так: "За невыполнение норм всех ждет такая же участь".
Я со дня на день со страхом ждал, когда и меня уведут на спецобъект-лагеръ, где специально выделенные охранники приводили приговоры начальника лагеря в исполнение. Работу эту считали "вредной". "Расстрельщиков" поили водкой до начала казни и после. Среди живодеров иногда попадались люди, у которых после принятия спиртного просыпалась совесть. Но не успевали они поделиться своими сомнениями, как их тут же свои пускали в расход. Чаще всего набрасывали подушку на лицо и душили: тихо, а главное - экономно...Каждую ночь казнили человек по 60-70. Когда расстреляли 44 наших товарища по несчастью, мы даже удивились - мало что-то. Но были и рекордные дни. Однажды казнили сразу 97 человек. Вот такая печальная арифметика получилась.
Мне был всего двадцать один год. Я так хотел жить! От неминуемого расстрела меня спас бригадир. К сожалению, имя и фамилию его запамятовал. Он меня ласково называл "сынок". Бригадир записал меня плотником в стройцех. И с прорабом тоже повезло. Он спросил: "Откуда, сынок?" Ответил: "Из Хабаровской области". Он обрадовался и произнес: "Так мы же с тобой земляки. Я из Читы". Позже у знал, что осудили его якобы за антисоветскую агитацию.
Отсидел десять лет. Добавили еще десятку, чтобы помнил и уважал "отца народов". Первые впечатления, говорят, помнятся долго...
С той поры, как я провел зиму 1938-1939 годов, прошло более полувека. Но я помню многое в деталях. Это было что-то ужасное. На дворе шестидесятиградусные морозы, с севера дуют леденящие ветра, а мы - в палатках. У многих из нас даже не было постелей — позабирали уголовники. Спали на голых нарах, да не из досок, а из накатника — круглых бревен диаметром восемьдесят сантиметров. Многие мои товарищи в ту страшную зиму расстались с жизнью..."
Заведующий колхозной МТФ Лончаков Василий Сергеевич
«... Я кулаком не был. Почему следователь так записал, я не знаю...
В протоколе допроса записано, что по моей вине в 1937 и 1938 годах в колхозе пало 8 голов коней и 20 голов рогатого скота...
Это неправда! Я так своему следователю не говорил. По моей вине лошади не падали. В 1937 году я к рогатому скоту отношения не имел, зав. МТФ я стал только 22 марта 1938 года. За время моей 4-месячной работы на МТФ был падеж 5 коров, и то не по моей вине.
Когда я следователю Конычеву сказал, что в протоколе записано неправильно, он мне ответил, что потом это исправит, но почему не исправил – я не знаю...
Я не хотел сознаваться, так как ни в чем не виновен. Но Конычев сам написал протокол и заставил меня его подписать, а потом уже мне его прочитал...
Конычев затянул мне руки ремнем назад и продержал в таком положении более получаса. Несколько раз ударил меня кулаком по спине. Я не выдержал боль и подписал протокол...»
20.02.1939 г.
ПП ОГПУ ДВК в полном составе.
Бравые ребята... может еще кого-то опознаете?
Комбайнер Макаров Аристарх Константинович
«... Следователь Конычев предложил мне написать список арестованных по селу Кукелево и другим селам, которых я знал, что они арестованы еще до моего ареста. Такой список я написал, а Конычев записал их в мой протокол допроса как участников контрреволюционной повстанческой организации...
Лейтенант Дмитриев служил с моим братом Василием, и иногда они выпивали в компании на квартире Василия. Следователь же записал эти коллективные выпивки как нелегальные собрания повстанческой организации...»
20.02.1939 г.
Спасибо за "точку над I"...
Фото взято из "паутины", но насколько помнится ранее не обсуждалось сообществом на РК и Саммлере...
Хоть ребята на фото ваглядят довольно браво,что несомненно говорит о их принадлежности к руководящим кадрам сомневаюсь,что это ПП ОГПУ ДВК.
Учащийся Матафонов Виталий Викторович
«... Через некоторое время Шумкин поручил допрашивать меня милиционеру Ильину. Милиционер Ильин завязал мне за спину руки ремнем, посадил на стул и руки заложил, и начал меня бить и площадно-матерно ругать. Ильин поднимал меня несколько раз со стула и заламывал руки назад так, что я думал, что мои ключицы будут выломлены. Он меня пинал ногами во все места тела и в живот. Такой допрос продолжался не меньше восьми часов. Из соседних комнат неслись нечеловеческие крики. Все это повлияло на меня, и я, видя безысходность моего положения, согласился давать показания...»
26.02.1939 г.
Колхозник Носырев Трофим Васильевич
«... На допросе в августе месяце 1938 года меня избивал работник милиции Травинский. Он же мне связывал руки, плевал мне в глаза...»
28.02.1939 г.
Цитата: МирВ от 19 сентября 2013, 18:35:27
Однако спустя некоторое время в Биробиджане и Хабаровске были получены два письма, вне всякого сомнения написанные рукой Коваленко И.И. и датированные им... 11 и 18 февраля 1933 года!
Поскольку история, явно, не кончается, интересно, что было в письмах?
Счетовод сельского магазина Обухов Илья Георгиевич
«... Милиционер Кац сменял на допросе Шумкина. Меня несколько раз избивал – бил кулаками по голове и в живот...»
21.02.1939 г.