Форум истории ВЧК ОГПУ НКВД МГБ

Добрый день!

подскажите, пожалуйста, где можно ознакомиться с материалами дела - Архивное уголовное дело ХУ-821,
хочу получить больше информации об Малкевиче Александре Марковиче

Малкевич А.М.  не реабилитирован , т.е в ознакомлении с материалами дела , скорее всего откажут

дело скорее всего в уфсб хабаровской обл.

ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ
Длительные и далеко не единичные зарубежные «командировки» отвлекали внимание чекистов от событий, происходивших в Союзе.
Вернувшись домой, Шилов, Богданов и Нейман столкнулись с такими проблемами, о существовании которых и не подозревали. Здесь, в Хабаровске, они ознакомились с обращением коллегии ОГПУ «Ко всем чекистам» и узнали из этого текста, что в среду чекистов пробрались нечестные люди, которые допускали серьезные нарушения социалистической законности. Предупреждая о суровой ответственности за подобные преступления, коллегия подчеркивала: «...Издевательства над заключенными, избиения и применение других физических методов воздействия присущи только нашим классовым врагам, малейшее допущение таких приемов у нас позорит органы ОПТУ... Нашим боевым девизом всегда была и остается беспощадная борьба с контрреволюцией, но не месть и не жестокость в отношении к врагу».
У Богданова не укладывалось в голове: как это можно избивать арестованного? Тут ни храбрости, ни ума не требуется. Все это ему казалось противоестественным и, во всяком случае, несовместимым с работой органов государственной безопасности, которым народ доверил щит и меч своей Родины.
Вскоре Богданов и Шилов опять ознакомились с тревожным письмом НКВД СССР, где говорилось о необходимости повышения качества следственной работы. Одновременно резко осуждались, как тяжкие преступления, запугивание арестованных, подлог следственных документов.
Встревожило их и другое — сообщения о судебных процессах над разоблаченными вредителями — в рыбном хозяйстве, в геологической службе, на железной дороге. Где они только не оказывались! Невольно возникали вопросы: откуда их, этих самых вредителей, столько набралось, да еще, как правило, в среде руководящего состава?
Что-то неумолимое надвигалось — смутное, неясное и тревожное.
Успешно завершив свои «коммерческие» дела, вернулся из Шанхая Нейман. И опять ненадолго: центр отозвал его на постоянную работу в Москву. Встал вопрос о возможном переводе и Богданова. Руководство краевого управления НКВД по этому поводу в августе 1935 года сообщило в центр: «Много работает над политическими проблемами Востока... Образование, большой кругозор, практика делают его ценным работником для ДВК — все это не позволяет отпустить его из края».
Но Богданов не знал об этой переписке. Вместе с Шиловым он организует активное и многоплановое противодействие усилившемуся нажиму японских спецслужб.
В 1935 году, благодаря удачно проведенной операции, удалось свести на нет подрывную деятельность регионального отдела белоэмигрантской организации «Братство русской правды», действовавшего на восточном участке КВЖД. В том же году были захвачены на советской территории фашистские группы Сорокина, Комиссаренко. Летом 1936 года завершилась операция по выводу на советскую территорию еще одного из белоэмигрантских главарей.
В напряженном рабочем ритме встретили Шилов и Богданов 1937 год. Уже заканчивалась операция «Весна», к завершению шла многолетняя оперативная игра «Маки-Мираж». И Шилов, и Богданов были полны новых задумок, все более эффективно противодействуя опытному и дерзкому противнику.
Но жизнь распорядилась иначе.
Еще в январе 1935 года в Москве были осуждены участники так называемого «антисоветского московского центра», в марте — апреле — участники нового варианта «рабочей оппозиции». А в августе 1936 года был раскрыт «троцкистско-зиновьевский террористический центр». Московское радио, газеты сообщали о предании суду Каменева, Зиновьева и ряда других видных деятелей партии и государства.
В этой связи в конце августа 1936 года Хабаровский обком ВКП(б) предписал «...немедленно развернуть работу по разъяснению всем трудящимся материалов и приговора по закончившемуся в Москве процессу по делу троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока. На каждом предприятии, в учреждениях, колхозах, в общежитиях, в городах и районах области провести собрания о состоянии большевистской бдительности».
19 и 21 августа 1936 года (в один день не уложились) на стадионе «Динамо» было проведено открытое партийное собрание всех служб УНКВД по ДВК, на котором, как тогда было объявлено, присутствовало 750 человек. Более трех десятков выступавших возмущались (и, похоже, искренне) «подлыми» делами «заговорщиков» и требовали для них суровой кары. На собрании были названы имена ряда работников управления, которые лет десять-пятнадцать назад примыкали к троцкизму, но потом решительно порвали с ним. Наэлектризованные призывами до конца выкорчевать явных и скрытых врагов, оказавшихся и в системе УНКВД, собрание исключило из рядов ВКП(б) Ю. Ф. Фрумкина и И. С. Бенца как «неразоружившихся и замаскировавшихся троцкистов».
Слушая все это, Богданов чувствовал, что ему становится как-то не по себе. Он и на собрании думал о том, что из поля зрения чекистов исчезла в маньчжурском прикордонье банда Маслякова, сформированная японцами из числа проживающих в Маньчжурии белоэмигрантов — членов Российской фашистской партии. Достоверно было известно, что она подготовлена харбинской военной миссией для выполнения разведывательно-диверсионных задач. Тут, пожалуй, и на троцкистов начнешь грешить...
Однако Динов, начальник секретно-политического отдела управления, уверенно заявил, что о троцкистской деятельности в крае ему ничего не известно. Динов знал, что говорил.
Вскоре по этажам управления словно прошлась метла. «За потерю большевистской бдительности по отношению к врагам партии и народа» из рядов ВКП(б) было исключено немало чекистов.
Среди них оказался инспектор отдела кадров Михеев. Он был исключен только за то, что его фотография была обнаружена у ранее арестованного «троцкиста» Иванова, с которым он жил в одной коммунальной квартире. За бытовую связь с «врагами народа» будут исключены из партии, а затем и арестованы руководящие работники УГБ Р. Ф. Корчинский, Е. Е. Солонович и названный выше Динов.
Но никто не думал, что это лишь начало репрессий.
Только начался 1937 год, а в Москве опять громкий процесс по так называемому «параллельному троцкистскому центру». И снова пострадало немало активных деятелей партии и государства. Известия о приговорах в отношении «извергов человечества» воспринимались в крае, как и везде, с большим подъемом. Выступавшие на митингах, собраниях призывали друг друга к повышению бдительности.
Однако, не в пример Москве, на Дальнем Востоке пока обходились без громких процессов по делам антипартийных блоков, оппозиций. Арестованный несколько месяцев назад начальник Дальлеса П. Г. Гербек категорически отрицал свою причастность к «троцкистской организации». Ни от кого из арестованных не удалось получить признаний о наличии в крае организационных связей с «московским центром» или о функционировании враждебных Советской власти политических группировок.
Тут было над чем поломать голову и Т. Д. Дерибасу, и его заместителю С. И. Западному, утвердившим в то время не один десяток постановлений об арестах «за причастность к троцкизму».
Можно только догадываться о том, что думали в Москве руководители НКВД СССР по поводу затишья на Дальнем Востоке.
Но вот 23 апреля 1937 года из Москвы прибыла бригада сотрудников центрального аппарата НКВД во главе с Мироновым, начальником одного из оперативных управлений. Ее задачей было разобраться в обстановке, оказать «практическую помощь» дальневосточным чекистам в разворачивании борьбы с троцкизмом. Член этой бригады А.А. Арнольдов так объяснял своему брату С. И. Западному конкретную задачу бригады: «В Москве имеются сведения, что Дерибас и ты не верите в дела (по организованному троцкизму. — С. Н.), поэтому и бригада послана, чтобы вам показать, что у вас делается в крае и как свободно орудуют троцкисты...».
На встречах с оперработниками управления Арнольдов высокомерно назвал их «таежниками», не умеющими работать «новыми» методами. А суть их, как вскоре оказалось, сводилась к запугиванию арестованных, массовой фальсификации протоколов, «конвейерным» допросам и т. д., хотя «физических мер воздействия» на арестованных эта бригада еще не применяла.
Дерибас критически отнесся к приезду бригады, но, учитывая растущий в стране накал борьбы с разноликими «врагами народа», понимал, что от ее практических дел и выводов зависит и его собственная судьба.
На срочно собранном совещании руководящего состава управления он с полной серьезностью заявил: «Сейчас за провалы работы не снимают, а сажают в тюрьму. Сяду я, сядете и вы». Было ли это предчувствием беды, трудно сказать. В первых числах июня 1937 года Дерибас был вызван в Москву якобы за новым назначением. В действительности же в составе бригады НКВД СССР он был направлен на Украину с проверкой. Вместо него в Хабаровск прибыл В. А. Балицкий, комиссар госбезопасности 1-го ранга, до этого — нарком внутренних дел Украины. А еще раньше в Москву был отозван Миронов. Принявший руководство бригадой Арнольдов перешел в полное подчинение Балицкого. Сам он вместе с членами бригады Хорошилкиным и Костюком сосредоточился на проверке армейского особого отдела.
В это же время из Москвы пришли материалы, «уличавшие» председателя Дальневосточного крайисполкома Г. М. Крутова в троцкистской деятельности. Через день после приезда Балицкого Крутов был арестован. Постановление на его арест утвердил Западный. Следствие было поручено вести только что назначенному начальником СПО УТБ С. М. Сидорову, правда, санкцию на арест Крутова прокуратура выдаст только через месяц. Результаты первых же допросов Крутова вызвали у Сидорова сомнения в правомерности самого ареста. Арнольдов, возмущенный такой позицией начальника СПО, решил применить свой метод допросов. Выдавая себя за представителя ЦК партии и лично Ежова, Арнольдов убеждал Крутова и других арестованных партийных и советских работников, что они, если даже и не являются в действительности врагами партии, «в интересах партии и Советского государства» должны сознаться в преступлениях, в которых их обвиняют, и обещал свою активную помощь во время судебного разбирательства. Такой провокационный ход Арнольдову порою удавался: некоторые начинали давать фантастические показания...
Нам неизвестны детали первого допроса Крутова, после которого он неожиданно начал давать следствию обширные показания о существовании якобы в крае «правотроцкистского заговора». Такая же трансформация произошла и с Гербеком после его встречи с Арнольдовым. Да и не только с ним. Восхищенный Балицкий за такую «результативность» назвал Арнольдова чародеем.
Но вот что писал бывший командующий автобронетанковыми войсками ОКДВА комдив С. И. Деревцов, оказавшийся тогда в сходной ситуации: «...Арнольдов заявил, что по заданию ЦК партии и членов Политбюро т. Ворошилова и т. Ежова я (Деревцов) должен помочь приехавшей из Москвы комиссии вскрыть троцкистов в ОКДВА, но не в качестве свидетеля, а как обвиняемый член троцкистской организации. При этом Арнольдов заявил, что подобного рода задания от ЦК партии получили комкор Калмыков против Сангурского, комдив Пашковский — против Крутова... комкор Лапин — против Тухачевского, Уборевича...»
Мало того, Арнольдов потребовал от Деревцова клятвы: все это, под страхом смерти, хранить в глубокой тайне.
Грозовые тучи стали собираться и над головами чекистов-дальневосточников.
По приказу НКВД СССР 3 июня 1937 года был арестован и этапирован в Москву М. Д. Витковский — начальник транспортного отдела УНКВД. За ним последовал ведущий сотрудник контрразведывательного отдела Д. Ф. Шилов, а десять дней спустя за решеткой оказался и А. К. Михеев. — работник кадрового отдела управления. До этого они были исключены из ВКП(б) — «за потерю большевистской бдительности». Теперь их обвиняли в связях с «Дальневосточной контрреволюционной организацией правых и троцкистов», а Шилова — еще и в сотрудничестве с японской разведкой.
Надо сказать, что еще в конце 1936 года наиболее «бдительные»: из числа сотрудников УНКВД по ДВК предприняли попытку выявить «правых и троцкистов» среди оперативных работников управления. И будто бы нашли, назвали их поименно Дерибасу. Основательно проштудировав предъявленные материалы, тот остудил горячие головы, сказав, что в документах он нашел только факты неразборчивости названных сотрудников в бытовых связах с недавно выявленными «троцкистами» и потому рекомендовал парткому УГБ разобраться с такими сотрудниками в партийном порядке, в том числе и с оказавшимся тогда в этом списке Д. Ф. Шиловым.
Неожиданно в первых числах июля Балицкий был отозван в Москву (вскоре он будет репрессирован), а Дерибас вновь вернулся в Хабаровск.
На основании показаний Гербека, Крутова и других арестованных, добытых провокационным способом, Арнольдов добивался от Дерибаса согласия на арест еще свыше тридцати человек, в основном руководителей краевых советско-партийных и хозяйственных органов, а также краевого аппарата НКВД.
Ознакомившись с протоколами допроса Крутова, которые вел Арнольдов, Дерибас заявил: «Вы хотите разгромить всю парторганизацию и оставить ДВК без работников. Это не Крутов дает показания. Это показания Арнольдова». И добавил: до тех пор, пока показания Крутова не будут подтверждены другими лицами, протоколы его допросов в Москву он посылать не станет, аресты лиц, названных Арнольдовым, производиться не будут.
Похоже, что Арнольдов искренне верил в существование на Дальнем Востоке активно действующей троцкистской организации, а себя мнил ее первооткрывателем. А коль так, нужны были решительные действия.
Втайне от Дерибаса и его заместителя Западного он с нарочным отправил на имя руководства НКВД СССР копии протоколов допросов Крутова, Гербека и письмо, в котором указывал на «тяжелую обстановку» в Дальневосточном управлении НКВД и сопротивление Дерибаса и Западного. Арнольдов тогда не подумал, во что может вылиться эта «решительность» для него самого...
Между тем из Москвы опять поступило предложение о переводе в центральный аппарат НКВД Н. П. Шилова, и 15 июля 1937 года с женой и десятилетней дочерью он уехал из Хабаровска...
Судьба снова разбросала друзей. Только надолго ли?
По-разному реагировали чекисты на первые аресты в своей среде. Большинство недоумевало, появились растерянность, тревога. Были и такие, кто, опасаясь разделить судьбу своих недавних сослуживцев, « разоблаченных» и изолированных от общества, лихорадочно сочинял свои «воспоминания», направляя их в отдел кадров или партком.
От таких «доброжелателей», например, стало известно, что дальний родственник Шилова в 1928 году якобы намеревался бежать за границу, а Нейман в гражданскую войну больше прославился не партизанскими делами, а как участник карательных экспедиций семеновцев. К счастью, в то тревожное время в центральном аппарате НКВД оставались еще трезвомыслящие работники.
А вот на Б. Д. Богданова в партком и отдел кадров УНКВД поступил более серьезный «компромат»: «Тов. Климов утверждал, что тов. Богданов является близким родственником фашиста Троцкого». Не стану называть имени автора этого «сигнала» — он сам был репрессирован в те годы. Но «сигнал» сработал: начальник отдела кадров С. И. Полозов официально запросил своего коллегу во Владивостоке проверить факты.
Возможно, Полозов понимал абсурдность злого навета, но в той обстановке не мог отмахнуться от него: политический сигнал на сотрудника системы НКВД, да еще с прямым выходом на Троцкого, он был обязан проверить...
25 июля 1937 года Николай Петрович Шилов прибыл в Москву, и в тот же день в Хабаровске по обвинению в шпионской деятельности в пользу Японии был арестован Иван Иванович Горохович — рядовой работник отдела, которым он руководил последние пять лет.

ЛЮШКОВ И КОМПАНИЯ
В последних числах июля (правильно – 9 августа) 1937 года в Хабаровск прибыл новый начальник Управления НКВД по Дальневосточному краю Г. С. Люшков. До этого он был начальником УНКВД в Азово-Черноморском крае. С собою Люшков привез группу сотрудников, которая, как и бригада Миронова за полгода перед этим, должна была «помочь» дальневосточным коллегам в борьбе с «прявотроцкистскими заговорщиками».
Еще до приезда на Дальний Восток Люшков и его группа выработали свой «почерк» оперативно-следственной работы. Он заключался, в частности, в том, что Люшков и его будущие заместители в Хабаровске М. А. Каган и Г. М. Осинин направляли усилия подчиненных не на поиск действительных врагов Советского государства, на раскручивание маховика репрессий.
Еще в Ростове Люшков, Каган и Осинин объединили вокруг себя службистов, способных фальсифицировать протоколы допросов, добиваться от арестованных неправдоподобных показаний, принуждать их к самооговорам и оговорам невинных людей. Поэтому у Люшкова не было проблем, кого из сотрудников Ростовского управления взять в Хабаровск. В свою бригаду он включил Н. И. Евтушенко, А. П. Малахова, А. М. Малкевича, М. П. Рысенко и других.
Еще в пути Люшков инструктировал их, как вести себя на новом месте: держаться сплоченно, о ростовских делах помалкивать. А перед самым Хабаровском всех предупредил: близких отношений с работниками Дальневосточного управления не устанавливать, так как все они будут арестованы.
«Должен, однако, сказать, что ростовский период деятельности Люшкова, Кагана и Осинина при моем, разумеется, участии, — год спустя будет рассказывать следователю Евтушенко, — бледнеет перед той предательской системой работы, которую мы под руководством Люшкова практиковали в Дальневосточном крае...»
С приездом Люшкова в Хабаровск были отстранены от работы руководители ключевых подразделений краевого аппарата УТБ НКВД. На их место были поставлены свои люди, из Ростова. На первом же совещании Люшков открыто заявил оперативному составу УГБ, что Дальний Восток является оплотом контрреволюции на советской земле.
На общем партийном собрании управления он сказал: «Нам надо найти такие формы, чтобы дать возможность каждому разоблачать врагов, в первую очередь внутри нашего аппарата!» И в подтверждение своих слов распорядился создать «особую бригаду» во главе с Рысенко, которая должна была вести следственные дела чекистов. В нее, в частности, вошли также Евтушенко, Малкевич. «Работали» они на пятом этаже нового здания УГБ. Вход туда разрешался по специальным пропускам.
Люшков «реорганизовал» и прокурорский надзор: если до его приезда прокуроры присутствовали при допросах, принимали и рассматривали жалобы арестованных, проводили очные ставки, то теперь их в камеру попросту не допускали.
Окрыленные разрешением «вождя народов» применять меры физического воздействия, люшковцы сразу же ввели в практику избиение, применение самозажимающихся наручников, причинявших жертвам тяжкие страдания, многочасовые «стойки» и «конвейерные допросы» в течение нескольких суток без перерыва. Все это преподносилось как вынужденная мера в борьбе с «троцкизмом», контрреволюцией и вообще с «врагами народа».
В августе появилась директива Люшкова всем органам безопасности края: «...Перед нами поставлена задача самым беспощадным образом разгромить банду антисоветских элементов, осевших в колхозах, совхозах, на транспорте, в строительстве, промышленности, советских учреждениях и ведущих в них подрывную, диверсионную, террористическую, повстанческую и шпионскую деятельность, защитить советский народ от их происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ Советского государства».
Вероятно, в интересах полнейшего искоренения в крае «даже малозначительных и предполагаемых», но все же «врагов народа» Люшков дал указание репрессировать также и тех лиц, в отношении которых хотя и не было прямых улик, но создавалось мнение, что они тоже являются «вредителями».'«Нередко изобличающие материалы поступали уже после ареста таких лиц», — признается позднее на следствии бывший начальник особого отдела строительного корпуса С. Е. Либерман.
В августе 1937 года управление захлестнула волна массовых арестов. Вместе с женой взяли заместителя Т. Д. Дерибаса А. С. Западного (брата Арнольдова), днем позже был арестован и второй его заместитель, С. А. Барминский, с женой. Не дождался ответа на свой запрос о Богданове Полозов, бывший делегат XI и XII съездов партии, Всесоюзной партийной конференции 1923 года, секретарь парткома УГБ, почетный чекист. Его бросили в тюрьму 10 августа.
Всех их обвинили в том, что они якобы, являясь активными участниками «правотроцкистской организации» в Управлении НКВД края, используя свое служебное положение, покрывали правотроцкистские и белогвардейские кадры, в том числе и в самом управлении, готовили террористические акты против членов Политбюро ЦК ВКП(б), занимались вредительством, выдавали японским спецслужбам военные и государственные тайны, а после разгрома СССР намеревались создать на территории советского Дальнего Востока буржуазное государство под протекторатом Японии.
Вскоре дошла очередь и до самого Дерибаса. Как одного из руководителей «правотроцкистского заговора» в крае, его арестовали 12 августа вместе с тремя сотрудниками управления, рядовыми участниками этой «организации».
Для Богданова это был особенно тяжелый день: в числе арестованных оказался Леонид Капитонович Лихачев — начальник отделения разведотдела, руководителем которого он пока еще являлся. Это Лихачев вел оперативную игру с японской разведкой по делу «Весна». В чем мог провиниться чекист Лихачев? Вся его жизнь — как на ладони. В пятнадцать лет — боец Народно-революционной армии ДВР, в шестнадцать — участвовал в разгроме и подавлении вооруженных выступлений семеновцев в Прибайкалье, в восемнадцать — секретарь уездного комитета комсомола в Николаевске-на-Амуре. Здесь в 1923 году он провел 1 -й съезд комсомольцев Нижнего Амура. А потом была комсомольская работа на Сучанских копях в Приморье. С 1926 года — сотрудник Владивостокского окружного отдела ОПТУ. Там-то впервые и встретился с ним Богданов. Вместе гонялись за шайками хунхузов, а позднее работали в Маньчжурии.
Забегая вперед скажем, что, несмотря на жестокость подручных Люшкова, Лихачев виновным себя не признал. На очных ставках обвинения в свой адрес решительно отвергал. Никого из сослуживцев не причислил ни к правотроцкистской организации, ни к агентуре японской разведки.
Арнольдов мог быть довольным: тайно направленные им в Москву протоколы допросов были оценены по достоинству. Арестована большая группа партийно-советского актива края, сменен по существу весь руководящий состав аппарата УТБ. Дело сделано. Пора бы и домой. Может, напомнить руководству наркомата о недавнем обещании назначить его начальником Управления НКВД по Иркутской области? Так планировал Арнольдов свое будущее. Но... ирония судьбы! В качестве понятого 8 августа 1937 года он присутствовал при обыске квартиры своего брата Семена Израилевича Западного-Кессельмана, у которого жил со времени приезда в Хабаровск. А менее чем через неделю теперь уже к Арнольдову явились ночные гости и арестовали его... как «участника антисоветской террористической заговорщической организации из сотрудников центрального аппарата НКВД и управлений НКВД ряда областей»...
Несколько позднее А. А. Арнольдову-Кессельману, немало повинному в раскручивании маховика репрессий в Дальневосточном крае, будет добавлено еще обвинение в том, что он якобы в интересах сохранения правотроцкистских кадров умышленно «смазал» дело на бывшего начальника Дальлеса П. Г. Гербека и, до конца не выявив его преступных связей, направил дело на рассмотрение военной коллегии.
Упорно и старательно три месяца Арнольдов копал яму для многих дальневосточников, в том числе и для чекистов. Десятки их стали жертвой неправедных обвинений, сфабрикованных московской бригадой. Но неожиданно для самого Арнольдова его жизнь пошла по тому же кругу: он оказался в яме, откуда выбраться ему не было суждено.
С отъездом Шилова в Москву беспокойство все больше овладевало Богдановым. Прибывший из Ростова Малкевич, назначенный в отдел его заместителем, держался подчеркнуто официально. Делами подразделения почти не интересовался. Трудно работать с таким заместителем. Но жизнь-то постоянно подталкивает к активным действиям, а заамурский противник — к решительным шагам. А тут еще целая серия арестов в своем доме... И кажется, они не последние. В своем заключительном слове на закрытом партсобрании УГБ Гришанин, представитель Далькрайкома, заявил: «...Задача органов госбезопасности — выкорчевать до конца и раздавить каждого троцкистско-бухаринского и иного шпиона и всех, кто вздумает продолжать предательскую работу...»
Да, оперативная игра «Маки-Мираж» в крае заканчивалась, свернуто дело «Весна». Но в отделе есть новые, и довольно интересные, материалы. Малкевича же они, похоже, не интересуют.
Аресты угнетающе действовали на чекистов, об оперативной работе не приходилось и говорить. Бодрячками чувствовали себя лишь ростовчане да кое-кто из бригады Арнольдова.
Одним из таких был Рысенко. Он расскажет позднее следствию, что после ареста Барминского, Западного с ним делился своей «программой» Осинин, заместитель Люшкова: «Надо культивировать такое настроение, что на ДВК кругом враги, а когда будет создано такое общественное мнение, тогда наарестуем людей, загрузим работой аппарат и создадим эффект разгрома правотроцкистского заговора».
Зловещей фигурой был и сам Рысенко. По приезде в Хабаровск Люшков рекомендовал его заместителем секретаря парткома управления. Внешне он был обходительным, контактным, с организаторскими способностями и опытом партийной работы. Это притягивало к нему людей. А во время ведения следствия становился неузнаваемым, превращался в садиста.
Надо сказать, что люшковцы для ведения «серьезных» дел подбирали следователей и из местных работников, но зачастую с определенным уклоном: один был уличен в подделке каких-то личных документов, другой скрыл социальное происхождение, третий допускал нечистоплотность в расходовании государственных средств...
Пришел черед и Богданова. Его арестовали 23 августа «за участие в правотроцкистской организации». Одновременно с ним была взята и его жена, Мария Васильевна, секретарь-машинистка канцелярии стадиона «Динамо». В августе приспешниками Люшкова было арестовано около двадцати сотрудников краевого аппарата УНКВД, не считая работников особых отделов, где также шли массовые аресты. Аресты чекистов края продолжались в сентябре, октябре и до самого конца года, и не только в Хабаровске, но и в Биробиджане, Николаевске-на-Амуре, Комсомольске. Практически во всех районах края.
До Шилова в Москву доносились слухи о хабаровских арестах. Знакомых, с которыми бы можно было поговорить на эту деликатную тему, он еще не заимел, и потому терялся в тревожных догадках, предчувствуя что-то недоброе и для себя.
Без санкции прокурора, лишь по запросу Люшкова, 29 августа 1937 года Николая Петровича арестовали и отправили в Хабаровск. Следствие было поручено Рысенко, Малкевичу, Инжеватову.

АРЕСТЫ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
К концу 1937 года волна арестов несколько спала. К тому времени за решеткой оказалось более сорока чекистов.
А ведь никто из них в органы госбезопасности не был взят просто так, с улицы. Никто из них не прошел мимо комиссий райкомов партии и комсомола, многие проявили себя в годы гражданской войны. А разведчики практически все были проверены «на стойкость» в бескомпромиссных схватках с врагами Советского государства за пределами Родины. И никто из них в экстремальных условиях не дрогнул. И вот теперь они — «враги народа». Когда же они успели стать такими? И неужели действительно они — враги?
Одна волна спала, другая набирала силу. Вероятно, приняв как «руководство к практической деятельности» разъяснение сталинского Политбюро о правомерности применения к арестованным «врагам народа» физических мер воздействия, Каган лично давал указания сотрудникам следственных бригад управления (они по существу были при каждом оперативном отделе) об активном их использовании в следственной практике. Его приспешники Рысенко, Малкевич, Осинин, Евтушенко, Малахов и другие широко применяли эти жестокие «меры». Они корректировали протоколы допросов, искажали в них смысл показаний, нередко дописывали в протоколы факты, о которых арестованные не говорили.
Вот как это выглядело на практике. В сфальсифицированный протокол допроса уже «признавшегося» в преступлениях следователи самолично внесли имена почти шестидесяти человек. Многие из них арестованный слышал впервые, не говоря уже о «фактах» их якобы преступной деятельности.
В другом случае следователь выбил у арестованного показание о том, что якобы его знакомый «имел ряд непосредственных встреч с Симадой — японским консулом в Хабаровске». Упомянутый следователь далее «откорректировал» это показание, после чего оно читалось так: «он лично рассказывал, что является старым японским шпионом и что здесь, в Хабаровске, он имеет систематические встречи с японским консулом Симадой, от которого получил прямые директивы по созданию повстанческих организаций и диверсионно-террористических групп...»
Такой способ получения «изобличающих» показаний со временем повсеместно превратился в систему. Его особая опасность заключалась не только в его беззаконности, но и в том, что содержание полученных таким способом показаний ни следственным, ни оперативным путем не проверялось, не документировалось, не конкретизировалось. Оно принималось как доказательство само по себе. А на основании таких зачастую голословных и клеветнических, а то и просто сфабрикованных следствием показаний проводились новые аресты. Собственно Люшков и его подручные практически не ставили перед следователями задачу объективно разобраться в каждом деле, а требовали, чтобы они обязательно добивались признания арестованных об их участии в «заговоре».
Но если бы кто-то из следователей, из честных коммунистов-чекистов запротестовал против такой системы создания явно провокационных дел, то рисковал бы попасть в заговорщики, т. е. сам мог быть проведен по показаниям других арестованных как «враг народа»... Позднее в этом признается тот же Либерман.
Особую жестокость следователи проявляли при допросах бывших сотрудников НКВД. В специально отведенные для этого дни применялось поголовное их избиение. Для оказания «помощи» следователям была даже создана группа во главе с люшковским выкормышем Малаховым, которая ходила по кабинетам и истязала жертвы.
Если на первых порах от арестованных требовали показаний об их причастности к правотроцкистской организации, якобы существовавшей в системе УНКВД ДВК, то позднее Люшков дал команду искать среди них лиц, которые намеревались совершить акт террора против маршала Блюхера или готовили широкий террор.
Каган, заменивший Западного, дал указание во всех следственных делах «находить» связи с японскими спецслужбами. «Это нужно для того, чтобы показать Москве, что здесь мы крепко громим японские связи...» — объяснял Каган. Наступила полоса «признаний» арестованных в причастности к террору и преступных связях с японцами. От бывшего начальника Благовещенского погранотряда Г. А. Клиновского добились «признания» даже в том, что он якобы продал японцам принадлежащие Советскому Союзу острова на Амуре, а бывшего командующего Восточным фронтом С. П. Серышева записали японским шпионом еще со времен гражданской войны.
Бывало так, что после жестоких избиений Богданов находился в таком состоянии, что, не читая, подписывал протоколы допросов, заранее подготовленные следователями. В подобном же состоянии иногда он подписывал протоколы очных ставок, в которых и не участвовал. Собственно, их-то не очень и давали читать. «Подписывай! Потом прочитаешь!» — требовали следователи. Позже их ему вообще не показывали. Иногда он умышленно признавал себя виновным в преступлениях, которых просто не существовало. Надеялся, что впереди — суд военного трибунала, на котором ему по закону дадут возможность защищаться, сказать правду.
Так, в частности, его обвиняли, что он якобы в 1923 году предупредил японское консульство в Хабаровске о подготовке ГПУ взрыва моста через реку Ялу, отчего посланная туда опергруппа захвачена японцами. Ну скажите на милость, зачем ему, жителю Владивостока, нужно было ехать в Хабаровск, где он, кстати, раньше ни разу не бывал, в то время как такие же консульства были во Владивостоке, Уссурийске? Да и зачем нужно было ГПУ взрывать мост на границе Китая с Кореей? С серьезным видом следователи заставляли Богданова подписать протокол, в котором фиксировалось, что он только в 1936 году как агент японской разведки:
—   установил связь с японским консульством в Хабаровске;
—   через связника установил контакт с разведотделом штаба Квантунской армии;
—   сам создал линию связи с харбинской ЯВМ, а в декабре связался с ее начальником — генералом Андо.
Даже школьнику ясно, что такая работа под силу доброму десятку здоровых и грамотных мужиков, не говоря уже о том, что самостоятельное установление контактов с различными подразделениями по существу одной и той же японской спецслужбы не что иное, как детсадовский лепет, абсурд.
Люшков и его подручные «вскрыли врагов народа» в системе органов НКВД не только в Хабаровске. Менее всего досталось аппарату УНКВД по Еврейской автономной области. Пока установлено, что в октябре 1937 года здесь были арестованы как участники правотроцкистской организации лишь его начальник А. Н. Лавтаков да начальник одного из отделов областного управления, бывший командир партизанского отряда отважный кореец Хан Чан Гер.
Другое дело партийный и хозяйственный актив области. Невероятно жестоко вела себя направленная в Биробиджан с 1937 года следственная бригада. За короткое время был полностью обезглавлен советско-партийный и хозяйственный аппарат. Среди безвинно пострадавших оказалось немало колхозников, казаков- тружеников, бывших партизан, которых привлекали к ответственности как «участников повстанческих организаций».
Для развертывания такой же «оперативно-следственной» работы 9 декабря 1937 года в Николаевск-на-Амуре прибыла бригада из шести человек во главе с Люшковым. Он сразу же провел совещание, на котором открыто объявил всех оперативных и следственных работников областного управления и районного звена в притуплении бдительности и предупредил, что будет решительно расправляться с теми, кто не сумеет перестроиться в сжатые сроки и работать по-новому. «Такие люди, — пообещал он, — будут арестованы и судимы как пособники врага!..»
А через несколько дней как «участники правотроцкистской организации» были арестованы А. Ф. Липовский — начальник областного УНКВД, а потом — оперативный работник Н. И. Монахов. За месяц до этого такая же участь постигла И. 3. Гурешидзе — заместителя Липовского и начальника отделения Янковского.
Но главный удар бригада Люшкова нанесла по партийным и советским кадрам Нижнеамурской области.
«...Необоснованные и массовые аресты, фальсификация следственных дел, преступные методы ведения следствия», — так позднее будет характеризовать «рабочую» обстановку в областном аппарате НКВД выдвиженец Люшкова начальник областного управления Фельдман. Это он сразу же после своего назначения предупредил подчиненных: любой работник, у которого возникнут сомнения в правдоподобности «признательных» показаний арестованных, сам может оказаться в одной камере с «врагами народа».
Грубейшие нарушения уголовно-процессуальных норм, допускавшиеся и Люшковым, и его ставленником Фельдманом в оперативно-следственной практике, они объясняли необходимостью более эффективной борьбы с «врагами народа» и для пользы дела. «...Если ты будешь допрашивать по УПК, то много от кулака показаний не получишь. Они против Советской власти боролись без УПК», — поучал Люшков.
На заявление одного из работников управления о том, что он не согласен «фабриковать» дела, Фельдман ответил обвинением в непонимании политической обстановки в стране, назвал его саботажником и пригрозил суровыми последствиями.
В начале 1938 года Люшков вновь появился в Николаевске-на-Амуре. Последовали новые аресты среди гражданского населения, военнослужащих и, конечно, сотрудников органов НКВД области. Начальник Кербинского районного отделения Емельян Карпович Нерод, член ВКП(б) с 1920 года, был арестован как «участник правотроцкистской областной группировки». Е. К. Нерод и в то сложное время, не поддавшись давлению «сверху» и «общественности», придерживался установленного законом основания и порядка применения репрессивных мер к виновным. Правда, краевое руководство УНКВД оценивало это как непонимание Неродом требований времени. Наиболее «бдительные» из жителей района такую позицию начальника райотдела НКВД оценивали не иначе как преступную в деле разоблачения «врагов народа», о чем писали руководству УНКВД, в редакцию районной газеты. Лучшего повода для расправы с непослушным Люшков и не искал.
«...Как участник правотроцкистской организации осуществлял вредительскую деятельность, направленную на развал оперативной работы райаппарата, оберегал кулацкий и белогвардейский элемент, ведущий антисоветскую работу в районе, сколачивал кадры для повстанческой работы, проводил новые вербовки в состав правотроцкистской организации», — так охарактеризована в обвинительном заключении «преступная» деятельность Е. К. Нерода. По таким делам приговоры выносились однозначные, и обжалованию они не подлежали.
В конце января 1938 года находившийся в Москве Люшков в разговоре по «прямому проводу» с Каганом дал указание активизировать допросы арестованных пограничников и сотрудников УГБ. Собрав у себя почти три десятка следователей, Каган потребовал от них к двум часам ночи любыми средствами «привести в сознание» всех арестованных, а позднее сам ходил по кабинетам и кулаками «помогал» следователям. В ту ночь на пятом этаже слышались стоны, крики, ругань. К установленному сроку «признались» все арестованные.
Но, как свидетельствуют документы, даже с помощью средневековых методов допроса с первого захода следователям Люшкова получить нужные показания от арестованных чекистов, как правило, не удавалось. Упоминавшийся выше Малышев был арестован 26 августа 1937 года. Но только спустя полгода он «заговорил». Можно себе представить, сколько ему пришлось пережить и чего стоили его показания. Потребовалось пять месяцев, чтобы выбить такие же показания и у начальника отделения УГБ Е. И. Казакова.
Несмотря на тяжелые испытания, выпавшие на долю отважного сотрудника дальневосточной разведки Лихачева, он ушел из жизни, не поступившись своей честью. Так же решительно держалась и Мария Васильевна — жена Б. Д. Богданова.
В феврале 1938 года большая группа арестованных чекистов края предстала перед выездной сессией военной коллегии Верховного Суда СССР. Все — как участники «правотроцкистской организации», будто бы существовавшей в системе органов НКВД Дальневосточного края. Для них это была последняя надежда: сказать там всю правду, а суд объективно разберется в их делах и вынесет справедливые решения. Но тогдашняя военная коллегия не вскрывала явных и скрытых фальсификаций, а называвшиеся подсудимыми факты их избиения во время следствия выслушивала с притворным удивлением, высказывая при этом даже сомнения в реальности таких извращений и беззаконий. Нередко бывало и так: обвинительные заключения по уголовным делам, рассматривавшиеся на заседаниях коллегии, Каган, а позднее и Осинин, оба заместители Люшкова, утверждали не до заседания военной коллегии, а после него, а то и после исполнения смертного приговора.
Хотя всех арестованных чекистов обвиняли в принадлежности к одной антисоветской организации, каждого из них судили поодиночке. Заседание, в ходе которого решалась судьба человека, порою длилось всего 10—15 минут. Наторевшие на таких делах члены военной коллегии под председательством то ли бригвоенюриста Кандыбина, то ли диввоенюриста Никитченко выносили неправедные приговоры независимо от того, признавал свою вину подсудимый или нет. По таким приговорам 4 февраля 1938 года было расстреляно 8 чекистов, 5 февраля — 10, 7-го — 12, 9-го — 6... Только за один февраль 1938 года на основании сфальсифицированных обвинений по приговорам военной коллегии было расстреляно 39 чекистов, в том числе 11 сотрудников разведотдела, пять военных контрразведчиков, четверо — из отдела кадров, среди них — С. И. Полозов, Б. Д. Богданов. В тот день, когда А. К. Михееву, бывшему кадровику управления, объявили смертный приговор, в кабинете следователя от жестоких побоев умер его сослуживец Иван Николаевич Дмитриев, который полгода категорически отрицал свою причастность к троцкизму и отказывался кого-либо оклеветать... В эти же дни были расстреляны жены пяти бывших руководящих работников УТБ.
Свидетели этих трагедий — стандартные справки, в четвертушку листа. Констатация факта — и никаких сведений о времени и месте гибели.
Неизвестно, куда канул Инжеватов, который вел следствие по делу Богданова и подготовил по нему обвинительное заключение. Уже давно нет в живых Рысенко, согласившегося с этим заключением, и Осинина, утвердившего обвинение. В деле нет и документов, которые бы подтвердили, что по окончании следствия, в соответствии со статьей 206 действовавшего тогда Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, Богданов был ознакомлен с материалами его дела. Скорее всего, это требование осталось невыполненным. Неизвестно, когда — не указана дата — было утверждено само обвинительное заключение. Из-за отсутствия в архивно-следственном деле материалов судебного разбирательства невозможно установить, как оно состоялось, вызывался ли на него Богданов, как этого требовал закон, чтобы он смог защитить себя. По следственному делу Богданова есть только один «итоговый документ», подписанный все тем же зловещим Рысенко: «Приговор выездной сессии военной коллегии Верховного Суда СССР о высшей мере наказания Богданову Б. Д. исполнен 10 февраля 1938 года в 23.00».
Так был вычеркнут из жизни патриот и коммунист Борис Давыдович Богданов.
При исполнении смертных приговоров над невинно загубленными чекистами присутствовали ближайшие подручные Люшкова — его заместители Каган и Осинин. Они будто бы хотели удостовериться, что те, кто знал глубину их морального падения и разложения, масштабы творимого ими беззакония, действительно уже стали бессловесными.
Расправившись с первой группой чекистов, люшковцы продолжали начатые в марте — июне аресты: в застенки было брошено еще более двадцати сотрудников НКВД. И снова люшковская команда следователей во главе с Каганом и Осининым надевала наручники и жестоко избивала арестованных, подвергая их многодневным беспрерывным допросам, открыто продолжалась фальсификация следственных дел. Порою это грубое беззаконие вызывало откровенное возмущение со стороны отдельных сотрудников УТБ. О недостатках в работе, произволе и беззаконии, чинившихся в органах НКВД края, они писали в рапортах, письмах, заявлениях. Однако зачастую их авторы изгонялись из органов госбезопасности, нередко репрессировались по ложным обвинениям в «измене Родине», потворствовании врагу, со всеми вытекающими последствиями. На одном из оперативных совещаний помоперуполномоченного экономического отдела УТБ Алексей Васильевич Федоров, он же секретарь комитета ВЛКСМ управления, открыто упрекнул Кагана в попустительстве такому беззаконию. Каган грубо прервал Федорова, а на другой день Федоров был арестован как «террорист — участник правотроцкистской организации». Опытнейший в таких делах Рысенко в течение месяца «выбивал» из него «признательные показания» о том, что в системе УНКВД по ДВК якобы существует молодежная троцкистская организация. Он обещал прекратить истязания, если Федоров подтвердит в качестве ее участников имена молодых чекистов. Федоров выдержал издевательства. Позднее, что в те годы было редкостью, его освободят из-под стражи «из-за отсутствия состава преступления».
Следует отметить, что руководство УТБ и вся люшковская команда систематически и постоянно внушали рядовым, да и не только рядовым, оперработникам и следователям, что сотрудники управления не имеют права ставить под сомнение виновность арестованных (санкцию-то на арест давали Люшков и его заместители!). Они настойчиво требовали видеть в каждом из арестованных шпиона и «врага народа», которые так просто не сознаются в своих преступлениях.
Тех, у кого только появлялись такие сомнения, недвусмысленно предостерегали: «Не будьте адвокатами у врага, не становитесь на его защиту, в противном случае вы сможете сесть на место арестованного». Других руководство приглашало к себе и вежливо говорило: «Ваша практическая работа вызывает сомнение», а это уже был открытый намек на возможные последствия.
Вероятно, за активное участие в погроме, учиненном в коллективе чекистов в декабре 1937 года, по представлению Люшкова, орденами были награждены верные ему Рысенко и Евтушенко, а Хорошилкин получил внеочередное звание...
Более чем через два месяца после ареста Н. П. Шилова в его следственном деле появились первые протоколы допросов. После доставки в Хабаровск на допрос его вызвали только 3 ноября 1937 года. Он продолжался до 12 ноября и велся «конвейерным» способом. Следователи Инжеватов, Малкевич чередовали его с побоями, в том числе и в кабинете Осинина. Обещали прекратить их, если признается в японском шпионаже и правотроцкистской деятельности. Для начала Шилов признался, что происходит из дворян, его отец и сейчас директор Вильнюсского банка, а сам он польский шпион. Может быть, следователи уловили в показаниях уже порядком изнуренного Шилова хоть сквозь слезы, но издевку над ними ? Ведь простейшей проверкой они установили, что отец Шилова умер, когда тому исполнился только год.
И снова побои. Доведенный до ослабления рассудка, 12 ноября Шилов признался, что он японский шпион и член троцкистской организации. А через день заявил Инжеватову: все, что из него выбили на предыдущих допросах, — это ложь и клевета. В ответ — опять побои и «одиночка». А в январе — опять допросы у Малкевича, Рысенко, Инжеватова. Всякому предложению о подписании фальсифицированных протоколов предшествовали истязания. Эти трое мужчин с каким-то сатанинским наслаждением избивали поседевшего добела, изможденного и измученного Шилова.
После таких «обработок» на душе бывало так тяжело, что не раз возникала мысль самому распорядиться своей жизнью. Не только физические страдания толкали его на такой шаг: не хотел позорить себя подписанием надуманных протоколов и клеветать на честных людей.
4 февраля 1938 года Шилову дали очную ставку с его бывшими подчиненными по разведотделу П. И. Лапиным, С. Л. Хомяковым. С Лапиным он общался не очень часто. А вот с Хомяковым его связывала более чем десятилетняя совместная работа. Много им пришлось соли съесть еще во Владивостоке. Это он, Хомяков, во время «большого предательства» на западной ветке КВЖД самоотверженно вывел из Маньчжурии попавших в беду советских патриотов, успев все же найти ответ на главный вопрос: «Кто и каким образом предал их? «... А два года спустя его отправили руководить родственным подразделением в Амурском областном управлении, поближе к сахалинской ЯВМ, с которой они уже добрых десять лет вели крупномасштабную оперативную игру «Маки-Мираж». Сам испытавший изощренные издевательства со стороны Рысенко, Малкевича и других «светил» люшковской бригады, Н. П. Шилов наверняка не очень- то удивился тому, что бывшие сослуживцы теперь называют его японским шпионом. Но не знал Шилов тогда, пожалуй, главного: в тот же день, 4 февраля, в военной коллегии рассматривалось дело П. И. Лапина, и она приговорила его к расстрелу. Приговор был исполнен в тот же день. А на другой день, 5 февраля, то же произойдет и с Хомяковым.
Не вызывает сомнения, что набившие руку на провокациях Рысенко и Малкевич, предупредив и Хомякова, и Лапина о предстоящем суде, потребовали от них, уже стоявших на краю жизни, изобличающих Шилова показаний. Нет, Шилов не сдался. Он категорически отверг наветы как не соответствующие действительности.
На очередной допрос Шилова вызовут только через полгода.
Шилов давно за решеткой, Богданова уже нет в живых, а к Владимиру Абрамовичу Нейману никак не могут дотянуться «ежовые рукавицы»: он — опять за рубежом. Но Люшков настаивает. Вызвали Неймана из тридесятого государства и через Москву направили в Хабаровск. Но не для разработки новых хитроумных ходов против японских спецслужб, непрерывно наращивавших свои происки у советской дальневосточной границы. Нет, не для этого везли его через всю страну в арестантском вагоне. Богданов уже трагически закончил свой жизненный путь. Как мог, еще сопротивлялся неправде измученный изощренными допросами Шилов. Он не знал, что его давний товарищ возвращался в Хабаровск в таком же вагоне, как и он сам. Нейман был арестован как участник той же самой мифической, выдуманной Арнольдовым, правотроцкистской организации и как японский шпион. Он обвинялся, в частности, в том, что использовал зарубежные каналы по делу «Маки-Мираж» якобы для снабжения по ним японской разведки достоверной информацией о политическом и военно-экономическом потенциале края. В государственных преступлениях обвинили человека, который, годами рискуя собой за пределами Родины, самоотверженно выполнял задания по обеспечению ее интересов и безопасности. И, видимо, это у него получалось неплохо: подтверждением тому — награды, которых он был удостоен. В 1927 году Владивостокский окрисполком наградил Неймана браунингом, а в 1932 году полномочное представительство ОГПУ по ДВК — маузером. Несколько позднее коллегия ОПТУ награждает его для того времени престижным пистолетом системы Коровина, еще через год — весьма чтимым в чекистской среде знаком «Почетный чекист». А вот в графе о серьезных промахах и взысканиях за все годы службы Неймана в различных подразделениях госбезопасности стоит одно краткое, но наверняка вызывающее уважение слово — «нет».
Так два старых друга неожиданно для себя снова оказались в Хабаровске.

ФАКТЫ УБЕЖДАЮТ
Продолжавшиеся почти два года массовые аресты сотрудников органов госбезопасности края, обвинявшихся в антигосударственной деятельности, жестокое обращение с ними во время следствия, а потом и расправа — все это сказывалось на настроении чекистов, их работе.
«Тот, кто не может добиваться таких показаний, тот просто не хочет бороться с врагами», — так оценивало начальство результаты работы своих подчиненных. Сотрудник краевого управления Г. Н. Павлов «за пассивность в борьбе с контрреволюцией» был исключен из ВКП(б), уволен с работы, а потом арестован и осужден как «социально опасный элемент». Не выдержав систематических угроз своего начальника «отдать под суд за медлительность в работе», покончил жизнь самоубийством оперативный работник В. В. Дубровин. По тем же причинам отравился член московской бригады Костюк, повесился начальник отделения Штлярский, застрелился на дежурстве начальник отделения Богаткин. Эти самоубийства угнетали людей, делали невыносимой и без того тяжелую морально-психологическую атмосферу в коллективе.
Многочисленные документы тех трагических лет свидетельствуют, что зловещую роль в развязывании беззакония сыграли специальные бригады «для разворачивания оперативно-следственной работы в деле борьбы с контрреволюцией». Особой жестокостью при этом отличались подручные Люшкова и Фриновского, в большинстве своем еще в предвоенные годы понесшие суровые наказания,
Это совсем не значит, что массовое избиение дальневосточников — дело рук только «варягов». Беда в том, что под влияние таких людей, как Люшков, попадало немало честных чекистов. Примем во внимание и массовые мероприятия по «поднятию политической бдительности», и указы центрального и местного руководства НКВД, которое порой искусственно создавало видимость кризисных ситуаций в крае и доказывало необходимость применения чрезвычайных мер.
Да, расплата настигла многих изуверов. Так, в августе 1940 года перед военным трибуналом держали ответ пятеро бывших сотрудников УНКВД по Еврейской автономной области: А. К. Кизилевич, В. Р. Ларкин, Н. И. Лущик, Ф. Ф. Шумкин вместе с бывшим начальником УНКВД П. А. Соловьевым. Трибунал приговорил Соловьева, Ларкина и Кизилевича к десяти годам исправительно-трудовых лагерей, остальных — к восьми.
В октябре того же года в военном трибунале рассматривалось дело по обвинению бывших начальников Управления НКВД по Нижнеамурской области Д. К. Сенько, Я. Л. Фельдмана, а также сотрудников этого же управления И. П. Береснева и И. М. Узы. Сенько и Фельдман были приговорены к высшей мере наказания, Уза и Береснев — к длительным срокам изоляции.
В том же 1940 году за нарушение социалистической законности в 1937 — 1938 годах были осуждены к высшей мере наказания Каган, Крохичев, Осинин; к десяти годам исправительно-трудовых лагерей — Булатов и Иванов-Сегаль, в 1941 году — Евтушенко и Малкевич, последние из люшковской бригады.
Однако ни эти, ни не названные здесь приговоры не идут ни в какое сравнение с теми неисчислимыми трагедиями, ответственность за которые несут ежовские и бериевские «калифы на час».
Массовые незаконные репрессии тридцатых годов, гибель многих высококвалифицированных и опытных чекистов привели к тому, что Управление НКВД по Хабаровскому краю было серьезно ослаблено. Потребуются годы, чтобы оно смогло восстановить свою боеспособность.
Перед войной в краевом и областных управлениях НКВД пересматривались дела на всех осужденных. Многие из них были освобождены из-под стражи из-за отсутствия состава преступления. Около четырехсот человек в Еврейской автономной области, более восьмисот на Нижнем Амуре. Только в ряды 2-й Отдельной Краснознаменной армии вернулись почти две тысячи военнослужащих. Сбреди освобожденных оказалось несколько человек, которым на- кануне был объявлен смертный приговор, и они дожидались своего последнего часа...
Однако полного выздоровления в органах госбезопасности в предвоенные годы не произошло. Это стало возможным лишь после смерти Сталина.
Уже 4 мая 1954 года по решению ЦК КПСС в центре и на местах были образованы комиссии по пересмотру дел репрессированных. Тогда же была создана Хабаровская краевая комиссия.
На основании материалов, собранных чекистами, было возвращено доброе имя Борису Давыдовичу Богданову, Владимиру Абрамовичу Нейману, Николаю Петровичу Шилову, Ивану Ивановичу Горохову и тысячам других невинно пострадавшим.
И Сегодня хабаровские чекисты непосредственно участвуют в реализации Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30 — 40-х и в начале 50-х годов». По материалам, подготовленным ими, судебные органы уже реабилитировали немало дальневосточников. Ведется поиск мест захоронения жертв сталинских репрессий, в том числе и в Хабаровске.
Но как быть с Терентием Дмитриевичем Дерибасом, членом партии с 1903 года, бывшим узником царских тюрем? Активный участник гражданской войны, он был направлен на работу в ВЧК. Под руководством Ф. Э. Дзержинского способствовал ликвидации антоновщины. С января 1930 года — полномочный представитель ОГПУ по Дальневосточному краю. При нем совершенствовалась и укреплялась пограничная служба Дальнего Востока, давался отпор проискам японских спецслужб. Награжден орденами, знаком «Почетный чекист». В 1937 году стал жертвой репрессий. В середине пятидесятых годов реабилитирован. Все это так.
Но, думается, если на этом поставить точку, правда будет сказана не вся. Факты, ставшие известными в последние годы, убеждают, что Дерибас был причастен к массовым нарушениям социалистической законности. В результате их пострадали тысячи дальневосточников. Достаточно упомянуть дела о мифической «повстанческой организации» в Еврейской автономной области или о ликвидации заговора камчатских «сепаратистов».   |
Именно Т. Д. Дерибас возглавлял недоброй памяти «тройку» при краевом управлении ОГПУ — НКВД. На ее заседаниях рассматривались порой голословные, но обязательно «компрометирующие» материалы, собранные местными органами ОГПУ — НКВД. Подпись Дерибаса решала судьбы десятков, а то и сотен людей: они высылались с территории края, направлялись в спецпоселения и концлагеря, приговаривались к смерти.
Страшное это дело было поставлено «на поток», где человеческая жизнь ничего не стоила.
Вслед за Дерибасом в октябре 1937 года был арестован начальник УНКВД по Еврейской автономной области Лавтаков, в декабре - начальник Нижнеамурского областного УНКВД Липовский. Их дела также пересматривались. Однако, сняв с них обвинения в принадлежности к «правотроцкистской организации», судебные органы не нашли возможным полностью реабилитировать их, так как Лавтаков и Липовский несут ответственность за массовые репрессии. Такое же решение было принято и в отношении Барминского, заместителя Дерибаса, арестованного вместе с ним.
Почему же и поныне за массовые беззакония нет спроса с Дерибаса? Да еще за страшную деятельность «тройки», которой он руководил семь лет, с 1930 по 1937 год, практически до последнего дня своей службы в системе НКВД.
Почти одновременно с Т. Д. Дерибасом был арестован С. И. Западный, признанный «участником правотроцкистского заговора». Это обвинение судебными органами снято как необоснованное, и он тоже реабилитирован.
Нет, не таким, как Дерибас и его подручные, следует устанавливать мемориальные доски и памятники, а тем, кто безвинно пострадал от репрессий, погиб в застенках, лагерях и ссылке. Время истины наступило.

Бывший пом. нач. 3 отдела УГБ УНКВД по ДВК ст. лейтенант госбезопасности МАЛКЕВИЧ Александр Маркович, 1903 г.р., еврей, с высшим образованием, бывший член ВКП(б) с 1924 г. (исключен в связи с арестом), в органах НКВД служил с 1931 г., награжденный орденом «Красная Звезда» и знаком «Почетный чекист», был арестован 11 июля 1938 г. 4-м отделом УГБ УНКВД по ДВК с санкции военного прокурора войск НКВД Хабаровского погранокруга, о чем свидетельствуют ордер на его арест от этого же числа и указание именно на эту дату в собственноручном заявлении Малкевича на имя прокурора.
Иногда датой ареста ошибочно указывают 19 сентября 1938 г., но это - дата вынесения постановления о предъявлении ему обвинения.
В справке на арест МАЛКЕВИЧ указано, что показаниями ранее арестованных сотрудников УНКВД - МАЛАХОВА, РЫСЕНКО, ГОВЛИЧ, он, МАЛКЕВИЧ, изобличается как активный участник антисоветской правотроцкистской террористической организации.
Одновременно с объявлением постановления об избрании меры пресечения МАЛКЕВИЧ было предъявлено обвинение по ст. ст. 58 - 1 «б», 58 - 8 и 58 - 11 УК РСФСР.
Арестованные МАЛАХОВ, РЫСЕНКО и ГОВЛИЧ показали, что МАЛКЕВИЧ, как и они, состоял членом «военно-гражданского правотроцкистского блока на ДВК», орудовавшего в органах УНКВД под руководством бывшего начальника Управления НКВД  ЛЮШКОВА.
Обвиняемый МАЛАХОВ показал, что ЛЮШКОВ дал ему, МАЛКЕВИЧУ и РЫСЕНКО установку, которая сводилась к следующему: всеми средствами следствия оберегать от возможного разоблачения краевого военно-гражданского центра правых и троцкистов и его руководителей. Наряду с этим, через протоколы допросов арестованных и разоблаченных заговорщиков, популяризировать ЛЮШКОВА и его сообщников как людей, занимающих «непримиримую» позицию в борьбе с контрреволюцией в ДВК.
Аналогичные показания дали о МАЛКЕВИЧ арестованные сотрудники УНКВД РЫСЕНКО и ГОВЛИЧ.
На следствии МАЛКЕВИЧ свою причастность к указанной контрреволюционной организации отрицал, утверждая, что ЛЮШКОВА он знал только по службе и никаких вражеских заданий от него не получал и в преступной связи с ним не состоял.
Из приобщенной к делу справки, составленной из сообщения 1 спецотдела НКВД СССР, видно, что обвиняемые МАЛАХОВ, РЫСЕНКО и ГОВЛИЧ в заседании Военной Коллегии Верховного Суда СССР от ранее данных ими показаний – отказались.
27 июля 1940 г. МАЛКЕВИЧ дополнительно предъявлено обвинение по ст. 193 - 17 п. «б» УК РСФСР в том, что он «работая в следственной группе УНКВД на ДВК, в период 1937-38 гг. занимался фальсификацией следственных дел, создавал провокационные следственные дела, в результате чего были арестованы и осуждены ни в чем не повинные люди».
Виновность МАЛКЕВИЧ по этому пункту предъявленного ему обвинения обосновывалась показаниями ряда допрошенных свидетелей - сотрудников УНКВД и обзорными справками по сфальсифицированным им следственным делам.
Свидетель ПРОКОФЬЕВ А. Н. - сотрудник 2 отдела УГБ УНКВД ДВК, на допросе от 07.02.1940 г. показывает, что в январе 1938 г. после окончания чекистской школы он прибыл для работы в УНКВД на ДВК и поступил в распоряжение МАЛКЕВИЧА.
Через несколько дней МАЛКЕВИЧ поручил ему, ПРОКОФЬЕВУ, допрашивать арестованных НАСАНОВСКОГО, ПИВОВАРОВА и еще одного арестованного, фамилию которого свидетель не помнит. Свидетель говорит:
«Я спросил у МАЛКЕВИЧА: какие имеются на данных лиц компрометирующие материалы?
Он: «Какие Вам материалы? Это заговорщики, их надо «колоть»!
При уходе из кабинета, МАЛКЕВИЧ мне сказал: «Через три дня чтобы на всех трех были показания».
...Прошло три дня, но ни от одного из обвиняемых показаний я не получил.
МАЛКЕВИЧ, вызвав меня в кабинет, стал, как говорится, меня «накачивать» за то, что я не сумел получить от обвиняемых показаний».
Допрошенный на следствии свидетель СИДОРОВИЧ С. К., бывший сотрудник 7 отдела УГБ УНКВД на ДВК, на допросе от 20.01.1940 г. показал:
«МАЛКЕВИЧ возглавлял следствие по правотроцкистской контрреволюционной организации. ... Вызвав меня к себе, он сказал, что мне поручается допрос, ...должен вестись системой «конвейера», т. е. арестованный не получал возможности спать до тех пор, пока не сознается.
В течение более чем 15 суток я с подменой добивался признания РАЙСКОГО, но так как никаких конкретных материалов для его изобличения мне дано не было, я прямо заявил сотрудникам, что из этого дела ничего не может выйти и признание, добытое таким путем, не может иметь цены.
Дело РАЙСКОГО мне было приказано передать ВЕРЧУКОВУ. Спустя еще 13 суток «конвейера» РАЙСКИЙ, в полуневменяемом состоянии, дал «признание».
Далее свидетель показывает, что МАЛКЕВИЧ поручил ему допрашивать арестованного КОНКОЛЬ - директора деревообделочного завода, на которого также не было никаких изобличающих материалов.
«Я просил МАЛКЕВИЧА дать мне материалы на КОНКУЛЬ, - говорит свидетель СИДОРОВИЧ, - но он мне ответил: «Вы что, не верите в это дело?». ... Разговор был закончен такой фразой МАЛКЕВИЧА: «Тот, кто не умеет бороться с врагами народа, тот не хочет бороться с ними». Это была явная попытка воздействовать на меня, как на следователя. ...МАЛКЕВИЧ приказал мне дело на КОНКУЛЬ передать ЦИВИЛЕВУ).
Свидетель НЕПОМНЯЩЙ С. О. указывает, что он также подвергался избиениям, вынужденно дав показания о своей принадлежности к контрреволюционной правотроцкистской организации.
«В результате избиении, - говорит свидетель, - мне серьезно повредили ребро в левой части груди в области сердца, на ребре появилась большая опухолъ, ...повредили переднюю стенку живота, разбив мышцы, повредили зубы и глаз. В избиениях меня участвовали бывший пом. нач. отдела МАЛКЕВИЧ...».
Свидетель ЦЫГАНОВ Г. И. в своих показаниях от 27.09.1939 г. указывает:
«...Со слов бывшего секретаря ИНО КОРОТКОВА мне известно, что когда после избиений и пыток бывший секретарь Амурского обкома ВКП (б) ИВАНОВ дал согласие «писать» ему ст. лейтенант госбезопасности МАЛКЕВИЧ дал бумагу, а сам, посадив ИВАНОВА с КОРОТКОВЫМ, ушел из кабинета. ИВАНОВ писал, а КОРОТКОВ его стерег. Через час зашел МАЛКЕВИЧ и увидел, что ИВАНОВ пишет не «показания», а заявление СТАЛИНУ, стал кричать и бить его. Разорвал написанное, поставил ИВАНОВА к стене так, как становятся, когда играют в «чехарду», взял валенок, в котором был кирпич, и, сев на ИВАНОВА верхом и ударяя валенком по заду, приговаривал, матерясь: «Жаловаться в ЦК, вот тебе, поезжай в ЦК...».
Свидетель ЕВТУШЕНКО И. Н., бывший нач. 11 отд. УНКВД Хабаровского края, на допросе от 14.03.1940 г. показал:
«...Наручники, которые одевались арестованным, были двух систем. Одни были простой системы, которые одевались арестованным для морального воздействия и они никакой физической боли арестованному не приносили. Другие были так называемой «американской» системы, которые были таким образом сконструированы, что арестованному они причиняли сильную боль, и руки у арестованного быстро затекали кровью. Таким образом, американские наручники, помимо морального воздействия, приносили физическую боль».
Обвиняемый ШИЛОВ Н. П. - бывший сотрудник УГБ УНКВД по ДВК, в судебном заседании от 23.01.1939 г. по своему делу показал, что на следствии от него требовали показаний о причастности к правотроцкистскому блоку и жестоко при этом избивали. В числе лиц, избивавших его, ШИЛОВ называет ИНЖЕВАТОВА, КРУМИНА и МАЛКЕВИЧА. ШИЛОВ показывает:
«6 ноября, почти сойдя с ума, я написал свое заявление ЕЖОВУ, в котором написал, что я дворянин, что мой отец директор банка, что я был завербован польской разведкой, что брат мой белый офицер, убежал в Харбин, а я завербован был японской разведкой. Все написанное мною - ложь, и я этого не подписал. После этого меня опять стали избивать и я, не выдержав издевательств, стал писать, что от меня требовали ... Находясь в камере, я несколько раз пытался покончить жизнь самоубийством, но мне это не удавалось».
В 1937 г. МАЛКЕВИЧЕМ было сфальсифицировано следственное дело по обвинению машиниста поезда № 505 БАРАХТИНА и главного кондуктора РОМАНОВА, от которых путем пыток, им были получены показании о том, что они, якобы по заданию правотроцкистской организации, совершили крушение поезда № 505, который следовал с корейцами-переселенцами. Между тем, специальной технической комиссией установлено, что крушение поезда № 505 произошло от излома рельса пути.
Из приобщенной к делу обзорной справки видно, что арестованные БАРАХТИН и РОМАНОВ дали показания о своей принадлежности к правотроцкистской организации и назвали группу лиц якобы тоже в ней состоящих.
Приговором Выездной Сессии Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 10.06.1938 г. РОМАНОВ и БАРАХТИН по ст. ст. 58 - 2 - 11 УК РСФСР осуждены к ВМН – расстрелу.
Свидетель ЕВТУШЕНКО И. Н. на допросе от 16. 04.1940 г. показал:
«...МАЛКЕВИЧ арестованного кондуктора бил, причем, в некоторых случаях он его бил при мне. Однажды, как мне помнится, я зашел в кабинет к МАЛКЕВИЧУ, арестованный у него сидел в наручниках. Тут же, при мне, МАЛКЕВИЧ стал его избивать. Бил он его руками по лицу...Избивал он его до тех пор, пока арестованный не стал давать о себе и о других показания».
На предварительном следствии, не признав себя виновным в фальсификации следственных дел, МАЛКЕВИЧ признал, что им допускались избиения арестованных. Так, на допросе от 11.04.1940 г. МАЛКЕВИЧ показал:
«...как метод допроса арестованных мы применяли одевание наручников, держание арестованных длительное время на «конвейере» и по нескольку дней не давали спать.
...Признаюсь, что действительно меры физического воздействия я применял к отдельным арестованным, которые не давали показаний, и сдерживали таким образом следствие.
...Избиение арестованных, а также надевание наручников и держание на «конвейере», я делал всякий раз с разрешения руководства УНКВД...».
На допросе от 14.04.1940 г. МАЛКЕВИЧ показал:
«...В 1938 г., помню, был такой случай: по делу проходил Управляющий Дальместпрома некто ЛУРЬЕ, на которого были показания, изобличающие его в преступной деятельности...Тем не менее, ЛУРЬЕ упорно отрицал свою причастность к преступной деятельности и упорно не давал показании. Об этом мною было доложено ОСИНИНУ, который выслушал и прямо заявил: «Наденьте на него наручники и дайте ему в морду»... После этого разговора я одел на ЛУРЬЕ наручники и крепко его избил.
...При допросе бывшего нач. 3 отдела ДИНОВА я также применял меры физического воздействия».
12 марта 1941 г. военный трибунал войск НКВД Хабаровского округа принял дело на МАЛКЕВИЧ А к своему производству, исключив из обвинения МАЛКЕВИЧА ст. ст. 58 - 1 «б», 58 - 8 и 58 - 11 УК РСФСР, и предав его суду по ст. І93 - І7 п. «б» УК РСФСР.
В судебном заседании военного трибунала от 26 - 27 марта 1941 г. МАЛКЕВИЧ, не признавая себя виновным, утверждал, что фальсификацией следственных дел он не занимался.
МАЛКЕВИЧ в суде показал, что им избивались арестованные ЛУРЬЕ и ДИНОВ:
«К отдельному ряду лиц, - говорит в суде обвиняемый МАЛКЕВИЧ, - я применял меры физического воздействия, в силу чего получал от них показания ... О методах физического воздействия я услышал только во время работы на Дальнем Востоке в 1937 г., эти методы были введены КОГАНОМ, ЛЮШКОВЫМ, ОСИНИНЫМ, исполнителями этих указаний были МАЛАХОВ, РЫСЕНКО, ЕВТУШЕНКО и ряд лиц, которые вели следствие».
Допрошенный в суде свидетель ЕВТУШЕНКО И. Н., осужденный по ст. 193 - 17 «а» УК РСФСР к 10 годам ИТЛ, подтвердил ранее данные им показания, заявив, что МАЛКЕВИЧ избивал арестованных БАРМИНСКОГО, ШИЛОВА, ХАВКИНА, БОГДАНОВА, РОМАНОВА.
27.03.1941 г. (а не 23.03.1941 г., как это иногда ошибочно указывают) Военный трибунал войск НКВД Хабаровского округа признал МАЛКЕВИЧА виновным в нарушениях социалистической законности, выразившихся в применении к арестованным мер физического воздействия - стойки, «конвейера», избиений (в частности, к ЛУРЬЕ, ДИНОВУ, ШИЛОВУ, БАРАХТИНУ, РОМАНОВУ и др.), в фальсификации дел на БАРАХТИНА и РОМАНОВА, КОЛОЦУК и ГРУЗИНСКОГО, и на основании ст. 193 - 17 п. «б» УК РСФСР осудил его к высшей мере наказания - расстрелу.
Военная Коллегия Верховного Суда СССР определением от 30 апреля 1941 г. заменила МАЛКЕВИЧУ ВМН - расстрел - десятью годами лишения свободы в ИТЛ, в качестве доводов сославшись на обстановку, в которой работал МАЛКЕВИЧ, а также на то, что со времени совершения им преступлений прошло около 3 лет.
После отбытия наказания МАЛКЕВИЧ проживал в г. Томске и работал зам. нач. цеха на электромоторном заводе № 653.

20 мая 1939 г. ЦИВИЛЕВ В. Н. :
"МАЛКЕВИЧА Александра Марковича я знаю с конца 1937 года, т. е. с момента, когда он был назначен заместителем начальника 7-го отдела УНКВД по ДВК. До этого МАЛКЕВИЧА я совершенно не знал и ничего о нем не слыхал.
МАЛКЕВИЧА А. М. я знал и работал с ним в одном отделе до дня моего ареста, т. е. до 16 мая 1938 г.
За период моей работы в отделе, которым, по существу, руководил МАЛКЕВИЧ, отдел в основном занимался вопросами работы по закордону. МАЛКЕВИЧ, будучи заместителем начальника этого отдела, основными вопросами по характеру работы отдела совершенно не занимался.
Со стороны МАЛКЕВИЧА как руководителя этого отдела с первых дней его прихода в отдел родилось полное недоверие к сотрудникам в вопросах агентурно- оперативной работы.
Всю агентуру ИНО МАЛКЕВИЧ считал предательской, поэтому все агенты, которые появились на нашей территории по явкам, арестовывались. Делалось это без продуманного плана по свойственному взгляду МАЛКЕВИЧА.
Все переброски закордонной агентуры за время пребывания МАЛКЕВИЧА в ИНО были проведены без моего участия, но мне известно, что все проведенные переброски МАЛКЕВИЧЕМ и ОСИНИНЫМ кончились неудачей и были провалены.
Мне после переброски людей за кордон стали известны как неудачные перебрасываемая группа МАЛКЕВИЧЕМ в районе Гродеково, закончилась не удачей, и в результате вся агентура из этого числа оказалось неспособной. По слухам, вся эта агентура разбежалась, поставленной задачи не выполнили. Какие задачи и состав этой группы мне неизвестно.
Кроме этого, в районе Благовещенска по санкции Малкевича и ОСИНИНА было проведено несколько перебросок агентуры, которые также оказались неудачными. Причины провала этих перебросок мне неизвестны.
Все это указывает и говорит о том, что вся практика работы у МАЛКЕВИЧА строилась в отрыве от масс. Мы, сотрудники, были в загоне у МАЛКЕВИЧА и ОСИНИНА. Дело доходило до того, что последнее время нас, сотрудников ИНО, не допускали на оперативные совещании, а на совещаниях в наше отсутствие называли "экспортными".

НЕПОМНЯЩИЙ С.О.
"Арестован я был еще 9/У1-1937 года бывш. нач. ОО ОКДВА БАРМИНСКИМ, оказавшимся врагом народа, по обвинению меня в служебном преступлении по ст. 193 УК, вину в котором я тогда же признал и признаю.
В ноябре-декабре 1937 года, в январе, марте или апреле 1938 года меня подвергли жестоким избиениям и другого рода истязаниям, путем которых принудили записать заведомо ложные собственноручные показания, в которых я по принуждению и под диктовку со стороны пом. особоуполномоченного УДАЛЬЦА и др. оклеветал себя и других лиц в причастности к право-троцкистской к/р организации, хотя я сам о существовании такой организации до ареста ничего не знал;
В результате избиений мне серьезно повредили ребро в левой части груди в области сердца, на ребре появилась большая опухоль, которая, периодически воспаляясь, причиняет сильные боли и влияет на деятельность сердца. Повредили переднюю стенку живота, разбив мышцы, повредили зубы и глаз.
В избиениях меня участвовали бывш. пом. нач. отдела МАЛКЕВИЧ, пом. особоуполномоченного УДАЛЕЦ, уполномоченный его аппарата ТИХОНОВ.
О том, как меня эти лица били и истязали, как принудили написать заведомо ложные собственноручные показания, я подробно напишу особо. Я неоднократно заявлял пом. особоуполномоченного УДАЛЬЦУ, работникам его аппарата ТИХОНОВУ, ЭПЕЛЬБАУМУ и др. , что принудив меня путем избиений написать ложные показания они создают заведомую провокацию, совершают преступление перед родиной, обманывают партию и правительство. На эти мои заявления и просьбы дать мне возможность написать правду, со стороны УДАЛЬЦА и ТИХОНОВА встречались разными издевательствами.
Об избиениях, которым я подвергался со стороны МАЛКЕВИЧА, УДАЛЬЦА и ТИХОНОВА, о том, как эти палачи принудили меня под их диктовку написать заведомо ложные собственноручные показания, я при первом же вызове меня следователем БОЛЬШАКОВЫМ заявил ему, потом это заявление неоднократно повторял ему при каждом вызове, но следователь Большаков, сам избивавший двух арестованных и создававший такие же провокационные дела, как и УДАЛЕЦ, эти мои заявления также умышленно игнорировал, издевательски заявляя: "Мало били, я тебя еще так побью, что не только подтвердишь то, что написал, а еще напишешь, что твоя жена и дети тоже члены организации".

20.01.1940 г. СИДОРОВИЧ С.К.
"В начале 1938 года я был прикомандирован из Амурского облуправления НКВД к бывшему 7 отделу УГБ /ИНО/, заместителем начальника которого в то время был МАЛКЕВИЧ Александр Маркович.
Аппарат ИНО уже не работал по своему прямому назначению, происходила поголовная ликвидация всей зарубежной агентуры, и в самом аппарате ИНО оставалось не арестованными единицы. В их числе находился и я.
Использовался я по выполнению отдельных заданий, будучи по существу отстранен от оперативной работы в полном её объеме. МАЛКЕВИЧ поручал мне допросы отдельных арестованных.
Для форсирования следствия, он поручал допросы отдельных арестованных находившимся в его подчинении работникам ИНО.
Вызвав меня к себе, он сказал, что мне поручается допрос врага народа РАЙСКОГО. Причем, допрос должен вестись системой "конвейера", т. е. арестованный не получал возможности спать до тех пор, пока не сознается.
В течение более чем 15 суток я с подменой добивался признания РАЙСКОГО. Но так как никаких конкретных материалов для его изобличения мне дано не было, я прямо заявил сотрудникам отдела ЦИВИЛЕВУ, ВЕРГУНОВУ, что из этого дела ничего не может выйти, и признание, добытое такими способами, не может иметь цены. Дело РАЙСКОГО мне было приказано передать ВЕРГУНОВУ. Спустя еще 13 суток "конвейера" РАЙСКИЙ в полуневменяемом состоянии дал "признание".
Такие методы следствия мне были совершенно непонятны.
Мне было МАЛКЕВИЧЕМ же поручено допрашивать еще одного арестованного по тому же делу - КОНКУЛЬ. Я спросил МАЛКЕВИЧА, где находится материал, обвиняющий или изобличающий КОНКУЛЯ. МАЛКЕВИЧ отослал меня к ЦИВИЛЕВУ. ЦИВИЛЕВ мне ответил, что никаких материалов у него нет.
Я попытался вести допрос уже установившимся к тому времени методом, т. е. одними требованиями от арестованного сознания в том, что он враг народа. Но затем, ближе ознакомившись с личностью КОНКУЛЯ, начал сомневаться в правильности такого подхода к нему. Тем более, что сам метод следствия противоречил моим представлениям о следственной работе.
Я просил МАЛКЕВИЧА дать мне все же все материалы, которые имеются на КОНКУЛЯ. Он мне ответил: "Вы что, не верите в это дело?". Я сказал, что я не имею права говорить так, так как никакого дела пока не видел. Дальнейший разговор был закончен такой фразой МАЛКЕВИЧА: "Тот, кто не умеет бороться с врагами народа, тот не хочет бороться с ними". Это была явная попытка воздействовать на ценя как на следователя.
Вслед за этим я почувствовал изменение отношения ко мне со стороны ЦИВИЛЕВА, ВЕРГУНОВА, которые прямо подчеркивали в разговорах со мной, что в "такое время" получить такую аттестацию начальника дело опасное.
Я решил подать МАЛКЕВИЧУ официальный рапорт, и в нем указал почти дословно следующее: прошу ознакомить меня с историей возникновения дела правотроцкистской организации... Вместо удовлетворения моей просьбы, МАЛКЕВИЧ приказал мне дело КОНКУЛЯ передать ЦИВИЛЕВУ. Чем кончились дела КОНКУЛЯ, РАЙСКОГО и др. членов этой организации я не знаю, так как больше к следствию по этому делу не допускался.
Считаю, что эти действия МАЛКЕВИЧА были безусловным нарушением революционной законности.
После смены /вернее, ареста/ люшковского руководства, я доложил об этом случае новому начальнику управления ГОРБАЧУ и зам. нач. 3 отдела ПОЛЯЧЕК, но официально от меня никаких материалов не потребовали.
Только с прибытием тов. НИКИШОВА я подал об этом заявление на его имя через своего начальника отдела тов. ВАЛУЕВА, и передал затем с резолюцией т. НИКИШОВА: "В следств. часть".