Форум истории ВЧК ОГПУ НКВД МГБ

Основные форумы => 1953-1991 КГБ - МВД => Тема начата: Alex от 01 октября 2015, 21:28:11

Название: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 01 октября 2015, 21:28:11
 В ПРЕЗИДИУМ XXIV СЪЕЗДА КПСС


  от бывшего члена КПСС с 1927 года

  Альтшуллера Исаака Константиновича

                                                             3 А Я В Л Е Н И Е

14-го февраля 1958 года на заседании Комитета партийного контроля при ЦК КПСС я был исключен из рядов КПСС с формулировкой «За нарушение социалистической законности» по общему конфликтному делу совместно с ОГОЛЬЦОВЫМ С.И., ЗАНИНЫМ С.Ф., ПОДЧАСОВЫМ И.В.и КОЖЕМЯКИНЫМ И.А.

Этому предшествовали следующие обстоятельства:
2-го апреля 1956 г. я был арестован КГБ при Совмине СССР. В течение года содержался в одиночном тюремном заключении. Мои следователи из КГБ и военной прокуратуры СССР инкриминировали мне по периоду моей работы в Ленинградском управлении НКВД искусственно созданное ими тягчайшее государственное преступление, якобы выразившееся в фальсификации мною совместно с другими сотрудниками КГБ дела ленинградских ученых во время Отечественной войны и ленинградской блокады. Однако военный трибунал Ленинградского военного округа,
которому после окончания следствия было передано мое дело, отказался меня судить, опровергнув своим объективным определением от 15/IX-1956 г. сфабрикованное моими следователями обвинение против меня. В дальнейшем,
благодаря активному вмешательству ЦК КПСС, признавшему мой арест необоснованным, следственные органы вынуждены были освободить меня из-под стражи 30/III-1957 г., а дело мое прекратить.

Мне долго было непонятно, почему работники особой инспекции КГБ, производившие расследование по моему делу совместно с работниками военной прокуратуры СССР, были так заинтересованы в том, чтобы представить в виде невинных агнцев репрессированных в период ленинградской блокады лиц, занимавшихся антисоветской
и изменнической деятельностью, прикрывая их громким наименованием ленинградских ученых? Почему, с другой стороны, те же работники следственных органов так добивались опорочить честных сотрудников органов госбезопасности, в том числе и меня, выполнявших в соответствии с приказами военного времени, в исключительно
суровых условиях ленинградской блокады, свои обязанности по разоблачению пособников гитлеровских оккупантов, изменников Родине и антисоветчиков-пораженцев?

Лишь значительно позднее, после ознакомления в аппарате КПК при ЦК КПСС с некоторыми материалами этого дела, мне стало известно, что следственные органы КГБ и военной прокуратуры руководствовались в своем тенденциозном расследовании по нашему делу волюнтаристской резолюцией Н.С. ХРУЩЕВА на заявлении освобожденного из лагерей в 1954 г. ленинградского профессора СТРАХОВИЧА: «Разыскать всех виновных и строго наказать»
1. Во исполнение этой грозной резолюции, заранее обуславливающей нашу виновность, быв. пред. КГБ СЕРОВ, в
порядке угодничества и подхалимажа, стараясь загладить свои собственные старые грехи (например, поголовное выселение народов ряда кавказских республик), дал в свою очередь жесткие директивы работникам особой инспекции КГБ по подбору «материалов» и проведению тенденциозного расследования по делу ОГОЛЬЦОВА и других.
Несмотря на то, что быв. нач. Ленинградского управления НКВД КУБАТКИНЫМ я был отстранен от дела после получения мною отказного протокола допроса от проф. ВИНОГРАДОВА и даже не принимал участия в окончании этого дела (cм. прилагаемый краткий перечень — пункты 1, 4 и 5), только я один был подвергнут аресту по приказу СЕРОВА 30/III-1956 г. Очевидно, что СЕРОВ при этом рассчитывал, подвергнув меня — старика, перенесшего тогда первый инфаркт миокарда, одиночному тюремному заключению, быстро добиться от меня признания в мнимых преступлениях и
ложного оговора других работников КГБ.
Однако все ухищрения моих следователей, стремившихся доказать нашу вину в якобы незаконном репрессировании в период ленинградской блокады ряда научных работников, неправильно реабилитированных в 1954 г., не увенчались успехом. Не помогли им даже методы шантажа, применявшиеся к одному из моих однодельцев КОЖЕМЯКИНУ, от которого угрозами и обещаниями пытались вымогать ложные показания на меня и других работников КГБ (см. п. 5 прилагаемого краткого перечня). Бесспорно, что если бы повторилась обстановка периода Отечественной войны и
ленинградской блокады, то с изменниками и предателями поступили бы точно так же по всем строгостям законов военного времени.
Убедившись, что искусственно созданный криминал по делу т. наз. ленинградских ученых недостаточен для предания меня суду, следственные органы стали фабриковать против меня дополнительное обвинение по ежовскому периоду. В отрыве от порочной ежовской системы 1937–1938 гг. моими следователями были извлечены из архивов следственные дела того времени, в которых я принимал прямое или косвенное участие (оформлял документы, присутствовал на контрольных допросах арестованных и т.д.). Известно, что массовые аресты, следствие и репрессирование
по ним производились в условиях культа личности, по директивам руководящих инстанций и приказам «сталинского наркома» ЕЖОВА органами НКВД, прокуратуры и суда упрощенно, с нарушением элементарных советских законов. Все это сопровождалось изо дня в день призывами общественно-партийных организаций, административных органов, а также нашей печати об усилении бдительности, уничтожении всех врагов народа, ускорении разгрома «пятой колонны» во имя спасения революции и советской власти. Естественно, что в той нагнетаемой атмосфере массовой шпиономании все честные коммунисты, работавшие в органах НКВД, суда и прокуратуры, допускали «во имя спасения революции» нарушение норм советской законности при проведении массовых арестов и упрощенном оформлении
следственно-судебных актов по ним. Больше того, все исключенные из партии коммунисты арестовывались «за связь с врагами народа» без достаточных к тому оснований, по указаниям руководителей партийных организаций.

Но только отдельные проходимцы, проникшие случайно в органы НКВД, использовали ту обстановку в своих личных карьеристских целях. Подавляющее же большинство нас — честных коммунистов, выполняя приказы НКВД СССР, считало, что мы это делаем во имя спасения революции и советской власти. В тех случаях, когда у меня возникало
твердое убеждение, что отдельные лица арестованы ошибочно, я старался добиться их освобождения. Несмотря на то, что это грозило мне тяжелыми последствиями в тогдашней суровой обстановке, я, по мере своих сил, добивался освобождения невинно арестованных [...]

Никогда и ни при каких обстоятельствах я лично не применял методов физического и психического воздействия к арестованным [...] Трибунал ленинградского военного округа своим объективным определением от 15 сентября 1956 г. разрушил искусственно построенное следствием провокационное обвинение против меня и возвратил мое дело в следственные органы, указав на необоснованность моего ареста и обвинения. Но несмотря на это я содержался еще 6,5 месяцев после того в одиночном тюремном заключении и по приказу СЕРОВА на меня продолжалась подборка
«материалов» (целое собрание сочинений в 12 томах).

Лишь благодаря настойчивому вмешательству ЦК КПСС, признавшего мой арест необоснованным, особая инспекция КГБ была вынуждена меня освободить из-под стражи 30/III-1957 г. Но во имя спасения «чести своего мундира» и для оправдания моего годичного тюремного одиночного заключения СЕРОВЫМ были подписаны неправомерные постановление о прекращении моего дела («за давностью») и дискриминационный приказ об изменении формулировки моего увольнения из органов КГБ в 1951 г., заклеймившие меня преступником до конца моей жизни.

Когда же неправильные действия следственных органов мною были обжалованы в ЦК КПСС, то в ответ на это КГБ и военная прокуратура СССР переслали в КПК при ЦК КПСС весьма тенденциозную обзорную справку, составленную по «материалам следствия» с тем, чтобы расправиться со мной. Эта цель была достигнута путем исключения меня 14/II-1958 г. из рядов КПСС по групповому конфликтному делу совместно с ОГОЛЬЦОВЫМ, ЗАНИНЫМ и др.

О том, насколько удалось работникам КГБ и военной прокуратуре ввести в заблуждение КПК при ЦК КПСС по нашему делу, можно судить хотя бы по следующим фактам:
1) мой партследователь ГАНИН отбросил, как ненужный хлам, все приведенные мною в моих устных и письменных объяснениях факты, опровергающие искусственно созданное против меня обвинение;
2) одновременно ГАНИН целиком воспринял точку зрения следственных органов, заранее представивших ему свои
тенденциозные материалы и выводы по ним; 3) главным и единственным обвинителем, выступавшим на заседании КПК по нашему делу, был пом. воен. прокурора ПЕТРОВ, непосредственно проводивший необъективное следствие по моему делу совместно с работником инспекции КГБ Н. СЕРОВЫМ.

Считаю необходимым более подробно остановиться на этих фактах, чтобы дать объективный анализ произведенной над нами расправе.Свои надежды на справедливое расследование по моему делу я перенес в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, твердо веря, что все наносное будет отсеяно и полная истина, наконец, восторжествует. Поэтому я был неприятно поражен и морально убит, когда партследователь ГАНИН прочел мне т. наз. обзорную справку, повторившую целиком искусственно созданные КГБ и военной прокуратурой СССР обвинения против меня, зафиксированные в серовском постановлении о прекращении моего дела (за давностью). Мои многократные обращения к ГАНИНУ о приведении фактов, опровергающих состряпанные следственными органами обвинительные материалы против меня, остались безрезультатными. Я убедился, что ГАНИН, не желая вникнуть в существо дела, полностью воспринял точку зрения следственных органов, заранее представивших ему свои тенденциозные материалы и выводы. Одновременно ГАНИН неоднократно заверял меня, что не может быть и речи о моем исключении из партии, так как никаких умышленных партийных преступлений я не совершал, а мною допущены лишь ошибки, объясняющиеся порочной системой работы органов безопасности того времени. Как потом выяснилось, аналогичные заверения ГАНИН делал ОГОЛЬЦОВУ, ЗАНИНУ, ПОДЧАСОВУ и КОЖЕМЯКИНУ. Двурушническая линия поведения ГАНИНА стала окончательно для меня ясной 22 января 1958 г. на заключительной беседе со мной. На этой «беседе»-допросе неожиданно для меня
ГАНИН предоставил основную роль моему бывшему следователю из инспекции КГБ Н. СЕРОВУ, тенденциозное поведение которого я обжаловал в ЦК КПСС. Допрос-беседа, проводившаяся 22 января 1958 г. Н. СЕРОВЫМ в присутствии ГАНИНА, сопровождалась оскорбительными и клеветническими эпитетами по моему адресу. Мне до сих пор
непонятно, для чего ГАНИНУ понадобилось в стенах ЦК КПСС, которому я принес жалобу на незаконные действия следственных органов по моему делу, повторять мучительный и оскорбительный мой допрос следователем СЕРОВЫМ? Зная, что я не оправился от тяжелых травм, нанесенных мне следственными органами одиночным тюремным заключением, сопровождавшимся у меня вторым инфарктом миокарда, такой поступок со стороны ГАНИНА является по меньшей мере непартийным и негуманным.

14 февраля 1958 г. состоялось заседание Комитета партконтроля при ЦК КПСС под председательством быв. члена президиума ЦК КПСС Н.М. ШВЕРНИКА, на котором рассматривалось общее конфликтное дело на ОГОЛЬЦОВА, ЗАНИНА, ПОДЧАСОВА, КОЖЕМЯКИНА и меня. ГАНИН зачитал краткую справку-заключение, в котором все поименованные лица без всякой дифференциации их проступков были охарактеризованы как злостные нарушители социалистической законности, фальсификаторы дела ленинградских ученых в период блокады и т.п.

Затем тов. ШВЕРНИК предоставил каждому из нас поочередно слово для справки. Но по существу дела никому из нас не дали возможности высказаться, так как члены Комитета партконтроля и приглашенные гости (из КГБ и военной прокуратуры) прерывали нас множеством реплик и озлобленных выкриков, как то:

«У вас всех руки по локти в крови...»
«Вы еще смеете оправдываться, лучше расскажите, какие пытки вы применяли к
честным людям?..»
«Все ваши агенты — провокаторы, а вы — липачи...»
«Сколько невинных людей вы уничтожили, а их детей оставили сиротами?..» и т.д. и т.п.

Наших объяснений не слушали и, как только мы доходили до существа дела и приводили аргументы, оправдывающие нас в какой-то степени, возгласом «довольно!» нас обрывали и сажали на место.К моему глубокому изумлению, после наших коротких оборванных выступлений слово было предоставлено работнику военной прокуратуры — подполковнику ПЕТРОВУ, тому самому ПЕТРОВУ, который наряду со следователем КГБ Н. СЕРОВЫМ непосредственно
вел следствие по моему делу, неоднократно оскорблял меня на допросах и заявлял, что «все старые чекисты — провокаторы и липачи, которых нужно беспощадно уничтожать». И вот этому самому погромщику старых чекистских кадров (иначе я его никак назвать не могу) была предоставлена на заседании КПК при ЦК КПСС не ограниченная регламентом возможность окончательно заклеймить нас позорным клеймом преступников и нарушителей соц. законности. Так как он был единственным лицом, выступавшим на этом заседании с обвинительной речью, то его выступление прозвучало, как обвинительный приговор всем нам. ПЕТРОВ с присущей ему демагогией и жгучей ненавистью к старым чекистам разрисовал нас как банду матерых преступников, возглавлявшуюся ОГОЛЬЦОВЫМ, которая якобы занималась фабрикацией шпионских и диверсионных организаций в целях уничтожения невинных
советских ученых и научных работников. Дававшаяся неоднократно пом. прокурора ПЕТРОВЫМ и в процессе моего следствия, и на заседании КПК клеветническая оценка старых чекистских кадров ничем по существу не отличается от позорных и грязных инсинуаций зарубежной антикоммунистической и профашистской прессы, именующей
всех чекистов кровожадными палачами и опричниками, терзающими русский народ.

После выступления прокурора ПЕТРОВА последовал 5-минутный перерыв. Затем тов. ШВЕРНИК коротко резюмировал итоги разбора нашего дела и объявил, что все мы, как недостойные оставаться в рядах партии, подлежим безусловному исключению. Тут же последовал отбор у нас партийных документов. Насколько заранее был предрешен
вопрос о нашем исключении из партии, можно судить хотя бы по тому, что тов. ШВЕРНИК в своем коротком резюме огласил ошибочные и извращенные партследователем ГАНИНЫМ факты по существу наших «преступлений» (например, мне были приписаны чужие дела и агенты и я упорно именовался зам. нач. Ленинград. управления НКВД,
хотя никогда таковым не был).

Лично у меня остался исключительно тяжелый осадок от этого заседания верховного контрольного органа нашей партии, который даже формально, как мне кажется, будучи введен в заблуждение следственными органами, нарушил основные принципы внутрипартийной демократии, а именно:

1. Мне, так же как и другим товарищам, при разборе нашего дела не была предоставлена возможность высказаться в последний раз перед решением вопроса о нашей партийности с тем, чтобы дать объяснения по существу дела и опровергнуть возводимые на меня следственными органами искусственные обвинения. Общеизвестно, что даже самым закоренелым преступникам — бандитам предоставляется такая возможность и их «последнее слово» на суде не ограничивается.

2. Непонятно, почему на заседании высшего партийного контрольного органа единственное обвинительное выступление было предоставлено пом. военного прокурора ПЕТРОВУ, хотя было известно, что он непосредственно занимался следствием по моему делу, являлся лицом заинтересованным в апробировании вынесенного им совместно с КГБ постановления, порочащего членов партии — старых чекистов, проходящих по этому делу.

3. Еще более непонятной является тенденция партследователя ГАНИНА, вопреки фактам, подтвердить неправильные выводы работников военной прокуратуры и КГБ и представить в виде невинных агнцев репрессированных в период ленинградской блокады лиц, занимавшихся антисоветской и изменнической деятельностью, прикрывая
их громким наименованием «ленинградских ученых». С другой стороны, разве наша партия заинтересована в том, чтобы огульно опорочить всех чекистов, имевших несчастье работать в период ежовско-берианской порочной системы? Если это не так, то зачем на заседании КПК при ЦК КПСС вместо нормальной деловой обстановки была создана атмосфера жгучей ненависти к старым чекистам с оскорбительными выкриками еще до разбора дела по существу?

Только в обстановке волюнтаризма и субъективизма могла иметь место такая неоправданная расправа над старыми чекистами и немолодыми коммунистами на заседании высшего контрольного органа нашей партии. Резолюция Н.С. ХРУЩЕВА на заявлении ошибочно реабилитированного СТРАХОВИЧА произвела свое магическое действие как на КГБ и военную прокуратуру CCСP, так и на введенный ими в заблуждение аппарат КПК при ЦК КПСС. Двурушническое же поведение ГАНИНА, осуществлявшего совместно с представителями следственных органов расправу над
нами в соответствии с хрущевско-серовскими указаниями, полностью дезориентировало руководство КПК при ЦК КПСС.

В декабре 1958 г. мною было подано заявление на имя Президиума XXI внеочередного съезда КПСС с просьбой о восстановлении меня в рядах партии. Однако в феврале 1959 г. КПК на своем заседании в суженном составе отверг мою просьбу по чисто формальным мотивам.

В октябре 1961 г. мною вторично было подано заявление на имя Президиума ХХII съезда КПСС с просьбой о восстановлении меня в рядах партии. Но и на сей раз мне было отказано в моей просьбе.

Мое заявление в Президиум ХХIII съезда КПСС постигла та же участь.

Прошло уже 13 лет после моего исключения из партии. За это время 3 моих однодельца либо скончались, либо стали беспомощными инвалидами: ЗАНИН — умер, ПОДЧАСОВ — разбит параличом, АРТЕМОВ — шизофреник. Представители КПК при ЦК КПСС и КГБ в ответ на мои неоднократные обращения к ним, рекомендовали мне прекратить борьбу за пересмотр моего дела, так как это неминуемо приведет к сокращению моей жизни. Я знаю, что после перенесенных мною двух инфарктов миокарда (при моей прогрессирующей стенокардии и коронарной недостаточности) жить мне-старику осталось недолго. Но разве я могу молчать и не добиваться восстановления справедливости ради продления своего существования? Так может поступать лишь обыватель, и не этому нас учил В.И. ЛЕНИН. Пока сердце бьется в груди, я буду бороться за то, чтобы, смыв серовское клеймо, умереть коммунистом.Полностью убежден, что в нашем социалистическом государстве должна восторжествовать справедливость и как карточный домик рассыпаться искусственно созданное против меня серовское обвинение. Поэтому я вынужден снова обратиться в высшую инстанцию нашей ленинской партии: помогите мне, пока я еще жив (а не посмертно), пробить брешь в глухой стене бюрократизма, дав указание пересмотреть мое дело по существу, а не формально.

С 16-ти летнего возраста я активно работал в рядах комсомола, а затем коммунистической партии. В 1925 г. я был направлен партией в органы госбезопасности. С 22-летнего возраста всю свою сознательную жизнь работал в
органах ГБ и погранвойсках, честно и преданно служа своей Родине. За свою работу в органах Госбезопасности награжден высокими правительственными наградами: орденами Ленина, Красного знамени, Красной звезды и медалями. В 1951 г. был уволен в порядке бериевской дискриминации. Как и другие честные коммунисты-чекисты, я имел несчастье работать в органах госбезопасности в период ежовско-бериевской порочной системы. Однако даже тогда, в тех случаях, когда был абсолютно убежден в невиновности арестованных, несмотря на грозившие мне за это
последствия, я добивался освобождения и реабилитации невиновных.

Еще раз повторяю, что бесконечно благодарен ЦК КПСС, поддержавшему меня и мою семью в самый тяжелый для меня момент жизни и ускорившему мое освобождение из тюрьмы, признав необоснованность моего ареста.Я — солдат революции, отдавший всю свою сознательную жизнь выполнению приказов партии на остром участке классовой борьбы и в силу этого совершавший ошибки, вытекавшие из порочной системы работы органов госбезопасности ежовско-берианского периода.
Верю, что высшие органы нашей партии в лице съезда и Ленинского центрального комитета доведут свою помощь мне до конца и вынесут по моему делу справедливое и объективное решение, восстановив меня в рядах партии.
Моя жизнь на закате. Прошу родную партию — дайте мне умереть коммунистом!

Приложение: Краткий перечень некоторых фактов, опровергающих искусственно
созданное против меня обвинение3.

Альтшуллер


23 декабря 1970 г.


РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 5. Л. 221–231. Подлинник. Машинописный текст,
подпись — автограф.


© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 07 октября 2015, 13:38:16
Судя по количеству просмотров,данная тема не вызвала никакого интереса у участников форума.Между тем,на мой взгляд заявление  быв. сотрудника НКВД,члена партии с 1927г. Альтшуллера Исаака Константиновича
как нельзя лучше свидетельствует о том как проходила чистка рядов ОГБ в период т.н."хрущевской оттепели"  и какими методами руководствовались следователи  КГБ, и члены КПК при ЦК КПСС...

Как видно из заявления Альтшуллера первостепенная задача поставленная перед  особой инспекцией управления кадров КГБ при СМ СССР заключалась в подборе  «материалов» и проведение тенденциозного расследования  по всем  фактам "нарушения социалистической законности" за период 1937-53гг. на основании получаемых заявлений от быв. осужденных...


Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Закария от 07 октября 2015, 15:01:20
тема интересная для всех времен
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 08 октября 2015, 09:42:28
16 сентября 1957 г. сотрудники  КПК при ЦК КПСС рассмотрели заявление бывш. ЗК  Стахович К.И. осужденного ВТ ЛенВО в 1942г. к ВМН ( с последующей заменой ЛС на срок 10 лет)  реабилитированного
28 мая 1955 г.определением Военной коллегии Верховного суда СССР:


   Председателю Комитета партийного контроля тов. Н.М. Швернику

При сем прилагаю мою записку о следствии по моему делу, которое проводилось в период декабрь-апрель 1941–1942 гг. Ленинградским управлением НКВД. Эта записка составлена мной на основании разговора с представителем Комитета партийного контроля.

Считаю необходимым обратить Ваше [внимание], что данная записка составлена исключительно по памяти о событиях, имевших место более 15 лет тому назад в весьма тяжелую для меня пору жизни. Сейчас, когда я определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 28 мая 1955 г. признан совершенно невиновным за отсутствием состава преступления, все подробности этих гнетущих воспоминаний я
инстинктивно стараюсь забыть, и действительно уже забыл, особенно в части дат, условий, конкретных разговоров и вопросов и т.п. Поэтому полагаю, что наиболее точно все эти события представлены в моих показаниях, записанных в протоколах Военной прокуратуры как центральной, так и Ленинградского округа, составленных в конце 1954 г. и в первой половине 1955 г. Лично у меня нет никаких материалов,
которые позволили бы более точно восстановить прошлое, столь тягостное не только для меня, но и для всей моей семьи, пострадавшей из-за меня.

Сейчас я морально и материально всем вполне доволен и благополучен и по мере моих физических сил стараюсь, как и раньше, быть полезным нашему Отечеству, и мне хочется навсегда забыть все то горе и ужас, которые были сделаны мне и моей семье недостойными людьми, которые по своему существу не имели никакого отношения к нашему Советскому Государству.Поэтому я очень прошу, если это возможно, не заставлять меня более чем в пятый раз за три года вспоминать обо всех этих событиях.

Ленинград
16 сентября 1957 г.
К. Страхович

-----------------------------------------
Приложение


Записка о следствии по делу К.И. Страховича, проводившемуся в 1941–1942 гг. Ленинградским УНКВД.

Я был арестован органами УНКВД ЛО 20 декабря 1941 г. в помещении спец. отдела Ленинградского университета в 11 часов утра, куда я зашел по служебным делам, т.к. в то время я был заведующим кафедрой гидродинамики ЛГУ и начальником аэродинамической лаборатории НИИ математики и механики при ЛГУ.
Там (в спец. отделе) мне двумя сотрудниками НКВД был предъявлен ордер на обыск и арест и был сделан личный обыск. После этого меня отвели в помещение бытовок аэродинамической лаборатории в главном здании ЛГУ, где я временно проживал со своей семьей (жена, 10-летний сын, мать жены), т.к. моя квартира сильно пострадала после первых бомбардировок Ленинграда 6 и 8 сентября 1941 г. При
обыске у меня и у моей жены были изъяты все деньги, приготовленные в связи с предполагаемой нашей эвакуацией из Ленинграда, и имевшиеся ценности (гос. займы, золотые часы моего отца, золотое кольцо моей жены и т.п.). Затем я был отвезен этими же сотрудниками НКВД на машине на мою квартиру по Конной ул. 5/3, кв. 26, где был произведен обыск, длившийся более 6 часов. При обыске были дополнительно отобраны некоторые фамильные фотокарточки моих и жениных родственников,
относящиеся к старым дореволюционным годам, например к русско-турецкой войне 1877–78 гг. Никаких документов, которые были бы мне предъявлены как обличительные, изъято не было. Поздно ночью я был доставлен во внутреннюю тюрьму УНКВД ЛО на ул. Войнова, где был помещен в одиночку 6-й галереи. На следующий день вечером меня вызвали на первый допрос к ст. следователю Кружкову Николаю
Федоровичу. Этот следователь, не задавая мне никаких вопросов, заявил, что я государственный преступник, что меня давно пора уничтожить, что все данные о моих преступлениях есть в НКВД, что только из снисхождения к моей научной деятельности НКВД решило меня не уничтожать и позволить «чистосердечно признаться» во всех преступлениях и тем самым получить облегчение своей участи. Далее он подчеркнул, что любое «запирательство» отразится на моей семье, особенно на жене и т.д. Когда после окончания этой «речи» Кружкова я ответил, что не чувствую за собой никакой вины перед Советским Государством, т.к. никогда никаких преступлений не совершал, Кружков затопал ногами, закричал и ругался самой отборной руганью, вырвал стул, на котором я сидел, и заявил, что он
допросит мою жену так, что заставит меня во всем «признаться». Тогда я начал подписывать то, что он сам писал в протоколе допроса о моем мнимом участии в «контрреволюционной» группе чл[лена]-кор[респондента] АН СССР, профессора, доктора В.С. Игнатовского.

Сейчас я уже не помню, что за чушь я тогда подписал. Следующие допросы проводились следователем Артемовым, который вызывал меня подряд 6–7 дней сразу после отбоя (9.30 ч. вечера) и держал стоя или сидя на крае стула до 7 ч. утра, до подъема. Днем в камере мне не позволяли ни спать, ни
лежать. Метод следовал тот же, как у Кружкова, т.е. отказ от подписи — репрессии семьи и главным образом жены. Подписывал я протоколы через день или два после допроса. Я не могу вспомнить всего, что я подписывал, но это все было очень грубой, глупой ложью, изобретенной следователем Артемовым. Так, например, в одном случае выходило, что я 12–13-летним мальчиком предвидел нападение на СССР
гитлеровской Германии, т.е. в 1916–17 гг. я узнал о событиях 1941–45 гг., или все мои разговоры с проф. В.С. Игнатовским в период 1927–30 гг. на научные темы представлялись как разговоры о подготовки помощи Гитлеру, когда он нападет на Советский Союз, т.е. мы предвидели поведение Гитлера за три-четыре года до его прихода к власти в Германии. То, что я с проф. В.С. Игнатовским не встречался,
следователь Артемов не принимал во внимание. А мое указание на полную поддержку мероприятий Советского Правительства, которую высказывал В.С. Игнатовский при моих разговорах с ним в 1927–30 гг., признано было следователем несущественным.

Окончание следствия я опять проходил у следователя Кружкова. Здесь я запомнил такие факты:
а) следственный материал был представлен для подписи не прошитым и не опечатанным;
б) Кружков, так же как и раньше Артемов, предупредил меня и др. заключенных, чтобы мы не отказывались от своих показаний на суде, т.к. тогда НКВД от нас тоже «откажется» и будем уже наверное расстрелянные и пр.;
в) одновременно с этим Кружков сказал, что он надеется, что после суда мы разоблачим др[угих] ученых-контрреволюционеров, что сейчас не успели сделать из-за спешности суда;
г) тогда же я его спросил: как быть с моими оборонными работами, которые я проводил в то время в ЛГУ, он ответил, что после суда он меня вызовет для этих разговоров;
д) после всего он прочел список лиц, привлекаемых к ответственности как «соучастников»
и «контрреволюционеров». Я сейчас помню, что в этом списке были фамилии чл.-кор. АН СССР проф. доктора Н.С. Кошлякова(сейчас проживает в Москве) и Т.П. Кравца(умер в 1955 г. в Ленинграде).

В ночь с 13 на 14 января 1942 г. Военный трибунал Ленинградского фронта приговорил меня и других обвиняемых по делу Игнатовского к расстрелу. После приговора нас доставили во внутреннюю тюрьму НКВД и разместили в одиночке, где уже было по 15–18 смертников по другим делам. В один из следующих дней я через корпусного передал заявление по вопросам оборонных работ. Такое же заявление подал сидевший со мной в камере доцент ЛГУ Н.А. Артемьев, осужденный к расстрелу по тому же делу. Дня через три я и Артемьев были вызваны к Кружкову по очереди. Кружков принял нас в одном из следственных помещений внутренней тюрьмы. Там мне Кружков сказал, что в современном моем положении смертника единственный путь спасения — это «раскрытие» всех «контрреволюционных» Ленинградских ученых. При
этом он указал на некоторые фамилии, которые НКВД известны как контрреволюционеры. Сейчас я помню фамилии Кошлякова и Розе Н.В.Затем мне дали бумагу и перо и я написал о своих работах и в конце назвал вышеназванных лиц и еще других лиц, фамилии которых я забыл, и без всяких доказательств
охарактеризовал их контрреволюционерами. Когда я вернулся в камеру, то Артемьев мне сказал, что у него с Кружковым был аналогичный разговор и что он тоже писал о своих работах и о контрреволюционерах -ученых.

Кажется 27 или 28 января, поздно вечером меня вызвали из камеры смертников и привели в кабинет Кружкова, где на его месте сидел человек в форме капитана ГБ с орденом Красной Звезды, еврейского типа. Впоследствии я узнал, что это Альтшуллер, зам. нач. КРО. Альтшуллер после вопросов о моем здоровье сказал мне, что мое положение может резко измениться (вплоть до полного освобождения), если
я помогу органам НКВД разоблачить «К-р организацию Ленинградских ученых», о которых у него есть все основные данные. Он назвал фамилии целого ряда лиц, в том числе проф. Кротова. Не помню сейчас, кто из присутствовавших — Подчасов или Кружков, указал фамилию проф. Н.П. Виноградова, и Альтшуллер подтвердил ее с особым подчеркиванием. Я тут же сказал, что со всеми этими людьми я либо не знаком, либо мало встречался, особенно после начала войны, и что все написанное мною о них может быть только «предположительным» (т.е. выдумкой). Альтшуллер сказал, что это неважно, лишь бы было «соответственно». Должен подчеркнуть, что точные выражения и слова я уже смутно помню и передаю только основной смысл разговора. После этого меня отвели в отдельную камеру, дали бумагу, и я начал писать «сочинение на заданную мне тему». Необходимо отметить, что с этой ночи
меня начали лучше кормить (250 г хлеба вместо 125, баланда и жидкая каша вместо одной баланды). Кроме того, мне иногда давали на следствиях куски хлеба и какую-либо еду. Когда я передал при следующем вызове написанное, а затем мне дали подписать уже его в напечатанном на машинке виде, то там не было первой моей фразы, что написанное является моим предположением. Я обратил внимание на
это Альтшуллера, на что он ответил, что «это так нужно».

Далее следовал ряд мучительных допросов у Кружкова и Подчасова, на которых приходил Альтшуллер. Мне [говорилось] на допросах, чтобы я подписывал, что они писали, то обещали освобождение, то угрожали смертью, арестом моей жены и близких. Даже один раз я услышал в соседнем кабинете голос моей жены. Как потом выяснилось, ее туда действительно ночью привозили. Альтшуллер требовал, чтобы я признал себя министром какого-то «правительства», которое, по словам Альтшуллера, заседало у
меня на квартире, угол Садовой и Невского, где я никогда не жил и никогда не бывал. Далее Альтшуллер утверждал, что ко мне «приходил немецкий майор», фамилию его не знаю, который передавал мне указания немецкого командования и т.д. Я все это категорически отрицал. Тогда один раз Альтшуллер сказал мне, что т.к. я не даю свободно необходимых показаний, то они применят ко мне «хирургический» метод и получат необходимые им показания. Я сказал, что если они будут меня бить, то я
не знаю, что я сделаю, но все это будет ложью. Наконец мне эта вся галиматья стала невыносимой, и когда меня привели на допрос, где было собрано человек пять или шесть штаб-офицеров НКВД, в том числе Альтшуллер и Подчасов, а затем пришел Занин, который потребовал либо подписать показания, либо я завтра буду расстрелян, я ударил кулаком по столу и сказал: «Стреляйте, я больше не хочу
обманывать Советскую власть и врать о несуществующем заговоре». К моему удивлению, Занин перестал кричать и, обращаясь к сидящим, сказал: «Все чепуха!» (он сказал более резко), и после этого меня перестали вызывать на допросы и требовать подписи под ложными показаниями. Примерно в конце марта или в начале апреля 1942 г. меня вызвал Кружков и сказал, чтобы я дал характеристики ряду
лиц, в том числе проф. Н.П. Виноградову, проф. Ф.И. Малышеву и др. (фамилии не помню), с указанием их антисоветских настроений, а в частности указал, чтобы я подписал эту характеристику 6 или 7 января 1942 г. Я написал характеристики этим лицам, указав на их большое научное и техническое значение, и в конце приписал, что слышал от них до войны «антисоветские высказывания», не указывая какие, но
подписал ее 28 января, т.е. числом после осуждения.

Помню еще, что во время второго следствия, когда я уже был смертником, Кружков ночью водил меня в какой-то «шикарный» кабинет, где меня допрашивали два высших начальника НКВД, один был, кажется, с двумя ромбами, а другой — с тремя. Кружков мне потом сказал, что один из них нач. Ленинградского управления НКВД [П.Н. Кубаткин], а другой — помощник Берии по контрразведке [В.С. Абакумов]. Перед
этим допросом Кружков предупредил, чтобы я говорил только то, что я раньше подписал, т.к. иначе будет «худо». Однако я на допросе сбился, и потом Кружков меня ругал.

В июне 1942 г. я получил извещение из Военной коллегии Верховного Суда, где было сказано, что мое дело прекращено и расстрел заменен мне 10 годами ИТЛ.

Еще раз повторяю, что все, что мною подписано на следствиях как в первый период до суда, так и после, является сплошным вымыслом и что только страх за близких и личное мое малодушие заставили меня это сделать, т.е. подписать то, что изобретали и писали Альтшуллер, Подчасов, Кружков и Артемов.

Когда я попал в лагерь, а затем в спец. тюрьму 4 СО НКВД1, я три раза писал на имя Сталина и Берия о том, что это все ложь, но кроме отказа в пересмотре дела я ничего не получал. Однако когда я в 1954 г. написал заявление на имя генерального прокурора т. Руденко, то мне сразу же ответили, что мое дело будет пересмотрено, и действительно после года я получил из Военной коллегии полное оправдание из-за отсутствия состава преступления. Также отмечаю, что моя девятилетняя работа в системе 4-го СО МВД (генерал В.А. Кравченко, полковник Г.Я. Кутепов и др. начальники) по новейшей оборонной энергетике и реактивной технике, несмотря на ряд вполне положительных отзывов высших советских органов (ВВС, СА, Комитет сухопутных войск СССР, Бронетанковое управление и т.д. и даже постановление Совета Министров СССР) по выполненным работам и проектам, не только не сократила моего срока заключения, но после его окончания я был сослан «навечно» в г. Караганду, где мне было запрещено заниматься всеми этими вопросами и меня приняло на работу только Кар[агандинское] Отд[еление] Казахстройпроекта, где я работал по далекой от моей специальности технике — санитарной (водопровод, канализация и пр.), и все же за свою работу получил две благодарности. К сожалению, огромный труд, весьма важный и не потерявший известного значения до сих пор, труд лично мой и коллектива спец. заключенных 4-го СО, которым я руководил, до сих неизвестно, где находится и, значит, пропал даром, за исключением небольшого количества материалов, которые удалось спасти при помощи руководства НИИ № 21 МО.

В Караганде я просил Каз. АН, МВО и т.д. дать мне возможность работать по специальности, но либо получал отказ, либо ничего не получал.Этим я заканчиваю мою записку о ходе следствия по моему делу в 1941–42 гг. в УНКВД ЛО.


К. Страхович

Ленинград
16 сентября 1957 г.


РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 3. Л. 85–91. Подлинник. Автограф.

© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Dolor от 09 октября 2015, 01:13:28
Да, эта публикация в альманахе А. Яковлева содержит интересные подробности о деле т.н. "Комитета общественного спасения". А материалы АСД должны стать доступными только в 2017 г.
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 09 октября 2015, 12:50:55
Цитата: Dolor от 09 октября 2015, 01:13:28
Да, эта публикация в альманахе А. Яковлева содержит интересные подробности о деле т.н. "Комитета общественного спасения". А материалы АСД должны стать доступными только в 2017 г.
Уваж.Dolor

Боюсь,что АСД "КОС" как и ряд других не менее интересных дел  не будут доступны для широкой общественности  еще лет эдак... 20.
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 09 октября 2015, 13:15:11
17 сентября 1957 г. члены  КПК при ЦК КПСС рассмотрели заявление  быв. осужденного по т.н. "Делу
Ленинградских ученых"- ДЕНИСОВА Евгения  Ивановича.


18 марта 1942 года я неожиданно был арестован у себя на квартире органами  НКВД. Аресту предшествовал обыск с изъятием всех наиболее ценных вещей и  описью обстановки. Как выяснилось впоследствии, причина ареста была следующей.  За месяц до моего неожиданного ареста был арестован мой сосед по дому — проф. Ленинградского Политехнического ин-та Л.В. Клименко, с которым я был знаком   недавно и очень поверхностно. Лично от него самого мне известно, что  доведенный до полного отчаяния голодом и методами следствия, применявшимися  его следователем, требовавшим от Клименко «сенсационных» разоблачений,  последний дал показание, что решительно все его сослуживцы по ин-ту, знакомые  и просто соседи по дому, являются антисоветскими людьми. В этот состоящий  почти из шестидесяти человек список крупных научных работников попал также и я. Как далее рассказал мне Клименко перед своей смертью (он умер от острого истощения сразу по прибытии в лагерь), он не помнит, как составлял этот список  и как характеризовал отдельных лиц, так как был доведен условиями следствия
почти до беспамятства. Но побуждение к написанию этого списка осталось в его  памяти. Он надеялся, что вовлечение в дело такой массы ученых «сделает само дело абсурдным» (буквальное выражение Клименко) и тем облегчит его собственное  положение, так как следователи, по его мнению, не решились бы обезглавить все  научные силы Ленинграда. Безусловно, что это действие Клименко было также и результатом совершенно расстроенной, явно больной психики, неизменно сопровождавшей физические процессы острого истощения организма, что в большей  или меньшей степени относилось ко всем нам, перенесшим первую зиму блокады.

К счастью, за несколько дней до этого показания Клименко произошла организованная и полная эвакуация профессорско-преподавательского состава  института и все перечисленные им в списке лица были уже за пределами непосредственной досягаемости следовательского аппарата, что и спасло их от моей участи. Я же, вследствие болезни моей 75-летней матери, не мог эвакуироваться вместе со всеми и был вынужден ожидать ее выздоровления, а через несколько дней я был арестован.

После первого же допроса я понял, в насколько безвыходное положение я был поставлен. Несмотря на мои настояния, мне не предъявлялись конкретные обвинения (с показанием Клименко я был ознакомлен по окончании следствия), а требовались собственные признания в каких-то неизвестных мне преступлениях. Следователь Идашкин с первых слов заявил мне, что у него есть неопровержимые  доказательства моей «антисоветской» деятельности и что я должен оставить всякую надежду вырваться из eго рук, поскольку в его следовательской практике еще не было случая оправдания подследственного, и я не буду исключением.

Мои попытки доказать, что по самому существу я не могу быть антисоветским, человеком встречали лишь издевательскую насмешку со стороны допрашивавших меня  Идашкина и Михайлова. Так, в течение всей зимы, до дня своего ареста, я  добровольно и безвозмездно один работал в своей замерзшей лаборатории над изготовлением медикаментов для ленинградских госпиталей. Показывая следователям свои распухшие (от ожогов и обморожений) и израненные руки, что было неизбежно при работе в тех неописуемо тяжелых условиях 41–42 года, я убеждал следователей в невероятности того, чтобы враждебно настроенный человек добровольно тратил остатки своих сил для помощи своим же врагам. В ответ я слышал, что эта работа не что иное, как маскировка моей антисоветской деятельности.

Далее, настаивая на опросе свидетелей, я утверждал, что можно опросить многие десятки моих знакомых и товарищей, знавших меня более 15-ти лет (т.е. всю мою  сознательную жизнь), и убедиться, что среди них нет ни одного, кто отозвался бы обо мне отрицательно. Следователи отвечали мне, что никаких свидетелей они опрашивать не собираются, так как положительные отзывы обо мне будут обозначать только то, что я всю жизнь хорошо маскировался. Наконец, мои объяснения причины, по которой я не эвакуировался с составом института, также категорически отвергались следствием, заявлявшим мне, что я оставался в городе «в ожидании прихода немцев», хотя они видели, что дома лежит моя больная мать (скончавшаяся после и в результате моего ареста), и имели в руках мои эвакуационные документы, полученные мною еще в феврале м-це 1942 г., когда я собирался эвакуироваться в составе так называвшегося «золотого фонда»
ленинградских металлургов и не мог этого выполнить только потому, что тяжело заболел дизентерией сам.

После нескольких часов допроса, выведенный из себя нарочито произвольным искажением следователями любого факта, приводимого мною в свою защиту, я отказался от дачи показаний и потребовал встречи с начальником Управления  Ленинградского НКВД, полагая найти у него поддержку моего требования предъявить мне конкретные обвинения. Через короткое время Михайлов явился вместе с военным, назвавшим себя заместителем начальника Управления и объявившим мне, что начальник Управления в настоящее время отсутствует.Пришедший заместитель начальника Управления, оказавшийся в дальнейшем
Кружковым, в ответ на мое заявление о необходимости предъявить мне конкретные обвинения, точно указав, что именно я совершил, где и когда, ответил, что единственный его совет мне состоит в скорейшем признании своей антисоветской деятельности, так как это все равно рано или поздно будет мною сделано, но чем  позже, тем хуже это окажется для меня.После ухода Кружкова я остался в растерянности, не зная, что предпринять  дальше для доказательства своей невиновности. Углубившись в свои мысли, я не
обращал внимания на следователей. Неожиданно я вдруг очнулся на полу со  страшной болью в голове. Попытавшись приподняться, я ощутил сильнейшую боль  также в пояснице, животе и части спины. В первый момент я не понял даже, что произошло со мной, и не слышал слов следователей от звона в ушах. Только  спустя некоторое время я осознал происшедшее. Я получил сзади удар в голову,  лишивший меня сознания, после чего я был, по-видимому, избит носками сапог.  Кто именно избил меня — Идашкин или Михайлов, я не мог потом себе ответить. По окончании «допроса», под утро, я добрался до камеры лишь с помощью конвоира, возвращаясь босой, так как опухшие от многочасового стояния и от побоев ноги не помещались в ботинках. После этих побоев в течение почти двух недель мне одинаково мучительно было как стоять, так и сидеть. Не оставляло сомнений, что подобных условий допроса я не вынесу и самое короткое время при той степени  истощения, бывшей у меня после зимы перенесенного голода. Но даже не это  обстоятельство действовало на психику наиболее подавляюще. В конце допроса, ввиду того, что я продолжал упорствовать, не признавая за собою никаких преступлений, мне был поставлен ультиматум с угрозой привлечь мою жену для моего «изобличения». Эта угроза была для меня, безусловно, реальной, ибо если  был арестован я, не знавший за собой никакой вины, то с таким же основанием могла быть арестована и моя жена. Конечно, жене не в чем было изобличать меня, и огромная сила угрозы заключалась совсем не в этом. Она была в том, что после  эвакуации сотрудников института у нас не оставалось никаких знакомых, на участие которых в отношении оставшейся семьи можно было бы надеяться в случае ареста жены. В семье в этом случае оставалась бы лишь тяжелобольная старушка
мать и двое моих детей, из которых дочери было 4 года, а сыну 10 лет.  Предоставить их самим себе в тех тяжелых условиях без пищи, топлива и помощи не только на неопределенное время, а даже на день было бы немыслимо, не говоря уже о возможной перспективе допроса, ожидавшего жену, пример которого я уже
испытал.Таким образом, действиями следователей были созданы совершенно дикие условия, при которых дальнейшая защита себя и попытки восстановить истину оказывались не только бессмысленными, приводившими лишь к невозвратной потере остатков физических сил, но и аморальными, ибо грозили гибелью всей семьи.

Из этого положения не было никакого выхода (за исключением одного,  оставленного следствием). Оставалось сделать лишь самый отчаянный шаг, чтобы хоть временно отвести висящую над головой угрозу собственной жизни и существованию всей семьи.Для этого нужно было взвалить на себя отвратительную роль антисоветского человека и, выиграв время, попытаться выяснить истинную причину своего ареста,
чтобы при первом же удобном случае (на суде, как я полагал) раскрыть все обстоятельства, вынудившие меня на ложные показания и доказать свою невиновность. Это позволяло сохранить семью, так как у следствия уже не было бы необходимости привлекать жену для моего «разоблачения», и это же позволяло
надеяться на сохранение остатков собственных сил, поскольку следователи в случае моего «признания» обещали всячески улучшить мое питание, и, наконец,  делало бы условия следствия более терпимыми. Я недолго колебался в этом. Безумный страх за благополучие семьи и чувство утраты своих физических сил
заставляли меня сделать первый шаг по пути, на который толкали следователи.

Безусловно, что эта роль была бы невозможна при сколько-нибудь беспристрастном и добросовестном расследовании, но я не встретил никаких затруднений в этом  отношении по той простой причине, что следователи с самого начала знали о  ложности всех показаний вообще и сами являлись главными инициаторами этой лжи.  С полной и безусловной категоричностью можно утверждать, что в задачу,
поставленную перед собою следователями, входило отнюдь не установление истины,  а совершенно сознательное, строго обдуманное создание эффектного и полностью фальшивого дела. Поэтому вырванное у меня показание о том, что я «признаю»  себя «антисоветским» человеком их совершенно не удовлетворило. Требовалось вовлечь в дело как можно больший круг людей путем приписывания им всякого рода  антисоветских разговоров, пораженческих настроений и т.п. Примеры такого рода разговоров» и «слухов» следователь Идашкин приводил мне сам, по-видимому, не  слишком надеясь на мою собственную фантазию. Для меня только оставалось  разнообразить их содержание и придумывать обстановку и «собеседников». По мере того как следствие требовало все более и более серьезных самообвинений, я совершенно отказался от упоминаний здравствовавших лиц, поскольку им могло
грозить такое же положение, в каком оказался я. Поэтому в дальнейшем все свои вымышленные показания я связывал только со своими знакомыми, уже погибшими к дню моего ареста, как например, проф. М.П. Славинским(умершим в декабре 1941 г.), М.Г. Окновым(убитым в феврале 1942 года) и лаборантом И.И. Попиневским (умершим в феврале 1942 года).
Я ясно представлял себе, что в будущем это создаст большие трудности для разоблачения ложности показаний, но иного выбора не было, так как остановиться в своих показаниях или ограничить их определенными рамками я не мог. Отказавшись на следствии от дальнейших показаний, я бы оказался в положении первых дней следствия, но только в  неизмеримо худших обстоятельствах, создавшихся благодаря уже сделанным вынужденным признаниям.

Попытки же ограничить свои показания вызывали такое озлобление следователя, не стеснявшегося в своих действиях, что сопротивляться ему было равнозначно сознательному и быстрому уничтожению остатков своих физических сил. Так, на одном из допросов, Михайлов совместно с Идашкиным потребовали от меня признания, что я не эвакуировался из Ленинграда потому, что «ожидал немцев». Пока дело ограничивалось вымышлением глупейших «разговоров», за которые должно было бы быть стыдно более следствию, чем мне, я с отвращением  еще как-то переносил это, но подписать такое «признание», когда в действительности я отдавал все свои силы на оказание помощи по производству отсутствовавших медикаментов для госпиталей блокированного города, мне  казалось невозможным. После тяжелого скандала, длившегося всю ночь между мною и обоими следователями, я в результате был избит Михайловым, несколько раз  ударившим меня кулаком в голову. Защищаться у меня не было сил — я с трудом стоял на ногах, едва сдерживая стон от невыносимой боли во всем теле и в опухших ногах после очередной многочасовой «стойки». Однако самым тяжелым мучением было лишение сна, которое длительное время практиковали Идашкин и Михайлов, вызывая меня на допрос вскоре после отбоя и отпуская в камеру незадолго до подъема. Так как днем в камере спать воспрещалось, то случалось, что неделю подряд я был без сна. Это приводило к тому, что многие из этих ночей допроса оказались проведенными как в бреду, и ни в последующие дни после допросов, ни позже, я не мог восстановить в памяти содержание вырванных от меня показаний, или, вообще, последовательный ход допроса. В памяти оставались  лишь только неясные обрывки каких-то несвязных воспоминаний. Лишенный в результате этих условий последних физических сил, я понял, что я бессилен противостоять следствию в какой-либо мере и насколько бесполезны мои попытки в этом отношении. С этого времени я решил подписывать все, что требовалось от  меня, даже не трудясь прочтением показаний, с «моих слов» написанных следователями. После этого обстановка следствия значительно улучшилась. Я уже не стоял десятки часов на ногах, а сидел и дремал, пока меня не будил следователь для подписания очередных написанных им показаний. Я настолько устал от всего пережитого мною на следствии, что содержание многих десятков  страниц исписанных следователями «моих показаний» меня не интересовало, и я
ожидал только окончания следствия и начала суда, где я собирался рассказать все, что происходило на следствии и в результате чего появились на свет эти «показания».

Существенным этапом следствия для меня должно было явиться свидание с  прокурором. Совершенно незнакомый с процессуальным кодексом, я тем не менее представлял себе встречу с прокурором как необходимый акт справедливости в  отношении подследственного и состоящий в выяснении правильности хода следствия  и в защите прав подследственного, предусмотренных законом. На деле это оказалось несколько иным.

В середине следствия следователь Михайлов поставил меня в известность, что в один из следующих дней у меня будет свидание с прокурором, на котором я должен буду подтвердить правильность своих показаний, а также засвидетельствовать нормальную обстановку ведения следствий и не задавать ему никаких вопросов от себя. При этом Михайлов ясно намекнул на то, что если я вздумаю говорить  прокурору что-либо выходящее из указанных им рамок, то я не должен забывать, что «прокурор придет и уйдет, а с ним — Михайловым, мне дело придется иметь  еще долго». Действительно, на одном из следующих допросов у Михайлова явился прокурор и вместе с ним Идашкин и Кружков. Мне был задан единственный вопрос о составе моего преступления, на который я и ответил в соответствии с данными показаний. Вся эта процедура заняла меньше пяти минут. Разумеется, что в этой  обстановке ничего другого я и не мог ответить, даже если бы Михайлов удержался от своих угроз.

С окончанием следствия преступная деятельность следователей не закончилась. Боязнь разоблачения на суде тяжелейшего обмана государства, совершенного ими созданием заведомо фальшивого дела, заставила их предпринять еще один тщательно рассчитанный обман.21-го мая 1942 года в мою одиночную камеру неожиданно пришел Михайлов, принеся мне пачку табаку, белую булку и круг колбасы — вещи, о которых нельзя тогда было и мечтать. Неузнаваемо предупредительный и любезный он сообщил мне, что
давно собирался навестить меня, но масса дела не позволяла прийти ему раньше. Усевшись на койку, он вел со мной дружеский разговор о положении дел в городе и на фронте, совершенно не касаясь моего дела, так как будто его не существовало и никогда не было десятков часов издевательств и побоев. Перед  уходом он доверительно сообщил мне, что, по его сведениям, скоро состоится суд и он совершенно убежденный, по своим наблюдениям во время следствия, что я на  самом деле являюсь честным советским человеком, несмотря на все мои показания, считает своим долгом предупредить меня о следующем: следствию известно, что  мои преступления совсем не столь велики, какими они обрисованы в показаниях,
и, подписав их, я поступил как истинный советский человек, которому следствие  оказывает теперь полное доверие. Но с своей стороны я также должен доказать свое доверие к следствию, полностью подтвердив свои показания на суде. В этом случае дело для меня кончится отсылкой на фронт, что уже согласовано с
председателем суда по ходатайству следственных властей. В случае же моего  отказа от следственных показаний повторное следствие будет настолько тяжелым, что мне уже вряд ли удастся его перенести.
Это заявление следователя произвело на меня огромное впечатление. Давно ожидая возможности раскрыть на суде ту гору бреда, именовавшуюся «следственным  материалом», и все преступные методы его получения, я после визита Михайлова почувствовал всю силу плохо скрытой угрозы и понял, что рисковать остатком своих физических сил, сбереженных такой дорогой ценой, было бы безрассудным,
поскольку нечего было и думать о том, чтобы пытаться вынести новое следствие,  т.е. несколько месяцев побоев, бессонных ночей, голода и издевательств. Однако обдумывать создавшееся положение у меня уже не оказалось времени, которое было точно рассчитано Михайловым, — через несколько минут после его ухода я был вызван на суд, а еще через короткий промежуток времени я уже должен был отвечать на вопрос председателя Трибунала о признании своей виновности. Я, как и все, ответил утвердительно.

Перед тем как войти в зал суда, я увидел Михайлова и Кружкова, прогуливавшихся в коридоре под руку с каким-то военным, который, как оказалось, был председателем Трибунала. Эта демонстрация близости следователей к членам суда,   рассчитанная на соответствующий эффект среди нас, подсудимых, была, конечно,  учтена всеми нами и, вероятно, явилась главной причиной того, что все обвиняемые подтвердили свою виновность, тем более что весь состав  многочисленного следовательского аппарата полностью присутствовал на этом и  всех последующих судебных заседаниях, внимательно следя за каждым нашим  выступлением. Даже во время перерывов следователи не оставляли нас, очевидно
опасаясь, что мы все еще можем договориться и выступить с общим протестом против всего «дела» в целом. Так как мои показания должны были состояться на  следующее утро, то вечером ко мне в камеру явился Кружков (с таким же «подарком», какой утром сделал Михайлов) и повторил уже сказанное Михайловым,  но с более грубой формой угрозы («не подтвердите показания — будьте уверены — Вас расстреляют, и мы, т.е. следственный аппарат, не будем Вас защищать, хотя можем сделать все вплоть до Вашего освобождения»).

На следующий день я подтвердил свои показания в отношении себя. («Все, что там  написано, — я подтверждаю». Что «там» написано, я толком не знал, так как следователь Михайлов так и не дал мне ознакомиться с моими материалами, большинство которых я подписывал не читая.)24-го мая 1942 года суд вынес свой приговор, и с этого момента никто из нас уже не видел своих следователей, моральный облик которых сливается с обликом  закоренелых уголовников.Несмотря на, казалось бы, полную безысходность своего положения, каждый из нас, уходя в лагерь, уносил в себе твердую уверенность в том, что рано или
поздно высшие власти обратят внимание на это беспрецедентное по своей лжи «дело» и настоящие преступники, создавшие его, будут жестоко наказаны. Но и теперь, когда слепая вера в это стала реальностью и все прошлое полностью осмыслено и оценено, трудно ответить себе на вопрос, кто из этих так называемых «следователей» был наиболее аморален. В этом отношении они ничем не отличаются друг от друга, будучи все участниками тяжелейшего государственного преступления. Конечно, наибольшая вина падает на фактических и идейных руководителей этого дела, какими являлись, по моему впечатлению, Кружков, Альтшуллер и Идашкин. Из них Идашкин был первое время моим следователем, что  же касается Кружкова и Альтшуллера, то они неоднократно приходили в кабинет  Михайлова для наблюдения за ведением следствия.

В заключение я не могу не подчеркнуть, что все эти люди, сознательно шедшие на гнуснейший обман государства и пренебрегшие ради карьеры и собственного материального благополучия высшим доверием Партии и Правительства, совершили  тяжелое преступление не только против всех нас, пострадавших или погибших в  результате созданного ими «дела». Значительно более тяжкое преступление они совершили против самого Государства, лишив его в самое тяжелое время войны  знаний и опыта ряда таких виднейших инженеров страны, какими были Страхович, Виноградов Н.П., Клименко Л.В., Малышев А.Н., и других, что было в потенциале,  вероятно, равносильно уничтожению ряда нужнейших военных заводов, ибо каждый  из этих лиц был бы, будучи на свободе, в состоянии создать в своей сфере любое предприятие, столь нужное тогда для обороны Родины.

И все эти кружковы, идашкины, альтшуллеры, михайловы и другие им подобные не  могли этого не понимать.


  Е. ДЕНИСОВ


  17/IX-1957 г.


  РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 3. Л. 106–119. Подлинник. Машинописный  текст, подпись — автограф.
   



© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Velfrjd от 09 октября 2015, 13:18:37
-
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 09 октября 2015, 14:43:19
16 сентября 1957г. на стол Шверника ложится записка  Н.И. Постоевой,которая также в 1942 привлекалась
по т.н. " делу Ленинградских ученых".



    Товарищу ШВЕРНИКУ

Я была арестована 16 февраля 1942 г. во время Ленинградской блокады по делу группы ученых ЛГУ и ЛЭТИ, якобы занимавшейся контрреволюционной деятельностью. В настоящее время я реабилитирована и дело прекращено за отсутствием состава преступления.

Ранним утром страшного февраля 1942 года под предлогом проверки паспортов явились в квартиру какие-то люди и предъявили мне ордер на обыск и арест. Обыск произвели поспешно и, спрятав драгоценный в те дни кофе и остатки сахара в портфель, увезли меня в тюрьму.

Началось следствие, превратившееся в пытку, как только мое дело было передано следователям Рябову и Кружкову. Мои показания на себя и других лиц были вырваны страшной жестокостью следствия, усугублявшейся еще тем, что эти методы применялись к человеку, измученному блокадой, голодом, находящемуся в состоянии тяжелейшей формы дистрофии. Оскорбления, побои, выстаивание целыми ночами на распухших от голода ногах, лишение сна, холод в камере и что, может быть, для голодного маньяка было страшнее всего — лишение миски супа вынудили подписывать протоколы и давать показания, где каждое слово было извращено следователями, переведено на их «особый язык», которым они заменили обычный, человеческий. В течение шести месяцев из меня изготовляли государственного преступника по заранее заготовленному плану, причем без всякого стеснения, издевались и потирали руки по поводу всякого вырванного из горла «признания». Следователи присутствовали на суде и, боясь больше смерти повторения мучений следствия, я, предупрежденная ими заранее, повторяла заученные слова о якобы совершенных мною преступлениях.

Таким образом, был вынесен смертный приговор, замененный затем 10-ю годами исправительно-трудовых лагерей, которые я полностью отбыла и еще 3 года «вечного» поселения в Коми АССР.

Н. Постоева


РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 3. Л. 139–139об. Подлинник. Автограф.

© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 09 октября 2015, 15:03:00
Как видим все шло своим чередом- справедливо и законно. Собрание свидетельских показаний направленных в КПК при ЦК КПСС последовали следом за заключением Особой инспекции Управления кадров КГБ при СМ СССР  31.05.1957 .


Сов. секретно

«УТВЕРЖДАЮ»

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР

генерал армии п/п И. СЕРОВ


ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В Особую инспекцию Управления кадров КГБ при Совете Министров СССР в январе 1956 года поступило определение Военного Трибунала 8 Военно-Морского Флота о возбуждении уголовного преследования в отношении быв. работников УНКВД Ленинградской области АЛЬТШУЛЛЕРА И.К., ЗАНИНА С.Ф., АРТЕМОВА Б.В., ПОДЧАСОВА И.В., КОЖЕМЯКИНА И.А., СУСЛОВА Н.Л., РЯБОВА М.Ф.и ОГОЛЬЦОВА С.И.за фальсификацию ими дел на группу ленинградских ученых.

Произведенным расследованием установлено, что в период с ноября 1941 по март 1942 года Управлением НКВД Ленинградской области было привлечено к уголовной ответственности, а затем военными трибуналами войск Ленинградского фронта и войск НКВД Ленинградского округа осуждено к ВМН свыше 30 ленинградских научных работников, в том числе члены-корреспонденты Академии наук СССР ИГНАТОВСКИЙ B.C.и КОШЛЯКОВ Н.С., ученый с мировым именем профессор РОЗЕ Н.В.3и др. Приговор
о расстреле в отношении ИГНАТОВСКОГО, ИГНАТОВСКОЙ, АРТЕМЬЕВА, ЧАНЫШЕВА и ЛЮБОВА
был приведен в исполнение, а всем остальным высшая мера наказания была заменена впоследствии длительными сроками лишения свободы.

В 1954–1955 годах определениями Военной Коллегии Верховного Суда СССР и Военного трибунала Ленинградского военного округа приговора в отношении всех осужденных были отменены, а дела на них прекращены за отсутствием состава преступления.

Как видно из материалов расследования, первым из группы ленинградских ученых в ноябре 1941 года был арестован ИГНАТОВСКИЙ B.C. В отношении ИГНАТОВСКОГО в УНКВД Ленинградской области имелись непроверенные агентурные донесения о его принадлежности в 1935–1937 годах к контрреволюционной организации, якобы существовавшей в то время среди научно-технических работников Ленинграда, и
проведении им вредительской и шпионской работы. В последующие годы ИГНАТОВСКИЙ характеризовался агентурой как антисоветски настроенный человек, который с начала Отечественной войны высказывал, кроме этого, и пораженческие настроения.

Все эти материалы требовали тщательной проверки, поскольку один из разрабатывавших ИГНАТОВСКОГО агентов, разоблаченный и осужденный в 1945 году как провокатор, был и в то время известен как склонный к преувеличениям, а второй агент с 1939 года сожительствовал с женой ИГНАТОВСКОГО.

Однако вместо этого быв. начальник I отделения КРО УНКВД Ленинградской области КОЖЕМЯКИН и его заместитель СУСЛОВ (умер в 1944 г.) сами стали извращать существо агентурных материалов, представив ИГНАТОВСКОГО как участника уже установленной в Ленинграде фашистской организации, связанной с германскими фашистскими кругами. В постановлении на арест ИГНАТОВСКОГО, которое подписали
СУСЛОВ, КОЖЕМЯКИН и быв. начальник КРО ЗАНИН, помимо обвинения ИГНАТОВСКОГО в принадлежности к фашистской организации также необоснованно указывалось, что он находится в курсе планов германского командования по оккупации немцами Ленинграда.

После ареста ИГНАТОВСКИЙ в результате непрерывных ночных допросов и оказанного на него воздействия дал вымышленные показания о своей принадлежности к фашистской организации, якобы существовавшей среди профессорского и преподавательского состава Ленинградского госуниверситета, и в числе своих сообщников назвал ряд ученых.

Спустя некоторое время, на допросе 24 ноября 1941 года у быв. зам. нач. КРО АЛЬТШУЛЛЕРА и ст. следователя того же отдела КРУЖКОВА(осужден в 1955 году за фальсификацию) ИГНАТОВСКИЙ признал себя виновным также в проведении шпионской работы и дал показания о вербовке им в 1925 году для шпионажа против СССР профессора Оптико-механического института ТИТОВА Л.Г.

В последующем на основании показаний ИГНАТОВСКОГО и его жены (арестована одновременно с ИГНАТОВСКИМ) без какой-либо дополнительной проверки их были подвергнуты аресту профессора ЧАНЫШЕВ С.М., МИЛИНСКИЙ В.И., СТРАХОВИЧ K.И., АРТЕМЬЕВ Н.А. и ст. инженер Института точной механики ЛЮБОВ К.А. Постановления на арест этой группы лиц выносились СУСЛОВЫМ, КОЖЕМЯКИНЫМ, 3AHИНЫМ, КРУЖКОВЫМ, быв. зам. нач. КРО ПОДЧАСОВЫМ и быв. зам. нач. следственного отделения КРО
АРТЕМОВЫМ.

Как и ИГНАТОВСКИЙ, эти ученые в результате применения к ним незаконных методов допроса также оговорили себя и других лиц в совершении тяжких государственных преступлений.

Единственный оставшийся в живых из этой группы ученых СТРАХОВИЧ К.И. показал, что признания об участии в контрреволюционной организации были получены от него КРУЖКОВЫМ и АРТЕМОВЫМ путем длительных ночных допросов, угроз расправой с ним и его родственниками и обещания выдачи ему дополнительного питания. СТРАХОВИЧ показал также, что со слов ИГНАТОВСКОГО ему известно об избиении последнего на следствии, после чего ИГНАТОВСКИЙ начал писать все, что ему было указано
следователем.

Никаких объективных данных о существовании контрреволюционной организации среди ученых, кроме показаний самих арестованных, полученных в результате физического и морального воздействия на них, в ходе следствия добыто не было.

Допрошенный об этом быв. ст. следователь ШЕВЕЛЕВ А.Д., который некоторое время вел следствие по делам на ИГНАТОВСКУЮ M.И. и ЧАНЫШЕВА С.М., показал, что никакой контрреволюционной организации среди ленинградских ученых не существовало5. Показания же арестованных при корректировке протоколов допроса искажались. ШЕВЕЛЕВ заявил также, что в связи с его отказом оформлять протоколы с
искаженными показаниями обвиняемых, на него было оказано давление со стороны руководства, а затем он был отстранен от работы, исключен из партии и уволен из органов.

Из архивных партийных материалов видно, что ШЕВЕЛЕВ 15 декабря 1941 года действительно был исключен из партии. При этом ему было вменено в вину халатное отношение к следственной работе, намерение посеять склоку и очернить своих прямых начальников голословным утверждением, что они якобы побуждают его к получению вымышленных признаний от арестованных и т.д.

Выступавший на партийном собрании и на заседании парткома ПОДЧАСОВ заявлял тогда, что «дела ШЕВЕЛЕВ недорабатывал, заваливал, ввиду этого приходилось отбирать от него дела и передавать другим следователям. Последние сразу же получали дополнительные очень важные показания от арестованных».

ЗАНИН в своих выступлениях охарактеризовал ШЕВЕЛЕВА как плохого следователя, якобы берущего под защиту врагов, и обратил внимание коммунистов на то, что «у некоторых товарищей имеется неправильное мнение о том, что если начальник поднажмет в чем-либо и потребует четкой, эффективной работы, то они склонны думать, нет ли тут нарушения существующих положений».

Ориентируя следственных работников на настойчивую, упорную работу с арестованными с целью получения от них «важных показаний», добиваясь «эффективной работы» и т.д., ЗАНИН, ПОДЧАСОВ и АЛЬТШУЛЛЕР не предъявляли к ним требований к сбору объективных доказательств по делу, что и приводило к фальсификации материалов и тяжким последствиям.

По сфальсифицированным материалам ИГНАТОВСКИЙ и другие 5 человек из первой группы арестованных 13 января 1942 года были приговорены к ВМН и, за исключением СТРАХОВИЧА, расстреляны. СТРАХОВИЧ же был использован в качестве «свидетеля» по делам на другую группу ленинградских ученых, необоснованно обвиненных в принадлежности к контрреволюционной фашистской организации, именовавшейся «Комитетом общественного спасения».

Как сейчас установлено, такой организации среди ленинградских ученых в действительности не существовало. Она была искусственно создана самими работниками бывшего Управления НКВД Ленинградской области. Причем начало создания ее было положено АЛЬТШУЛЛЕРОМ, занимавшимся агентурной разработкой профессора Политехнического института КРОТОВА Е.Г.В отношении КРОТОВА
АЛЬТШУЛЛЕРОМ было получено от агентов «В...»6и «Г...» несколько донесений о высказывании им антисоветских и пораженческих настроений.Характерно, что некоторые донесения агента «В...» даже при первом ознакомлении с ними вызывали сомнения в их правдоподобности, а одно его донесение, в котором
сообщалось о встрече с КРОТОВЫМ, якобы состоявшейся 6 января 1942 года, прямо указывало на то, что агент дезинформирует органы госбезопасности, так как КРОТОВ погиб еще 3 января того же года.
Однако вместо того, чтобы разоблачить «В...», как провокатора, АЛЬТШУЛЛЕР продолжал использовать его в агентурной разработке связей КРОТОВА, больше того, сам стал извращать существо имевшихся агентурных материалов, без всяких оснований представив КРОТОВА как руководителя фашистской группы, изыскивающего способы нелегальной посылки через линию фронта своего связника для установления
делового контакта с немецким командованием.

Будучи допрошен об этом, АЛЬТШУЛЛЕР отрицал фальсификацию агентурных материалов, но вместе с тем признал свою вину в том, что при составлении обобщающих документов он и другие работники Управления допускали неточность в сторону усиления характеристики преступной деятельности разрабатываемых.
В течение января 1942 года АЛЬТШУЛЛЕР получил от агента «В...» ряд донесений об антисоветских и пораженческих настроениях доцента Холодильного института СУПЕРАНСКОГО и его жены, а также о связях СУПЕРАНСКИХ с КРОТОВЫМ.Так как достаточных оснований для ареста лиц, проходящих по агентурной
разработке, не имелось, то с целью получения на них компрометирующих материалов были организованы допросы СТРАХОВИЧА, осужденного к тому времени к ВМН.Используя безвыходное положение СТРАХОВИЧА, допрашивавшие его КРУЖКОВ, АЛЬТШУЛЛЕР и ПОДЧАСОВ, за обещание пересмотреть в отношении его приговор, получили от СТРАХОВИЧА провокационные показания на большую группу ленинградских ученых, якобы проводивших организованную антисоветскую деятельность, в том числе
и на СУПЕРАНСКОГО. На основании этих показаний СУПЕРАНСКИЙ и ряд других ленинградских ученых были арестованы.После трех ночных допросов АРТЕМОВЫМ были получены от СУПЕРАНСКОГО показания о
его принадлежности к контрреволюционной группе в Холодильном институте и руководящей роли в ней. При этом в числе участников контрреволюционной группы им было названо семь человек, среди них доцент СМИРНОВ и главный бухгалтер Холодильного института ЗЕЙТЦ Ф.А., которые также вскоре были арестованы.

На допросе 9 февраля 1942 года СУПЕРАНСКИЙ показал, что возглавляемая им контрреволюционная группа готовила вооруженное восстание под руководством «Комитета общественного спасения», активными деятелями которого являлись профессора ВИНОГРАДОВ, КЛИМЕНКО, КРОТОВ, ЮШКОВ и ПАВЛОВ. После получения таких показаний ВИНОГРАДОВ, КЛИМЕНКО и ЮШКОВ были арестованы. 13 февраля 1942 года СУПЕРАНСКИЙ, будучи допрошен АЛЬТШУЛЛЕРОМ и АРТЕМОВЫМ, расширил свои показания как об антисоветской деятельности «Комитета общественного спасения», так и о составе руководимой им контрреволюционной группы, включив в нее, кроме названных ранее лиц, ПОПКОВА А.Я. и других. По этим показаниям 23 февраля 1942 года был арестован ПОПКОВ.

Кроме АРТЕМОВА и АЛЬТШУЛЛЕРА, СУПЕРАНСКИЙ дважды допрашивался ОГОЛЬЦОВЫМ совместно с ЗАНИНЫМ. На допросе 13 марта ими от СУПЕРАНСКОГО были получены показания о связи контрреволюционной группы с немецким командованием, осуществляемой, в частности, через жену СУПЕРАНСКОГО. В условиях блокированного Ленинграда этот вопрос заслуживал серьезного внимания, однако никакой проверки этих показаний не было, и даже жена СУПЕРАНСКОГО об этом не допрашивалась.
Необъективность ведения следствия по этим делам особенно ярко проявилась в отношении профессора ВИНОГРАДОВА Н.П.Через семь дней после ареста ВИНОГРАДОВА от него АРТЕМОВЫМ были получены
вымышленные показания о существовании в Ленинграде контрреволюционной организации под названием «Комитет общественного спасения», возглавляемой Центральным бюро. В числе членов этого бюро ВИНОГРАДОВ назвал академиков ТАРЛЕ, НИКОЛЬСКОГО, КАЧАЛОВА и др. Одновременно с этим ВИНОГРАДОВ перечислил участников организации, назвав при этом фамилии 15 профессоров, 7 доцентов и в том числе агента «В...». Между тем «В...» ни в одном из своих донесений не сообщал как об
участии ВИНОГРАДОВА в «Комитете общественного спасения», так и о своем вхождении в состав этой антисоветской организации.

Данные обстоятельства обязывали АРТЕМОВА и других работников Управления, участвовавших в следствии по делу ВИНОГРАДОВА, подвергнуть его показания тщательной проверке, в ходе которой установить либо их вымышленный характер, либо действительное участие «В...» в антисоветской организации, подлежащего в таком случае аресту за враждебную деятельность и двурушничество в работе с органами госбезопасности. Однако ничего этого сделано не было.

27 февраля ВИНОГРАДОВ был допрошен ОГОЛЬЦОВЫМ и АРТЕМОВЫМ, которые оформили его показания стенограммой на 65 листах. Несмотря на явную сомнительность этих показаний о деятельности «Комитета общественного спасения», якобы охватившего своим влиянием около 20 высших учебных заведений, о регулярной связи «Комитета» с немецким командованием и заключении с немцами договора, о распространении 600 экземпляров листовок на улицах Ленинграда и т.п., ОГОЛЬЦОВ никаких мер к их
проверке не предпринял. Напротив, на основании этих показаний 10–11 марта 1942 года были арестованы доцент БОГИНСКИЙ Н.Д., профессора ТИМОФЕЕВ В.А.и ТРЕТЬЯК Г.Т.

Через несколько дней после ареста этих лиц на допросах 17 и 23 марта того же года ВИНОГРАДОВ от показаний в отношении ТИМОФЕЕВА, ТРЕТЬЯКА, ПОПКОВА и других научных работников (всего 11 человек) отказался, заявив, что об участии этих лиц в контрреволюционной организации он показал неправильно. Несмотря на то, что ВИНОГРАДОВ сам заявил об оговоре им 11 человек, то есть половины названных им ранее ленинградских ученых, ОГОЛЬЦОВ и ЗАНИН, дважды допрашивая ВИНОГРАДОВА в
последующее время, не пытались даже выяснять причину оговора ВИНОГРАДОВЫМ целого ряда лиц. Не было принято никаких решений и в отношении арестованных ТИМОФЕЕВА и ТРЕТЬЯКА.

Передопрошенные в 1954–1957 годах оставшиеся в живых ВИНОГРАДОВ, ДЕНИСОВ, ПОПКОВ и ЮШКОВ показали, что они ни в какой контрреволюционной организации не состояли и антисоветской деятельностью не занимались, а дали ложные показания в результате применения к ним незаконных методов следствия (лишение сна, угрозы расправой и провокации).

По показаниям СТРАХОВИЧА, полученным от него после осуждения к ВМН, 30 января 1942 года был арестован профессор РОЗЕ Н.В. В постановлении на арест РОЗЕ, подписанном СУСЛОВЫМ, КОЖЕМЯКИНЫМ и АЛЬТШУЛЛЕРОМ, указывалось, что РОЗЕ является членом фашистско-повстанческой организации ИГНАТОВСКОГО B.C. и что в преступной деятельности он изобличается показаниями арестованного СТРАХОВИЧА.

Проводивший следствие по этому делу КРУЖКОВ получил от РОЗЕ вымышленные показания о том, что он являлся руководителем контрреволюционной организации при Ленинградском госуниверситете, в состав которой входили 9 научных работников университета, в том числе член-корреспондент Академии наук СССР КОШЛЯКОВ Н.С.Арестованный через несколько дней КОШЛЯКОВ Н.С. у того же КРУЖКОВА подтвердил показания РОЗЕ о наличии в ЛГУ контрреволюционной организации, но в числе ее членов назвал уже не 9 человек, а 11 профессоров и доцентов.В последующем по показаниям, полученным от РОЗЕ, КОШЛЯКОВА и других, были арестованы еще 7 человек, постановления на арест которых были подписаны АЛЬТШУЛЛЕРОМ. Он же утвердил 9 постановлений о предъявлении обвинений.

На допросах от всех этих ученых путем применения запрещенных методов ведения следствия были получены вымышленные показания об их причастности к контрреволюционной организации.

3 февраля 1942 года по сфальсифицированному СУСЛОВЫМ, КОЖЕМЯКИНЫМ и ЗАНИНЫМ постановлению был арестован как участник фашистской и шпионской организации, созданной ИГНАТОВСКИМ, профессор Института точной механики и оптики ЧУРИЛОВСКИЙ В.Н.В постановлении на арест указывалось, что ЧУРИЛОВСКИЙ изобличается показаниями арестованных ТИТОВА, ЧАНЫШЕВА и ИГНАТОВСКОГО. Между тем таких показаний на предварительном следствии указанные арестованные не давали. 20
февраля 1942 года ЧУРИЛОВСКОМУ было предъявлено необоснованное обвинение в совершении тяжких государственных преступлений. Постановление о предъявлении обвинения утвердил ПОДЧАСОВ.
Несмотря на изнурительные допросы и вымогательства, ЧУРИЛОВСКИЙ показаний о своей антисоветской деятельности не дал.
Вместо того, чтобы немедленно прекратить дело и освободить из-под стражи ЧУРИЛОВСКОГО, как необоснованно арестованного, были приняты меры любыми путями собрать на него компрометирующие материалы и осудить. Так, с этой целью в период с 26 февраля по 31 марта 1942 года были допрошены четыре сослуживца ЧУРИЛОВСКОГО по институту, однако показаний об антисоветской деятельности ЧУРИЛОВСКОГО они не дали. Тогда же была допрошена в качестве свидетеля и ИГНАТОВСКАЯ М.И.,
осужденная к тому времени к ВМН. Но и этот«свидетель» дал показания лишь о некоторых незначительных пораженческих высказываниях ЧУРИЛОВСКОГО, которые он якобы допустил при случайной встрече с ней на улице. Эти показания ЧУРИЛОВСКИЙ отрицал как на допросах, так и на очной ставке с ИГНАТОВСКОЙ, проведенной СУСЛОВЫМ 6 марта 1942 года.

Не получив от ЧУРИЛОВСКОГО признательных показаний и не имея других доказательств о его причастности к антисоветской организации РОЗЕ, КОШЛЯКОВА и других, АЛЬТШУЛЛЕР 31 марта 1942 года вынужден был утвердить составленное СУСЛОВЫМ постановление о выделении материалов на ЧУРИЛОВСКОГО в отдельное производство, а 6 апреля 1942 года ОГОЛЬЦОВ утвердил постановление о прекращении уголовного преследования.

Допрошенный по поводу фальсификации этого дела ОГОЛЬЦОВ С.И. заявил, что с его стороны никогда не давалось указания на фальсификацию дел, а в данном случае он был обманут СУСЛОВЫМ, КОЖЕМЯКИНЫМ и ЗАНИНЫМ, которые сослались в постановлении на арест ЧУРИЛОВСКОГО на несуществующие показания.

Из материалов расследования видно, что в КРО УНКВД Ленинградской области получила широкое распространение преступная практика допросов заключенных после их осуждения к ВМН. На этих допросах путем шантажа и вымогательства от осужденных отбирались нужные следствию компрометирующие показания на других лиц. Так, кроме СТРАХОВИЧА после осуждения к ВМН допрашивались ИГНАТОВСКАЯ, ИГНАТОВСКИЙ и ТИМОФЕЕВ.

В ходе следствия по делам ленинградских ученых АЛЬТШУЛЛЕРОМ, ЗАНИНЫМ, ПОДЧАСОВЫМ, КОЖЕМЯКИНЫМ, АРТЕМОВЫМ и КРУЖКОВЫМ от некоторых арестованных были получены клеветнические показания на академиков ТАРЛЕ, РОЖДЕСТВЕНСКОГО, БАЙКОВА, членов-корреспондентов Академии наук СССР КРАВЕЦ и КАЧАЛОВА. Доведенные до крайности арестованные подписали протоколы, в которых перечисленные выше советские ученые фигурировали как члены намечаемого контрреволюционного русского правительства.

Расследованием установлено также, что АЛЬТШУЛЛЕР, работая в 1937–1938 гг. в Управлении НКВД Ленинградской области последовательно зам. начальника отделения, начальником 8 отделения и помощником начальника 3 отдела, являлся одним из активных участников массовых репрессий против видных деятелей рабочего и коммунистического движения Латвии и Эстонии [...]7

Таким образом, произведенным расследованием установлено, что АЛЬТШУЛЛЕР, работая в 1937–1938 гг. в Управлении НКВД Ленинградской области на руководящих должностях, являлся одним из активных участников фабрикации следственных дел на виднейших деятелей рабочего и коммунистического движения Латвии и Эстонии, необоснованно обвиненных в совершении тяжких государственных преступлений и в последующем осужденных к расстрелу; будучи зам. начальника КРО, принимал активное участие в аресте [и] следствии по делам на 2 группы ленинградских ученых, необоснованно арестованных в период с ноября 1941 года по март 1942 года; лично вел агентурную разработку на одну из этих групп; участвовал в допросе и получении вымышленных показаний от осужденного к ВМН профессора
СТРАХОВИЧА, используя затем эти показания для ареста ряда других научных работников.

ЗАНИН, являясь начальником контрразведывательного отдела, осуществлял руководство агентурной разработкой и следствием по делам ленинградских ученых; подписал постановление на арест члена-корреспондента Академии наук СССР ИГНАТОВСКОГО с грубым искажением в постановлении существа имевшихся материалов и после ареста ИГНАТОВСКОГО дал указание о непрерывном его допросе; лично
участвовал в допросах основных арестованных, от которых получил вымышленные показания; не принял мер к объективной проверке показаний арестованных и не предъявлял таких требований к следователям; использовал вымышленные показания осужденного СТРАХОВИЧА для ареста других ленинградских ученых; подписал сфальсифицированное постановление на арест профессора ЧУРИЛОВСКОГО; разрешал
допросы осужденных к ВМН с целью получения от них нужных следствию показаний.

ПОДЧАСОВ, состоя в должности заместителя начальника контрразведывательного отдела и одновременно начальника следственного отделения того же отдела, непосредственно руководил следствием по делам ленинградских ученых; не предъявлял требований к следователям по сбору объективных доказательств вины арестованных; участвовал в допросе профессора СТРАХОВИЧА после его осуждения к ВМН и совместно с другими работниками КРО получил от него вымышленные показания, которые затем были использованы в качестве «доказательств» для ареста других ученых; подписал ряд постановлений на арест; утвердил постановление о предъявлении ЧУРИЛОВСКОМУ необоснованного обвинения в совершении тяжких государственных преступлений.

КОЖЕМЯКИН, работая начальником отделения контрразведывательного отдела, участвовал в агентурной разработке группы ленинградских ученых, по которой лично составил справку, а затем подписал план агентурно-оперативных мероприятий, извратив в этих документах существо имевшихся в деле агентурных материалов; участвовал в непрерывных допросах ИГНАТОВСКОГО и первый получил от него вымышленные показания об антисоветской деятельности; подписал постановления на арест большинства научных работников, необоснованно обвиненных в совершении тяжких государственных преступлений, в том числе по вымышленным показаниям, полученным от осужденных к ВМН.

АРТЕМОВ, будучи заместителем начальника следственного отделения КРО, принимал активное участие в следствии по делам на одну из групп ленинградских ученых; лично вел следствие в отношении ряда ученых и путем запрещенных методов допроса получил от них вымышленные показания о существовании антисоветской организации среди профессорско-преподавательского состава высших учебных заведений
Ленинграда, на основании которых выносил постановления на арест других научных работников.

РЯБОВ, работая следователем, а затем старшим следователем, принимал участие в следствии по делам ленинградских ученых и совместно с другими работниками получил от некоторых арестованных вымышленные показания; участвовал в составлении необъективного обвинительного заключения по одному из дел.

ОГОЛЬЦОВ, будучи заместители начальника Управления и осуществляя руководство агентурной разработкой и следствием по делам ленинградских ученых, некритически относился к представляемым ему материалам; лично допрашивал некоторых арестованных и получил от них вымышленные показания; утвердил постановления на арест ленинградских ученых и обвинительные заключения по двум делам без должной проверки материалов, послуживших основанием к арестам и обвинению этих лиц в совершении тяжких государственных преступлений.


АЛЬТШУЛЛЕР Исаак Константинович, 1903 года рождения, уроженец гор. Стародуба,
Брянской обл., еврей, член КПСС, полковник запаса КГБ, пенсионер КГБ;

ЗАНИН Семен Федосеевич, 1901 года рождения, уроженец с. Широченко Борского р-на,
Куйбышевской области, русский, член КПСС, полковник в отставке, пенсионер КГБ;

ПОДЧАСОВ Иван Васильевич, 1900 года рождения, уроженец гор. Белгорода, русский,
член КПСС, полковник запаса, пенсионер МВД;

КОЖЕМЯКИН Иван Александрович, 1910 года рождения, уроженец пос. Каруковщины,
Гомельской обл., русский, член КПСС, полковник запаса, пенсионер КГБ;

АРТЕМОВ Борис Васильевич, 1909 года рождения, уроженец гор. Ленинграда, русский,
член КПСС, полковник запаса, пенсионер КГБ;

РЯБОВ Михаил Филатович, 1919 года рождения, уроженец с. Троицы, Новгородской
обл., русский, член КПСС, подполковник, преподаватель школы № 401 КГБ при СМ
СССР;

ОГОЛЬЦОВ Сергей Иванович, 1900 года рождения, уроженец с. Канино, Рязанской
области, русский, член КПСС с 1918 года, генерал-лейтенант запаса, пенсионер
КГБ.

За грубейшие нарушения социалистической законности, в результате чего наступили
тяжелые последствия, —ПОЛАГАЛ БЫ:

1. Во изменение ранее изданных приказов АЛЬТШУЛЛЕРА И.К., ЗАНИНА С.Ф.,
КОЖЕМЯКИНА И.А. и АРТЕМОВА Б.В. уволить из органов госбезопасности по фактам,
дискредитирующим звание офицера.

2. Преподавателю школы № 401 КГБ при СМ СССР подполковнику РЯБОВУ М.Ф. объявить
выговор.

3. В отношении ОГОЛЬЦОВА С.И. ограничиться ранее состоявшимся его увольнением из
органов госбезопасности.

4. Материалы расследования на полковника запаса МВД ПОДЧАСОВА И.В. направить в
Особую инспекцию МВД СССР.


ЗАМ. НАЧ. ОТД-НИЯ ОСОБОЙ ИНСПЕКЦИИ УК КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ при CОBETE МИНИСТРОВ СССР

подполковник СЕРОВ


СОГЛАСЕН:

НАЧАЛЬНИК ОСОБОЙ ИНСПЕКЦИИ УК КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР

полковник БОРОВЛЕВ


3 мая 1957 года


РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 4. Л. 89–102. Заверенная машинописная копия.


© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация
 
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 16 октября 2015, 11:43:38
Объяснительная записка бывшего сотрудника УНКВД Ленинградской обл. Б.В. Артемова в КПК при ЦК КПСС   25.10.1957
 


                                     В Комитет партийного контроля при ЦК КПСС

                                                члена КПСС Артемова Б.В
                                                           
                                                          Объяснение

В начале 1956 года, отдав работе все, что мог, и свое здоровье, и свою трудоспособность, я был по болезни уволен из органов КГБ.Летом 1957 года меня вызвали в Особую инспекцию КГБ и объявили, что якобы я 16 лет тому назад по одному из дел допустил нарушение социалистической законности,
в связи с чем буду считаться уволенным не по болезни, а по фактам, дискредитирующим звание офицера.

Ознакомившись с заключением Особой инспекции, я выразил сомнение, можно ли кого-либо объявлять нарушителем законов — преступником, даже не спросив у него объяснения по существу дела, и насколько это совпадает с требованиями социалистической законности?

Мне ответили, что поскольку я больной человек, меня не хотели лишний раз раньше времени беспокоить. Таким образом меня «сделали» преступником, лишив по болезни даже такой элементарной вещи, как возможность представить объяснение по существу совершенно безосновательно предъявленных мне обвинений и претензий.Так обстояло дело по форме. Теперь по существу. В заключении Особой инспекции
КГБ от 31/V 1957 г. в части, касающейся меня, указано, что в конце 1941 — начале 1942 гг.:

«Артемов, будучи заместителем начальника следственного отделения КРО, принимал активное участие в следствии по делам на одну из групп ленинградских ученых, лично вел следствие в отношении ряда ученых и путем запрещенных методов допроса получил от них вымышленные показания о существовании антисоветской организации среди профессорско-преподавательского состава ВУЗов Ленинграда, на основании которых выносил постановления на арест других научных работников».

Это выдвинутое против меня обвинение является совершенно неправильным и безосновательным по следующим причинам:

1. В конце 1941 — начале 1942 гг., работая заместителем начальника следственного отделения КРО УНКВД ЛО, я действительно вел следствие по делу группы быв. эсеров, меньшевиков и кадетов, которые до ареста работали в ВУЗах и техникумах Ленинграда, а именно по делу Воробьева, Любова и Татарчук, а также принимал участие в следствии по делу Виноградова, Страховича и Суперанского.

Эти лица не были случайными людьми на антисоветском поприще. Так, например, работавший до ареста инженером в одном из ВУЗов Ленинграда Любов начал свою активную контрреволюционную деятельность еще со времени возвращения В.И. Ленина в Петроград, а в момент выступления Ленина с балкона дворца Кшесинской Любов, находясь в толпе около дворца, выкрикивал гнусные клеветнические измышления в
адрес Ленина (рука не поворачивается дословно написать эту гнусную клевету), пытаясь спровоцировать шовинистические элементы из толпы к физической расправе над Владимиром Ильичем.

Меньшевик Татарчук после Октябрьской революции был одним из активных участников демонстрации, организованной контрреволюционными элементами в Ленинграде по поводу роспуска Учредительного собрания, а позднее репрессировался по делу «Промпартии»1.

Распоясавшийся эсер Суперанский после ареста прямо и развязно начал свой разговор со мной с открытой антисоветской пропаганды, ошибочно предполагая, что в кабинете следователя ему будет предоставлена трибуна для продолжения вражеской деятельности: «Теперь вы видите, до чего довела Россию ваша совечья власть. Вы знаете, какой бы была Россия, если бы мы — эсеры остались в 1917 году у
власти...» и дальше пошли антисоветские утверждения о том, что якобы Россия сейчас имела вдвое больше населения, была бы во много раз богаче и т.п.

Виноградов и Воробьев были в прошлом кадетами, причем Воробьев в годы Гражданской войны арестовывался за участие в деятельности подпольного кадетского кружка, ратующего за восстановление в России конституционной монархии.Таково было политическое лицо той группы ученых эсеров, меньшевиков и кадетов, следствие по делу которых я вел.

Почему же об этом умалчивается в заключении Особой инспекции? Почему эти лица в заключении изображены, как некие, если можно так выразиться, чистые деятели от чистой науки? Разве это объективно? Разве это не тенденциозно? Зачем и кому нужно такое искажение правды и того, что было в действительности?

2. Совсем не случайно, что в тяжелое для Родины время, в условиях осажденного гитлеровскими войсками города-фронта упомянутая группа бывших эсеров, меньшевиков и кадетов сочла для себя возможным поддержать фашистов и с этой целью активизировала свою антисоветскую деятельность.

В исключительно трудных условиях блокады Ленинграда они по сговору между собой, устанавливая антисоветские связи с другими лицами, проводили активную пораженческую деятельность, направленную на подрыв оборонной мощи Ленинграда. Существо этой деятельности заключалось в том, что, считая оборону Ленинграда якобы бесполезной затеей, ведущей, по их мнению, только к бессмысленной гибели
от голода гражданского населения осажденного города, они, прикрываясь разглагольствованиями о гуманизме, человечности и спасении гражданского населения, выступали в роли «спасителей», всячески ратуя за то, чтобы сдать Ленинград на милость гитлеровской армии.

Именуя себя на этом основании «Комитетом общественного спасения» и рассчитывая на вступление фашистских войск в Ленинград, они готовились организованно предложить свои услуги гитлеровскому командованию по установлению в Ленинграде кровавым путем «нового порядка» и сформированию новых органов власти.

Почему же об этом, как и о политическом лице обвиняемых, умалчивается в заключении Особой инспекции? Почему из дела выхолащивается политический и вообще всякий смысл? Почему, судя по заключению, обвиняемые вообще якобы не вели никакой антисоветской деятельности? Разве это правда? Такой вопрос я задал беседовавшим со мной сотрудникам Особой инспекции. В ответ на это они мне
заявили: «Конечно, материалами дела доказано, что они вели антисоветские разговоры». К сожалению, я не смог продолжить этой беседы и выяснить, почему же тогда такое противоречие между письменным документом — заключением и их устным заявлением? Почему антисоветские разговоры в осажденном городе рассматриваются как вроде бы безобидное занятие, которое даже не заслуживает того, чтобы о нем
упоминать в письменном документе? Почему, наконец, они не хотят конкретизировать, какие же именно антисоветские разговоры вели обвиняемые? Ведь истина всегда конкретна. Ведь это устное заявление, особенно если его конкретизировать, гораздо ближе к действительности, чем письменный документ,
потому что и в самом деле обвиняемые не стреляли, не убивали, а именно вели антисоветские разговоры о том, что надо опять-таки путем антисоветских разговоров выявлять единомышленников и устанавливать с ними связь, о том, что надо «спасать» гражданское население города и для этого добиваться сдачи
Ленинграда немцам, о том, что следует организованно предложить свои услуги фашистскому командованию по установлению в Ленинграде «нового порядка» и т.д. и т.п.

3. В заключении Особой инспекции утверждается, что все осужденные по этому делу лица в 1954–55 гг. были реабилитированы, и это рассматривается как основное доказательство несостоятельности дела вообще.

Когда во время упомянутой беседы с сотрудниками Особой инспекции я задал им вопрос о том, что неужели они, откровенно говоря, считают правильной, например, реабилитацию Любова, я получил ответ, что реабилитация Любова, пожалуй, является ошибкой суда, что человека, подстрекавшего к расправе над В.И. Лениным, только за одно это история не реабилитирует.

Почему же не только не исправлять ошибку, а, наоборот, стараться всячески усугубить ее?

Причем дело дошло даже до того, что основное доказательство, приведенное в заключении Особой инспекции, а именно, что все осужденные по этому делу лица в 1954–55 гг. якобы были реабилитированы, в буквальном смысле слова «взято с потолка» и не соответствует действительности, поскольку мне достоверно известно, что, например, Воробьев и Татарчук, по данным 1957 года, не реабилитированы.

Так разве можно так делать? Разве можно в серьезном документе что-либо утверждать без элементарной проверки фактов? Чем вызвана такая небрежность? Ведь это уже просто недобросовестно. А между тем это обстоятельство свидетельствует о том, что факт реабилитации в данном случае не может служить доказательством несостоятельности дела, т.к. либо не всех соучастников сочли возможным реабилитировать, либо решения о реабилитации принимали, не знакомясь с материалами на всех соучастников, не интересуясь делом в целом.

Как видно из текста заключения Особой инспекции, и оно тоже вынесено без полного ознакомления с материалами дела и, в частности, без ознакомления с материалами дела на Воробьева и Татарчук.

Это тем более непонятно, поскольку Воробьев и Татарчук играли далеко не последнюю роль среди небольшой группы лиц, именовавших себя «Комитетом общественного спасения», и тем более странно, что составители заключения, пытаясь путем досужих домыслов и умозаключений опровергнуть существование
«Комитета общественного спасения», не прочитали при этом даже дела на участников этой организации.
Разве можно выносить суждение, а тем более заключение по какому-либо делу, даже не ознакомившись полностью с материалами этого дела?

Ведь это же явно и элементарно неправильно.

4. Никаких запрещенных методов допроса я не применял.В заключении Особой инспекции по этому поводу в отношении меня как якобы установленные указаны два следующих конкретных факта:

а) «Страхович показал, что признания об участии в контрреволюционной организации были получены от него Кружковым и Артемовым путем длительных ночных допросов, угроз расправой с ним и его родственниками и обещаниями выдачи ему дополнительного питания»;

б) «После трех ночных допросов Артемовым были получены от Суперанского показания о его принадлежности к контрреволюционной группе»... (далее в заключении указывается, что Суперанский, как это очень часто бывает, не все сразу рассказал о своих преступных связях).

Дело по обвинению Страховича поступило ко мне в производство не сразу, а через некоторое время после его ареста. На первом же допросе без каких-либо угроз или обещаний с моей стороны Страхович мне заявил, что он не намерен скрывать того, что он совершил, и будет давать об этом показания. Мне оставалось только предупредить его о том, что показания должны быть всесторонне правдивыми.
Вместе с Кружковым я Страховича никогда не допрашивал, а поэтому и объединять наши фамилии в данном случае нет абсолютно никаких оснований.Зачем здесь вообще понадобилась фамилия Кружкова, о котором вопрос решался отдельно, а совсем не в этом заключении?Ведь таким способом произвольного объединения фамилий можно, как говорится, за компанию обвинить кого угодно во всем, чем угодно.

Достаточно кому-либо спросить у составителей заключения, чтобы они показали, на основании чего именно вписан в заключение этот искусственно созданный путем произвольного объединения фамилий факт, приписывающий мне то, чего с моей стороны не было, чтобы сразу и наглядно убедиться в том, насколько необъективно и тенденциозно составлено заключение.

Как по первому, так и по второму «факту» верно только то, что как Страховича, так и Суперанского, так и других обвиняемых я действительно допрашивал в ночное время, предоставляя им возможность отдыхать днем. Допросы в ночное время были установлены руководством Управления для всех следователей, поскольку в эти часы, как правило, было меньше бомбежек и обстрелов города. Но выполнение мною
правильно установленного применительно к условиям города-фронта порядка в отношении времени допроса нельзя квалифицировать как применение запрещенных методов допроса.

На мой вопрос в Особой инспекции, в чем же выражались якобы применяемые мною запрещенные методы допроса, мне никаких фактов не предъявили, а сказали: «Можете быть довольны — все допрошенные нами ваши подследственные в один голос как по команде заявили, что мер физического воздействия вы никогда не применяли».

Спасибо, как говорится, и на этом. Из этого разговора я понял, что попал теперь в такое положение, что вся оценка моей работы и моего поведения, вся моя дальнейшая судьба зависит от того, какое впечатление я произвел на разоблаченных мною эсеров, меньшевиков, кадетов, фашистских прихвостней, и от того, что они обо мне скажут.

Но разве можно принимать это на веру и считать бесспорным доказательством? Разве я должен был работать так, чтобы заслужить их похвалу и рассчитывать теперь на их беспристрастное ко мне отношение?

Разве практика не показала, что обвиняемый, как правило, не может быть объективным и беспристрастным по отношению к следователю, который закончил его дело преданием суду? Разве практика не показала, что при отказе от своих ранее данных показаний у обвиняемого нет, собственно говоря, другой вразумительной мотивировки, кроме как свалить вину за эти показания на следователя?
Еще раз повторяю, что никаких запрещенных методов допроса я не применял, и ни один из сотрудников, знавших мою работу, а таких немало и сейчас работает в органах КГБ, не мог и не может сказать иначе.

5. Следствие по делу было значительно усложнено тем обстоятельством, что один из обвиняемых, а именно Виноградов, повел себя на допросах провокационно и для того, чтобы запутать следствие, направить его по ложному пути и скрыть своих самых ближайших соучастников, дал на первых допросах вымышленные показания провокационного характера о существовании якобы широко разветвленной
антисоветской организации, возглавляемой Центральным бюро.В этом смысле в заключении Особой инспекции правильно отмечено, что я получил от Виноградова вымышленные показания, требуется лишь то уточнение, что все наиболее ответственные допросы Виноградова проводились мною при непосредственном участии руководящих работников Управления, или отдела, или военного прокурора.
Но поставить на этом точку, как это сделано в заключении Особой инспекции, значит самым грубым образом исказить то, что было в действительности. А в действительности было то, что в процессе дальнейшего следствия и проверки показаний, которые дал Виноградов, было установлено, что они являются вымышленными. Данными проверки Виноградов был изобличен в этом и тогда же на
следствии отказался от своих провокационных показаний, причем все это нашло соответствующее объективное отражение в материалах дела.

Поэтому совершенно непонятно, как у составителей заключения поднялась рука для того, чтобы подробно излагать в заключении содержание этих провокационных показаний Виноградова в качестве основного и единственного примера якобы необъективного ведения следствия и преподносить все это так, как будто только теперь установлено, что Виноградов дал на следствии вымышленные показания.Ведь не сейчас, а 16 лет тому назад было установлено, что Виноградов в начале следствия дал вымышленные показания провокационного характера, тогда же в процессе дальнейшего следствия он был изобличен в этом и отказался от этих показаний. Зачем же понадобилось заново открывать давно открытую Америку, да еще
во множественном числе? Разве это справедливо? Разве это не подтасовка фактов?

6. Я действительно выносил постановления на арест некоторых участников этой группы.В условиях города-фронта в полном соответствии с законами военного времени арестовывались подчас малограмотные лица за отдельные антисоветские высказывания, за распространение отдельных пораженческих слухов, и совершенно очевидно, что не арестовать, не изолировать эту антисоветскую группу было бы тогда в тех условиях прямым и тягчайшим преступлением перед Родиной.Когда я сказал беседовавшим со мной сотрудникам Особой инспекции, что только враг не вынес бы постановлений на арест этих лиц, они мне ответили: «Арестовать, конечно, нужно было, а затем посадить на самолет и эвакуировать для ведения
следствия в тыл». Поскольку я самолетами не распоряжался, я просто не смог принять участия в обсуждении правильности и целесообразности такого мероприятия, тем более, насколько мне известно, самолетов не хватало даже для эвакуации детей и настоящих ученых, являющихся советскими патриотами.
Все вышеизложенное свидетельствует о том, что составители заключения даже не ставили перед собой задачи объективно и внимательно разобраться в том, что было 16 лет тому назад, а руководствовались единственной целью — во что бы то ни стало найти «козла отпущения» и поэтому:

1) Вынесли заключение, даже не прочитав материалов дела на всех обвиняемых, являющихся соучастниками.
2) Тенденциозно умолчали в заключении о политическом лице обвиняемых и о проводимой ими в осажденном городе организованной антисоветской деятельности.
3) Построили свои выводы исключительно на умозаключениях и голословных утверждениях, которые не соответствуют действительности и опровергаются фактами как, например, утверждение о реабилитации обвиняемых и др.
4) Неправильно и в извращенном виде преподнесли то, что было известно об имеющихся в деле вымышленных показаниях еще 16 лет тому назад, как якобы установленное только теперь.
5) Вынесли заключение, лишив даже возможности представить объяснение по существу дела.

Всю свою сознательную жизнь я стремился честно служить Родине и великому делу партии, старался со всей ответственностью перед партией и Родиной относиться к каждому порученному мне участку работы, к каждому делу, старался работать без каких-либо существенных ошибок и недостатков, не говоря уже о каких-то нарушениях или преступлениях, и никогда не имел ни административных, ни комсомольских, ни партийных взысканий.Я отдавал и отдал работе все свои силы, а теперь в результате полученных
контузий, психических травм и склероза мозга нахожусь в тяжелом, по существу беспомощном в психическом отношении состоянии [...]2Не знаю насколько принято добивать человека в таком состоянии, а тем более совершенно незаслуженно и безосновательно, как это сделала Особая инспекция.

Мне очень тяжело, что меня ни за что опозорили и ошельмовали, но по состоянию здоровья я просто сейчас не в силах опровергать выдвинутое против меня обвинение, несмотря на всю его безосновательность, а поэтому убедительно прошу Комитет партийного контроля помочь мне добиться правды и оказать содействие в отмене заключения Особой инспекции от 31/V с.г. в части, касающейся меня, как явно неправильного, несправедливого и необоснованного.


Артемов


25-го октября 1957 года.


РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 3. Л. 163–183. Подлинник. Автограф.

© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 16 октября 2015, 11:53:22
Показания бывшего сотрудника УНКВД Ленинградской обл. И.А. Кожемякина в КПК при ЦК КПСС 02.11.1957
 

                       Председателю Комитета партийного контроля ЦК КПСС

                                             тов. Швернику Н.М.


              От члена КПСС п/билет № 00952212  Кожемякина Ивана Александровича


По существу заданных мне вопросов представителем ЦК КПСС о моем участии в работе по делу научных сотрудников в Ленинграде сообщаю следующее:

В 1941–1942 годах я работал начальником 1-го отделения контрразведывательного отдела Управления НКВД Ленинградской области.В 1941 году от агентов, состоявших на связи у заместителя начальника отделения Суслова, «Т...» и «И...», стали поступать данные о том, что Игнатовский создал антисоветскую организацию, объединив вокруг себя некоторых неустойчивых научных работников, и намеревается изменить Родине — перейти на сторону немцев. Поскольку к тому времени я работал в отделении и на контрразведывательной работе вообще непродолжительное время, всего лишь несколько месяцев, а объем работы в отделении был очень большим, оно насчитывало 20 человек оперативных работников,
руководство отдела в лице Занина и его заместителя Устинова взяли руководство работой по агентурному делу Игнатовского на себя, справедливо считая, что я и Суслов, пришедший на оперативную работу в 1941 году, не могли в тот период полноценно руководить работой агентуры по этой разработке без их помощи.

Занин и Устинов систематически принимали вместе с Сусловым агентов «Т...» и «И...», давая им соответствующие задания и указания. Их участие в этой работе отражено в агентурных донесениях агентов «Т...» и «И...». Я в тот период этих агентов не знал и никакой работы с ними не вел, за исключением одной краткой беседы с агентом «И...». Занин и Устинов хорошо знали «Т...» и «И...» по прежней работе. Все материалы, поступавшие от агентов «Т...» и «И...» по этой агентурной разработке, своевременно, в основном Сусловым, а иногда и мною, докладывались Занину, а последний докладывал их Кубаткину или Огольцову. Огольцов и Занин воспринимали донесения «Т...», как свидетельствовавшие о том, что Игнатовский именно создал антисоветскую организацию и проводит активную изменническую и пораженческую деятельность.
Такая оценка агентурным материалам «Т...» дана Огольцовым в письменном виде на одном из донесений этого агента, по которому он предложил составить план дальнейших агентурно-оперативных мероприятий с целью скорейшей реализации разработки в следствие. Занин также в письменном виде на сводках и очень часто в устной форме в беседах со мной и Сусловым подчеркивал, что в разработке
Игнатовского и его связей мы имеем дело с опасными представителями пятой колонны. В связи с указанием Огольцова составить по разработке план мероприятий, Занин вызвал меня и Суслова к себе и предложил нам срочно составить этот план мероприятий по агентурному делу Игнатовского и его связей. При этом Занин предложил предусмотреть планом ввод в разработку этой группы лиц агента «А...»,
которого он хорошо знал по работе, и установление оперативной техники литер «Н»1на квартире Игнатовского и агента «Т...» для проверки представляемых этим агентом материалов.
Тогда же Занин сказал, что «А...» знает Игнатовскую Марию и близок с ней, что даст ему возможность войти в семью Игнатовских и быстрее вскрыть их намерения. Мне в то время агент «А...» также не был известен, т.к. с ним я не встречался, а по материалам дела я изучить всю агентуру в полной мере не мог. На основании этих указаний Сусловым был составлен план мероприятий по агентурному делу, в котором
были предусмотрены все предложенные Заниным вопросы, а именно: ввод в разработку группы Игнатовского агента «А...» и установление оперативной техники на квартире Игнатовского, где, по данным агентуры, проходили антисоветские сборища, и на квартире «Т...».
Затем Суслов и я вместе в черновике доложили этот план агентурных мероприятий Занину, который подверг написанный Сусловым план тщательной корректировке главным образом в части оценки имевшихся агентурных материалов на группу Игнатовского. Причем он же определил и наименование этой антисоветской группировки2. После этого план был отпечатан, подписан Сусловым и мною и передан
Сусловым Занину на подпись и утверждение у руководства управления. Краткая справка по агентурному делу была составлена в этот же день с аналогичной оценкой агентурных материалов, которую я подписал. Так обстояло дело с оформлением указанных оперативных документов. Следует отметить, что на связи у Огольцова и Занина состояла в то время другая агентура из числа специалистов и научных работников, которую они тщательно конспирировали от аппарата. Я считал, что Огольцов и Занин располагают по агентурному делу Игнатовского и материалами от своей агентуры, которых нам в отделение не дают.
Таким образом, все агентурные материалы и составлявшиеся по делу оперативные документы Занину и Огольцову были известны, более того, основные документы самим Заниным корректировались, в которых давалась им же оценка имевшихся агентурных материалов по разработке.

В Особой инспекции КГБ мне заявили, что агентурных материалов «Т...» и «И...» о существовании антисоветской организации с участием Игнатовского в Ленинграде в Управлении КГБ Ленинградской области не обнаружено. В то же время мне была предъявлена часть агентурных сводок «Т...» и некоторые из них, сохранившие одну-две страницы, а несколько страниц отсутствует.
Необнаружение агентурных материалов «Т...» в настоящее время я объясняю тем, что в то напряженное время они могли быть утрачены кем-либо из следователей при использовании их в следствии или могли быть утрачены при эвакуации из Ленинграда. Во всяком случае, необнаружение их спустя 16 лет не дает права Особой инспекции делать вывод, что их якобы не было и что я извратил сущность
агентурных материалов при составлении справки и плана по делу. Как же я мог извратить сущность материалов при составлении плана, если его составлял Суслов и корректировал Занин, хорошо знавший все агентурные материалы «Т...», т.к. сам принимал от него сводки.

Неправильность такого утверждения Особой инспекции КГБ очевидна.

Примененная на квартире Игнатовского оперативная техника литер «Н», использовавшаяся в течение десяти дней, подтвердила, что Игнатовский, Титов, Чанышев, Милинский и другие устраивали там антисоветские сборища, высказывались о том, что советская власть падет под ударами немецкой армии, что эвакуироваться из Ленинграда не следует, а надо дождаться немцев и предложить им свои услуги.
Войти с ними в сотрудничество и принять участие в будущем русском правительстве, которое, по их мнению, немцы должны были создать в Ленинграде. Решение всех этих вопросов Игнатовский брал на себя, заявляя, что ему немцы окажут доверие. Такие изменнические суждения со стороны Игнатовского и его соучастников были зафиксированы рядом стенограмм оперативной техники, которые были использованы затем при допросах Игнатовского. Следует отметить, что Ленинградский обком КПСС
в 1941 году предлагал Игнатовскому и его жене два места для эвакуации в тыл страны на самолете, но Игнатовский отказался эвакуироваться.

В это же время введенный в разработку Игнатовских агент «А...» представлял материалы подтверждавшие антисоветскую деятельность Игнатовских. Таким образом, к моменту ареста Игнатовского мы располагали на него достаточными материалами как на антисоветскую личность. Указание арестовать Игнатовского и его жену, Игнатовскую Марию, мне и Суслову дал Занин. Постановление на его арест составлялось Сусловым. Я подписал его, как начальник отделения. Поскольку я, как начальник отделения, знал материалы агентурной разработки и оперативной техники, Занин предложил мне произвести допрос Игнатовского, но так как по роду службы я должен был часто отлучаться из помещения, он предложил следователю Кружкову, которому должно было быть передано дальнейшее расследование по делу, и Суслову тоже допрашивать Игнатовского в мое отсутствие. Я допрашивал Игнатовского три раза 4–5 дней и, кроме меня, его допрашивали Кружков и Суслов. Первичные показания от Игнатовского были получены мной. Его показания в основном соответствовали имевшимся у нас материалам агентуры и оперативной техники.
Допускаю, что эти первичные показания Игнатовского могли быть в чем-либо не совсем точными и, может быть, даже в некоторой части преувеличенными под влиянием травмы ареста его и жены. При дальнейшем расследовании эти показания могли быть уточнены и при необходимости даже изменены. Кто из работников в то время допрашивал Игнатовскую, я не знал. Мне также не было известно, когда и
какие показания от нее были получены. В июне м-це 1957 года из постановления Особой инспекции о прекращении дела на Альтшуллера3мне стало известно, что Игнатовская Мария раньше, чем сам Игнатовский, дала показания, полностью совпадавшие с материалами агентуры и оперативной техники об антисоветских сборищах на квартире Игнатовских и подтверждающие впоследствии данные мне показания самим Игнатовским.

Это обстоятельство опровергает утверждение Особой инспекции КГБ о том, что мною получены от Игнатовского вымышленные показания. Такой вывод Особая инспекция делает лишь на основании длительности допросов Игнатовского и в ночное время, но, как известно, в то тяжелое время блокады Ленинграда аппарат управления работал весьма напряженно, т.к. требовала обстановка. Поэтому со всеми
арестованными велась в основном работа в ночное время, усидчиво и продолжительно. По-моему, в то время так и нужно было работать.Я думаю, что исключительность обстановки того времени должна быть принята во внимание. Поскольку в течение двух последних лет ни военная прокуратура, ни Особая инспекция не проверили по-настоящему вопроса о том, что по делу применялась оперативная техника и дала положительные результаты, я прошу Вас придать этому вопросу значение и еще раз вернуться к проверке обстоятельств этого дела. Для ясности сообщаю, что об этом хорошо знают Смирнов, бывший
начальник отделения отдела «Б» УНКВД Лен. обл. Подчасов, Кружков, подтвердивший это обстоятельство на очной ставке со мной в феврале м-це 1957 года, Занин, Суслов и должна, вернее, может помнить бывшая ст. стенографистка Кузьмина. Убедительно прошу Вас опросить этих лиц для восстановления истины. Утверждение Шевелева о том, что агентурные материалы «Т...» якобы не проверялись с моей
стороны, является несостоятельным. Этот человек не был в курсе дела разработки Игнатовского, и непонятно, откуда им взяты эти противоречащие действительности утверждения. Это ложное утверждение опровергается материалами агентурной разработки.

После ареста и предварительного допроса Игнатовского в 1-м отделении материалы дела были переданы в Следственное отделение, где была образована группа для расследования этого дела, которая возглавлялась Заниным.В процессе дальнейших допросов арестованных Игнатовского, Игнатовской и других следственными работниками были получены от них показания на Кошлякова, Розе и
других лиц. Эти показания изобличали Кошлякова, Розе и других в антисоветской
деятельности, в принадлежности к антисоветской группировке. Полученные показания докладывались Занину, последний докладывал их Огольцову или Кубаткину. Ими принималось решение об аресте новых лиц, и после этого протоколы допроса передавались Заниным или из Следственного отделения Суслову на оформление ареста. Суслов выносил постановление и представлял на подпись мне. Я в каждом
случае по мере своих возможностей старался проверять обоснованность каждого ареста и подписывал постановления при наличии двух-трех показаний на одно лицо. После оформления постановлений в отделении они Сусловым или мною передавались на подпись руководству, Занину и Огольцову. Затем все материалы передавались Сусловым прокурору, который тоже проверял обоснованность арестов и давал
санкцию.

Поскольку, кроме меня, все материалы, по которым оформлялись аресты, были рассмотрены Заниным и Огольцовым в каждом случае и ими уже были приняты решения об арестах, я верил в полноценность всех представляемых на оформление арестов материалов и поэтому подписывал постановления.
Неполноценность многих материалов, по которым были тогда проведены аресты, мне стала ясна в 1955 году, когда на суде по делу Кружкова вскрылись допускавшиеся им нарушения социалистической законности при допросах арестованных. Более того, уже в июне 1957 года я узнал из постановления Особой инспекции о том, что Кружковым ряд арестованных были допрошены после приговора их к высшей мере наказания — расстрелу и эти показания использовались в числе других материалов для ареста новых лиц. Об этом грубейшем нарушении законности, насколько мне известно, знали Занин и Альтшуллер и допустили такое положение, что эти показания использовались как полноценные. Насколько помню, такие показания были отобраны от Игнатовского и Страховича, и они фигурируют в постановлениях на арест Кошлякова, Розе и Чуриловского. Подписывая эти постановления, я не знал о порочности показаний Игнатовского и Страховича и не мог проверить их правильности, потому что не имел и не мог иметь данных о том, когда они были осуждены, ибо уже в то время не имел отношения к следствию по делу.
Вследствие этих причин дело Игнатовского в конечном счете приобрело провокационный характер.


Кожемякин


2/XI 1957 г.


РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 4. Л. 69–76. Подлинник. Автограф.




© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 16 октября 2015, 12:43:00
Объяснительная записка бывш.сотрудника УНКВД Ленинградской обл. М.Ф. Рябова в КПК при ЦК КПСС 31.10.1957
 
                                        В Комитет партийного контроля при ЦК КПСС

                            от члена КПСС, п/б № 07057197 Рябова Михаила Филатовича

                                                                  Объяснение

Впервые на работу по следственным делам на ленинградских ученых я был назначен в феврале 1942 г.
Приказание о работе по этим делам я получил от б. начальника КРО Управления НКВД Ленинградской области Занина и от руководившего в то время следственным отделением КРО Подчасова.Рассматривая сейчас эти дела, я могу сказать о следующих ненормальностях и извращениях, которые были допущены в тот период времени.

В первых же беседах по поводу моей работы по делам ученых Занин и Подчасов, а затем и Артемов с Кружковым, которые непосредственно руководили следствием по двум делам, говорили, что в первых делах на ученых, проведенных в конце 1941 — начале 1942 года, установлено наличие антисоветской организации в среде ленинградских ученых.На проверку же оказывается, что в тех делах ничего не было установлено и, следовательно, утверждения о наличии такой организации были неправильными, а
продолжавшиеся аресты на основании показаний арестованных по тем делам были необоснованными.
(Как возникли и как велись те дела 1941 — начала 1942 гг. мне известно не было.)
Таким образом, уже к моменту дачи мне приказания участвовать в следствии по названным делам у бывших руководителей Ленинградского управления и контрразведывательного отдела определилась неправильная линия слепого доверия показаниям арестованных без тщательного критического анализа и надлежащей проверки.Эта линия продолжалась и дальше, т.е. тогда, когда в следствии по делам участвовал и я.

Когда мне было приказано участвовать в следствии по делам ученых, я заявлял Занину и Подчасову, что у меня нет ни жизненного опыта, ни надлежащей юридической подготовки, ни тем более опыта агентурно-оперативной работы, и поэтому мне не справиться со столь сложной работой.Занин в ответ на это сказал, что мне будет оказана необходимая помощь. И действительно, как в то время могло казаться, такая «помощь» мне оказывалась. На допросы арестованных ко мне приходили и Занин, и Подчасов, а также Кружков и в некоторых случаях Артемов.Сам факт их захода на допросы, их требовательность к арестованным, как мне тогда представлялось их «логическое» и «убедительное» использование обстоятельств из показаний других арестованных, а со стороны Кружкова и более резкое обращение
играли решающее значение на дачу признательных показаний арестованными, допрашивать которых было приказано мне.Сейчас для меня очевидно, что не такая «помощь» тогда была необходима.

Прежде всего необходимо было организовать тщательную проверку всех материалов и особенно показаний арестованных.В тот период времени при б. зам. нач. КРО Альтшуллере, как я понимал, существовала какая-то группа оперработников (Суслов, Кожемякин и др.) для агентурной проверки и документации показаний, даваемых арестованными.Фактически же, как видно из дел, кроме вынесения постановлений на арест новых лиц, ничего не делалось.Следователи также не проводили проверки показаний арестованных.Да этого в то время и не требовали. Все фактически сводилось к тому, чтобы быстрее получить показания от арестованных.Арестованные были истощены. Допросы проводились длительные, в том числе и в ночное время. Это, безусловно, не способствовало выяснению истины, а все дальше
уводило от нее.Требуя от следователей систематических и длительных допросов, в том числе и в
ночное время, руководители управления и контрразведывательного отдела мотивировали сложностью обстановки блокированного Ленинграда и необходимостью предотвращения активных проявлений со стороны антисоветской организации, утверждение о наличии которой все время внушалось.

Работая в этой, как я себе сейчас представляю, порочной обстановке, я требовал от арестованных показаний об их антисоветской деятельности, используя в допросах непроверенные показания других арестованных. Записывая со слов арестованных показания в протоколы допросов, я относился к ним доверчиво, без должной критической оценки и не проверял их.В соответствии с распоряжениями бывших руководителей я выполнял и другие следственные действия, не отдавая себе в то время отчета в фактическом существе дел.


М. Рябов


31.X.1957 г.


РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 3. Л. 291–295. Подлинник. Автограф.




© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация
Название: Re:"Всех лиц, проходящих по агентурным сигналам, арестовать"
Отправлено: Velfrjd от 16 октября 2015, 12:45:41
-
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 16 октября 2015, 12:49:44
Показания бывшего сотрудника УНКВД Ленинградской обл. А.Д. Шевелева в КПК при ЦК КПСС 19.09.1957
 

 О «деле ученых» и конце моей чекистской карьеры.

Примерно в октябре 1941 г., в первый год войны, мне было поручено ведение  следствия по делу Игнатовской и Чанышева. Впоследствии это дело разрослось и было названо «Делом ученых».

Игнатовская, жена члена-корреспондента Академии Наук Игнатовского, на первом же допросе поклялась мне, что будет показывать на следствии обо всем правдиво,  только бы я не сообщил ее мужу об известной нам ее измене мужу с нашим агентом. И действительно, на всех последующих допросах у нас не было оснований подозревать, что Игнатовская скрывает что-нибудь от следствия. А рассказала  она следующее.

Муж ее — Игнатовский — получил образование в Германии и много лет работал на  заводах Цейса, в силу чего, как она объясняла, он очень полюбил Германию, немцев, их образ жизни, их быт, их культуру. Обо всем немецком он в узком кругу друзей всегда отзывался весьма похвально, и, наоборот, обо всем русском, несмотря на то, что сам был русским, весьма отрицательно. Когда немцы блокировали Ленинград, Игнатовским были предложены места в самолете для отправки на Большую землю, но Игнатовский отказался быть эвакуированным, т.к.  оставаясь в Ленинграде, он рассчитывал на то, что в недалеком будущем Ленинград немцами будет взят, и они останутся с немцами.По словам Игнатовской, муж ее не сомневался в победе немцев и желал, чтобы немцы победили1. Сама Игнатовская мужа своего считала умнейшим человеком и по  всем политическим вопросам полностью с ним солидаризировалась. Такого же
образа мыслей придерживалось их ближайшее окружение, состоящее из Чанышева и  агента.

Агент, как это впоследствии на процессе Кружкова стало мне известно, был,  оказывается, провокатором, воспитанным заместителем начальника контрразведывательного отдела Альтшуллером. Если бы это обстоятельство было мне известно в самом начале, не быть бы этому делу созданным, оно было бы мною
скомпрометировано в самом зародыше, как уже дважды ранее мною были провалены два дела, созданные агентами-провокаторами, воспитанниками Альтшуллера.В процессе последующих запросов Чанышев, так же как и Игнатовская, без долгого запирательства показал примерно то же, что и Игнатовская и, кроме того, оба  они показали, что во время обсуждения в узком кругу о возможном составе правительства после падения Ленинграда, то, по их мнению, правительство должно было бы состоять из ученых, и в качестве возможных членов правительства назывались имена виднейших ученых Советского Союза, как то: академиков Тарле, Качалова и других.

Имена маститых ученых, названных Игнатовской и Чанышевым, вскружили головы руководства Ленинградского управления. Слава была возможна и близка. Нужно было только арестовать нескольких академиков, для чего опять-таки нужны были прямые показания Игнатовской и Чанышева на Тарле, Качалова и других академиков об их организационной связи.На том этапе следствия такие показания мог получить только я, т.к. проходивший по этому же делу член-корреспондент Академии Наук Игнатовский допрашивавшему его следователю Кружкову никаких показаний о своей контрреволюционной деятельности вообще не давал.Вокруг меня стали усиленно увиваться два идейных вдохновителя — мои начальники Подчасов и Альтшуллер. Делу было немедленно придумано название «Дело ученых».
Вместе со мной в допросах начал принимать участие Подчасов, а протоколы  допросов корректировались Альтшуллером. Каждый из них на протяжении примерно двух недель многократно обрабатывал меня, пытаясь склонить к фальсификации материалов следствия.

У подследственных, после того как они рассказали своему следователю все о своей контрреволюционной деятельности, наступает период полнейшего безразличия, когда они без всякого возражения способны подписать все, что им предложит подписать следователь. И Подчасов, и Альтшуллер это видели, и после
того, как им стало ясно, что меня на «липу» не склонить, естественно, возникла необходимость отстранить меня от этого дела, как человека, стоящего на пути к их славе.В один из ближайших дней на оперативном совещании у начальника следственной группы Подчасова последний в присутствии всей оперативной группы начал меня прорабатывать как следователя, тормозящего развитие дела. На таком оперативном
совещании нельзя было сказать или приказать фальсифицировать, в силу чего он мог, естественно, изображать меня как нерадивого следователя, не желающего работать, не умеющего добиться от обвиняемых того, что хотели бы от них получить руководители отдела и Управления.

Я был страшно возмущен такой проработкой меня, т.к. до этого мне не приходилось подвергаться ничему подобному, а так как в тот период я не мог на оперативном совещании сказать, что я не буду липовать, т.к. это все жe вещи, о которых нельзя говорить на таких расширенных совещаниях, об этом можно говорить с глазу на глаз, но нельзя говорить в присутствии большого количества  людей. Я встал и сказал ему: «Брось трепаться». Это было сказано так, что он действительно прекратил всякое обсуждение этого вопроса, и больше на оперативном совещании вопрос обо мне не стоял, а я больше на оперативные совещания не приглашался.Немедленно была создана партийная комиссия, которая начала расследовать мою деятельность. К чему могло привести такое расследование, мне было известно.  Оно обычно кончалось тем, что оперативного работника отправляли в тюрьму.Я, прежде чем попасть в органы НКВД, окончил Ленинградскую межкраевую школу Главного управления государственной безопасности. Вместе со мной в этой школе училось 200 чел. Так как мы в стенах этой школы провели год, то, естественно, это сблизило меня со многими. По окончании школы примерно 60 % состава нашего выпуска осталось работать в Ленинградском управлении. Мне ничего не оставалось, как пойти прощаться. Таким образом, я обошел всех своих приятелей. За пять лет работы в стенах Ленинградского управления, работая в разных отделах, у меня там тоже было много друзей.

К работе я не приступал. Таким образом, через день-два почти весь аппарат Ленинградского управления был посвящен в то, что следственная группа контрразведывательного отдела пытается раздуть большое дело ученых, а меня за то, что я стою на пути, препятствую им, очевидно, арестуют, посадят, как это делалось со многими другими до этого.Наряду с этим я побывал у секретаря партийной организации Управления, рассказал ему. Он попросил написать меня обо всем. Я ему написал. Он ничего другого не мог придумать, как с этими моими документами пошел к начальнику Управления Кубаткину. Последний на моем заявлении написал резолюцию: «Арестовать на пять суток и уволить из органов». Эту резолюцию я видел, по-моему, на парткоме, когда стоял вопрос о моем исключении из партии. Из партии я был исключен, т.к. партком Управления состоял из руководящих работников Управления. Я был отправлен в армию.


 Шевелев


 «19» сентября 1957 г.


 РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 3. Л. 157–161. Подлинник. Машинописный
 текст, подпись — автограф.
 


© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 16 октября 2015, 13:00:50
Показания бывш. зам. нач. УНКГБ Ленинградской обл. генерал-лейтенанта С.И. Огольцова в КПК при ЦК КПСС  16.10.1957
 
                              ЧЛЕНУ ПРЕЗИДИУМА ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА КПСС —
                              ПРЕДСЕДАТЕЛЮ КОМИТЕТА ПАРТИЙНОГО КОНТРОЛЯ

                                                 товарищу Н.М. ШВЕРНИКУ



Мне предложено тов. Ганиным дать объяснение на Ваше имя по делу профессора Виноградова и других осужденных Военным трибуналом Ленинградского фронта в 1941 году.

Позвольте мне, Николай Михайлович, прежде чем отвечать на поставленные вопросы по вышеуказанному делу коротко сказать об обстановке, в какой возникло дело Виноградова и других ученых, и как приходилось в то время работать чекистам Ленинграда.

Немецко-фашистские полчища рвались вперед к городу Ленина, хотя каждый шаг вперед им стоил потоков крови. Грудами тел, исковерканного железа и стали, разбитыми танками, вооружением и самолетами были усеяны леса, поля, дороги на ближних подступах к Ленинграду. На Ленинград, как известно, было брошено 16 пехотных, 3 мотомеханизированных и 5 танковых дивизий, кулак из 250 тысяч солдат
и офицеров и огромное количество танков и самолетов.К концу сентября 1941 года на подступах к Ленинграду и в самом городе сложилась чрезвычайно неблагоприятная для нас обстановка. Немецким войскам удалось подойти вплотную к городу, замкнув стальное кольцо до Ладожского озера. Город Ленина
стал городом-фронтом, блокированный вражескими войсками со всех сторон. Начались систематические изнуряющие через каждый час воздушные бомбардировки и артиллерийские обстрелы города из тяжелых орудий.После разгрома немецкой авиацией бадаевских складов, город лишился запасов продовольствия1. В городе начинался голод. На почве голода имели место в четырех случаях разгром продовольственных магазинов и лавок. Зимой началось людоедство. Обстановка становилась все тяжелее и тяжелее. Немецкая разведка через специально заброшенных агентов-шпионов лезла из кожи вон для того, чтобы посеять панику в городе, поколебать моральный дух жителей города, распространяли провокационные
слухи о скором падении Ленинграда и т.д. и т.п.Контрреволюционные, антисоветские элементы, воспользовавшись этой напряженной обстановкой, начали также активизировать свою преступную деятельность: во время ночных налетов вражеской авиации подавали световые сигналы (ракетами) о месте расположения объектов, стали поступать сведения о готовящемся антисоветчиками голодном бунте, о распространении слухов, что Ленинград нужно объявить открытым городом, сдать его немецким войскам, если власти будут эвакуировать население из города, не уезжать, так как, мол, при немцах будет лучше, чем при советской власти.От жителей — защитников города и особенно от работников государственной
безопасности требовалось огромное напряжение, небывалая четкость, боевитость, слаженность, высокая бдительность с тем, чтобы своевременно парализовать преступную деятельность как немецкой разведки, так и преступную работу антисоветских элементов в городе, не допустить ни одного диверсионного,
террористического акта, пресекая всякие панические, провокационные слухи. И чекисты города Ленина с честью справились с этой трудной задачей.

Газета «Ленинградская Правда» в передовой статье 24 мая 1942 года писала:«Славные чекисты города Ленина обеспечивали революционный порядок в осажденном врагом городе. Железной рукой корчевали они вражескую нечисть, обезвреживали шпионов и лазутчиков, которых враг засылал к нам, пытаясь внести в наши ряды панику. Не вышло! Чекисты зорко стоят на вахте революционного порядка...».
Ленинградские чекисты под руководством областного, городского Комитетов партии, Военного Совета фронта, при активной помощи жителей города в невиданно тяжелых условиях блокады, без сна и отдыха, недоедая, будучи дистрофиками, при беспрерывных воздушных налетах и артиллерийских обстрелах проделали огромную работу по обеспечению революционного порядка и спокойствия в осажденном городе.
Чекисты вылавливали заброшенных шпионов, диверсантов, провокаторов немецкой разведки, ликвидировали вражеских парашютистов, собирали трупы умерших от голода жителей города и погибших от вражеской авиации и обстрелов, занимаясь захоронением их, тушили пожары, обеспечивали водой хлебозаводы, вылетали и ходили в тыл немцев для выполнения спецзаданий военного командования, шли в партизанские отряды и, наконец, около 100 человек ушло добровольно на фронт с частями народного ополчения, где с оружием в руках доказали свою преданность Родине, нашей великой партии, храбро сражаясь с немецкими захватчиками.И город израненный, но величавый, город трех революций, носящий имя великого Ленина, несмотря ни на какие невзгоды и тяготы блокады, не пропустил, а потом
разгромил фашистских извергов. В этом есть немалая заслуга и чекистов города.

Вспоминаю, что дело ученого Виноградова и других возникло во время подхода немцев к окраинам города Ленинграда. Мне была доложена агентурная сводка о том, что группа ученых разных вузов, будучи выходцами из чуждой нам среды и антисоветски настроенными, намереваются из Ленинграда не эвакуироваться, остаться в городе ждать прихода в город немцев и ведет разговоры о необходимости
создать «чисто русское правительство».Учитывая обстановку осажденного города, мною было дано распоряжение разработать план оперативных мероприятий и в самом срочном порядке перепроверить эти данные как через другую агентуру, так и через специальные технические средства, что контрразведывательный отдел УНКВД (нач. отдела тов. Занин) и делал. Вопрос об аресте кого-либо из ученых тогда не стоял.

Через месяц или два месяца (точно не помню из-за давности) быв. начальник УНКВД тов. Кубаткин П.Н.о наличии указанных выше данных доложил Военному Совету фронта в лице Секретаря ЦК КПСС, областного и городского Комитетов партии тов. Жданова А.А., который, как мне говорил т. Кубаткин, сильно отругал его за неоперативность, политическую близорукость, неумение быстро оценивать обстановку и отсюда принимать оперативные меры по обеспечению безопасности в городе в условиях вражеской блокады и дал указание немедленно всех лиц, проходящих по агентурным сигналам, арестовать и начать следствие, тем самым будут перепроверены поступившие данные от агентуры.Выполняя указания товарища Жданова А.А., тов. Кубаткин отдал приказание начать ликвидацию агентурного дела и арестовать всех проходящих по делу лиц2.

Сейчас я вспоминаю, что, получив указание тов. Жданова, мы все же не решались всех арестовать сразу, а провели так называемый контрольный арест двух лиц из числа проходивших по агентурным данным — Суперанского, фамилию другого не могу вспомнить. Будучи допрошенным, Суперанский после некоторого запирательства дал следователю признательные показания, в основном подтверждающие имевшиеся в УНКВД агентурные данные на группу ученых. Если не ошибаюсь, Суперанский был допрошен и мною, мне он также подтвердил правдивость данных им следователю показаний. При этом Суперанский мне никаких заявлений о нарушении следователем законности не сделал, хотя я об этом его специально спрашивал.

После этого был арестован профессор Виноградов и другие ученые. В процессе следствия Виноградов дал следователю Артемову более развернутые показания, чем Суперанский, подтвердив наличие группы ученых, антисоветски настроенных и обсуждавших вопрос о необходимости создания русского правительства, в случае если немецкие войска захватят Ленинград. Арестованный Виноградов был мною
допрошен. Причем, как зам. нач. УНКВД, вопросы Виноградову я ставил контрольные, т.е. не оговаривает ли он сам себя и других, правдиво ли он показывает, что ему придется кое с кем иметь очную ставку и т.п. Специально спрашивал его, Виноградова, имеет ли он претензии к следствию, имеет ли какие-либо заявления, Виноградов отвечал отрицательно и никаких заявлений мне тогда он не сделал.
Никаких нарушений при допросе Виноградова я, конечно, не допускал, да это, кто меня знает, не в моем стиле, не в моем характере.


Со всей партийной ответственностью я заявляю Комитету Партийного Контроля при ЦК КПСС, что за все
время работы в органах советской разведки я никогда, никого из арестованных не бил, не ругал и не оскорблял.Помимо этого контрольного допроса профессор Виноградов и другие арестованные
ученые были еще допрошены быв. нач. УНКВД т. Кубаткиным и быв. зам. министра внутренних дел СССР Абакумовым. На этих допросах присутствовал только я. Следователи не присутствовали. Виноградов и все остальные (кроме арестованного Чуриловского, который ни в чем виновным себя не признал и был освобожден), подтвердили свои показания, данные ими следователям.Дело Виноградова и других рассматривал Военный трибунал Ленинградского фронта. На судебном заседании, как мне было сообщено, все без исключения арестованные признали себя виновными и подтвердили данные ими показания на предварительном следствии и были осуждены трибуналом к высшей мере наказания.

Николай Михайлович!
Дело Виноградова и других — дело запутанное. Оно требовало тщательного разбирательства с затратой мною времени, сопоставления фактов, проверки отдельных расхождений и данных, но обстановка осажденного врагом города не позволила этого сделать. Исходя из этих соображений, УНКВД по моей инициативе внесло предложение: осужденных ученых не расстреливать и заменить им расстрел на
заключение в лагерь с использованием их по специальности.Вот что я могу, Николай Михайлович, сообщить Вам по существу дела Виноградова и других.

Убедительно прошу Вас дать указание аппарату КПК тщательно, объективно (с учетом обстановки того времени) разобраться со всеми материалами дела. Если по делу Виноградова и др. были допущены нарушения социалистической законности, то за это должны нести партийную ответственность те коммунисты сотрудники УНКВД, которые в этом виноваты.Моя вина состоит в том, что я недостаточно осуществлял контроль за ходом как агентурной разработки, так и ходом следствия. В частности, я должен был лично встретиться с агентурой, которая сообщала данные о наличии группы ученых, проводящей антисоветскую работу, убедиться в правоте этих данных. Но я этого не сделал, да и не мог я этого сделать по той причине, что наряду с основными обязанностями зам. нач. УНКВД, с начала войны я был назначен начальником оперативного штаба по борьбе с парашютными десантами противника на территории
Ленинградской области, для чего мною было сформировано 136 истребительных батальонов, проводилась подготовка и обучение этих батальонов. Помимо этой огромной и важной в условиях войны работы, на меня было возложено руководство диверсионной работой в тылу врага, формирование и отправка в район действия двух чекистских партизанских отрядов, отбор чекистов в части народного ополчения,
формирование дивизии из числа сотрудников УНКВД и милиции и, наконец, наблюдение за оборудованием переднего края обороны на окраинах города, которая была поручена 5 и 20 дивизии НКВД.

Все это не давало мне возможностей вплотную, как следует, заниматься и контролировать работу оперативного состава Управления.

Глубокоуважаемый Николай Михайлович!
В органах государственной безопасности Советского Союза я проработал беспрерывно 35 лет, 39 с лишним лет я являюсь членом нашей Великой Коммунистической партии. Никаких преступлений против Родины, против партии, против правительства я не совершал. Законы советской власти и указания партии были всегда для меня священны. Нарушителем социалистической законности никогда не был и не буду. Я чист перед лицом Президиума ЦК КПСС, перед лицом КПК при ЦК. Меня знают большинство членов
Президиума ЦК т.т. Хрущев Н.С., Булганин Н.А., Суслов М.А., Аристов А.Б., Брежнев Л.И., Фурцева Е.А., Ворошилов К.Е., знаете Вы, Николай Михайлович, знают ЦК Компартии Казахстана и Узбекистана, членом бюро ЦК которых я являлся, знают меня ряд обкомов: Куйбышевский, Архангельский, Ленинградский и другие, знают только с положительной стороны. Члены и кандидаты в члены ЦК КПСС т.т. Игнатьев
С.Д., Жаворонков В.Г., Борков Г.A., Мельников Р.Е. — секретарь ЦК Компартии Узбекистана могут охарактеризовать мою работу за последний период.

Я всегда был верным сыном нашей великой партии, всю свою жизнь отдал защите Советской Родины, великому делу строительства социалистического общества, делу укрепления силы, могущества и безопасности советского государства, таким я останусь до последней капли крови, до последнего вздоха своей жизни.


Член КПСС с 1 июля 1918 года, партбилет № 00106666

Огольцов С.И.


16.X.1957 г.


РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 3. Д. 6726. Т. 3. Л. 77–82. Заверенная машинописная копия.




© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 16 октября 2015, 13:13:55

                                     В Комитет партийного контроля при ЦК КПСС

                                                             СПРАВКА

В период с ноября 1941 года по март 1942 года Управлением НКВД по Ленинградской области было привлечено к уголовной ответственности, а затем Военным трибуналом войск Ленинградского фронта и войск НКВД Ленинградского округа осуждено к высшей мере наказания 32 ленинградских научных работника, в том числе члены-корреспонденты Академии наук СССР Игнатовский В.С.и Кошляков Н.С.,
профессор Журавский А.М.и другие. Приговор о расстреле в отношении Игнатовского, Игнатовской, Артемьева, Чанышева и Любова был приведен в исполнение, а всем остальным высшая мера наказания была заменена впоследствии длительными сроками заключения.

Арестованные обвинялись в создании антисоветской организации, именуемой «Комитетом общественного спасения», преследующей цель изменения существующего политического строя, реставрации капитализма в СССР при помощи немецких оккупантов.

Теперь установлено, что ученые принуждались к вымышленным показаниям на себя, в результате применения недозволенных способов ведения следствия, мер физического и морального воздействия, использования в качестве агентуры провокаторов.Оставшийся в живых из этой группы профессор Страхович К.И. сообщил партийным органам, что признания об участии в контрреволюционной организации были получены от него следователями Кружковым и Артемовым путем длительных ночных допросов, угроз расправой с его родственниками.

О том, как получались показания от арестованных ученых, профессор Кошляков в 1954 году прокуратуре Ленинградского военного округа сообщил:

«В самом начале следствия я был предупрежден Кружковым и другими, что если я не признаю себя виновным в предъявленном обвинении, то они заставят меня признаться в совершении преступления, так как располагают для этого многими средствами. А когда я сделал попытку отказаться от подписи протокола, сочиненного Кружковым, то он меня избил. После этого я уже не сопротивлялся... я находился в состоянии полного истощения и не обладал уже никакой волей» (том 10, стр. 250).

Привлекавшийся к уголовной ответственности профессор Юшков сообщил органам прокуратуры, что он «был вызван к одному из начальников, фамилию которого он не помнит. Он напоил меня чаем с конфетами, отнесся ко мне ласково и обещал мне не направлять к прежнему следователю, если я пойму, что от меня нужно. Он сказал, впрочем, что сейчас Вас бить не будут, но если окажется, что Вы водите
следователя за нос и очные ставки Вас разоблачат, то Вам ребра все поломаем».

Доцент Постоева в своей жалобе от 17 июня 1954 года, адресованной депутату Верховного Совета СССР т. Ковригиной М.Д., писала:«В ходе следствия... применялись незаконные методы расследования, в результате которых, а также в результате болезни дистрофии была принуждена ложно оговорить
себя в тяжких к.р. преступлениях...»

В суде подтвердила показания, данные на предварительном следствии, под угрозой применения оружия со стороны следователя, заявившего перед рассмотрением дела в военном трибунале: «Попробуй только говорить на суде иначе» (т. 10, стр. 273).Аналогичные заявления сделали партийным органам профессора Виноградов, Тимофеев.

Первым из группы ленинградских ученых в ноябре 1941 г. был арестован профессор Игнатовский В.С. по непроверенным агентурным донесениям и обвинен в принадлежности к контрреволюционной организации, якобы существовавшей среди научно-технических работников Ленинграда.Допрошенный в 1945 г. агент-провокатор Меркулов заявил, что в конце 1941 года он подал клеветнические материалы на ряд профессоров Ленинграда, которые впоследствии по этим материалам были арестованы. Далее он показал:
«Самого большего масштаба моя клевета приняла и достигла в 1944–1945 гг., когда я создал вымышленный Союз старой интеллигенции. Создавая вымышленный Союз русской интеллигенции, я хотел... заинтересовать органы широко разветвленной якобы организацией с тем, чтобы стать нужным и важным сотрудником органов и тем самым получить возможность лучше "доить органы", получить в органах поддержку для утверждения меня в ученой степени доктора технических наук без защиты
диссертации» (том 8, стр. 194–195).

Бывший начальник 1-го отделения КРО УНКВД Ленинградской области Кожемякин И.А. и его заместитель Суслов К.В. (умерший в 1944 году) не проверили сомнительные донесения агента, а, опираясь на них, стали изображать Игнатовского как участника уже установленной в Ленинграде фашистской организации, связанной с германскими кругами.

В постановлении на арест Игнатовского, которое подписали т.т. Суслов, Кожемякин, бывший начальник КРО т. Занин и утвердил Огольцов, необоснованно указывалось, что Игнатовский принадлежит к фашистской организации, которой известен план германского командования по оккупации немцами Ленинграда.

В результате применения недозволенных законом мер физического воздействия Игнатовский признал, что он является участником фашистской организации, якобы существовавшей среди профессорского и преподавательского состава Ленинградского госуниверситета.На допросе 24 ноября 1941 г. у бывшего зам. начальника КРО Альтшуллера и старшего следователя того же отдела Кружкова (впоследствии осужденного к 20 годам заключения за фальсификацию следственных материалов) Игнатовский признал
себя виновным в проведении шпионской работы и дал показания о вербовке им в 1925 году для шпионажа против СССР профессора оптико-механического института Титова Л.Г.На основании этих показаний Игнатовского и его жены были арестованы профессора Чанышев С.М., Милинский В.И., Страхович К.И., Артемьев Н.А. и старший инженер института точной механики Любов К.А.Постановления на арест профессоров выносились Сусловым, Кожемякиным, Заниным, Подчасовым и Артемовым и были утверждены Огольцовым.Ученые, так же как и Игнатовский, в результате применения к ним незаконных
методов допроса также оговорили себя и других лиц в совершении тяжких государственных преступлений.

По сфальсифицированным материалам Игнатовский и другие 5 профессоров, арестованные 13 января 1942 г., были приговорены к ВМН и, за исключением Страховича, расстреляны. Страхович же был использован в качестве «свидетеля» по делам группы ленинградских ученых, необоснованно обвиненных в принадлежности к контрреволюционной фашистской организации, именовавшейся «Комитетом общественного спасения».

Как сейчас установлено, такой организации среди ленинградских ученых в действительности не существовало; она была искусственно создана самими работниками бывшего управления НКВД Ленинградской области. Причем начало создания ее было положено Альтшуллером, занимавшимся агентурной разработкой профессора Политехнического института Кротова Е.Г.Альтшуллером были получены от агентов «Викторова»1и «Гарольд» несколько донесений о высказывании профессором
Кротовым антисоветских и пораженческих настроений.В одном из донесений «Викторов» указал, что Кротов «на улице специально заговаривает с военными и выщупывает возможность восстания. Между ним и одним красноармейцем авиачасти, стоящей в Галерной гавани, якобы имел место следующий разговор. Красноармеец сетовал Кротову на то, что они обижены на население за то, что оно не начинает восстание, к которому присоединились бы красноармейцы. Кротов... старается убедить красноармейца, что восстание должна начать Красная Армия».

Это донесение носило настолько вымышленный, неправдоподобный характер, что Огольцов вынужден был написать на донесении: «Очень сомнительно, чтобы Кротов, будучи профессором, шел таким путем в своей контррев[олюционной] работе. Огольцов 23.XI». Однако Альтшуллер не принял мер к проверке донесения
«Викторова». Более того, в плане агентурно-оперативных мероприятий, ссылаясь на донесения агентов «Викторова» и «Гарольда», Альтшуллер объявляет Кротова, его жену, профессора Тур и художника Чарушина участниками контрреволюционной фашистской группы.В другом донесении  Викторов», сообщая о своей встрече с проф. Кротовым, якобы состоявшейся 6 января 1942 г., утверждал, что Кротов высказывал ему свои антисоветские взгляды. Несмотря на это явно вымышленное донесение агента о встрече с проф. Кротовым, которая не могла иметь место 6 января 1942 г., т.к. Кротов умер 3 января 1942 г., Альтшуллер все же продолжал использовать его агентурные материалы в разработке Кротова. Больше того, Альтшуллер стал извращать существо имевшихся агентурных материалов, чтобы обосновать версию обвинения проф. Кротова как «руководителя фашистской группы, изыскивающего
способы нелегальной посылки через линию фронта своего связника для установления делового контакта с немецким командованием». Сам Альтшуллер вынужден был признать свою вину в том, что при составлении обобщенных документов он и другие работники управления допускали неточность в сторону усиления характеристики преступной деятельности разрабатываемых (т. 1, стр. 194).

В течение января 1942 г. Альтшуллер получил от агента «Викторова» несколько донесений об антисоветских и пораженческих настроениях доцента холодильного института Суперанского и его жены, а также о связях Суперанских с проф. Кротовым. Но так как в этих донесениях не было доказательств антисоветской деятельности разрабатываемых, то следствие решило добиться получения на них
компрометирующего материала от проф. Страховича, уже осужденного к ВМН, но еще не расстрелянного.
Используя безвыходное положение Страховича, допрашивающие его Альтшуллер, Подчасов и Кружков за обещание пересмотреть приговор о ВМН получили от Страховича показания на большую группу ленинградских ученых, якобы проводивших организованную антисоветскую деятельность. В числе ученых-антисоветчиков, названных Страховичем, был и Суперанский.

На очной ставке с Альтшуллером, проведенной 11 июня 1956 г., проф. Страхович сообщил:
«Альтшуллер мне заявил, что я могу быть спасен от расстрела и даже освобожден в случае, если соглашусь сотрудничать с органами НКВД и дам показания о контрреволюционной деятельности ленинградских ученых. Когда я заявил, что мне об этом ничего не известно, Альтшуллер мне назвал несколько фамилий ученых, в том числе Кротова, Суперанского и моего брата Страховича С.И., присутствовавшие здесь же Подчасов или Кружков добавили фамилию Виноградова Н.П., Альтшуллер тут
же подтвердил "и Виноградов".Мне было подчеркнуто, что в зависимости от того, напишу я или нет о том, что названные лица занимаются антисоветской деятельностью, будет решена моя судьба, т.е. буду я жить или меня расстреляют.По требованию Альтшуллера и присутствующих при этом Кружкова и Подчасова я
подписал заведомо ложное показание, оговорив ни в чем не виновных ученых, назвав около 20 фамилий» (т. 1, стр. 297–298).

Суперанский, поставленный в тяжелое положение Артемовым во время трех ночных допросов, признал, что он принадлежит к контрреволюционной группе холодильного института и является ее руководителем. В числе участников контрреволюционной группы Суперанский в свою очередь назвал еще семь человек, впоследствии арестованных, в том числе доцента Смирнова и главного бухгалтера холодильного
института Зейтца Ф.А. На допросе 9.II.1942 г. Суперанский показал, что возглавляемая им контрреволюционная группа готовила вооруженное восстание и что во главе этого восстания будет находиться «Комитет общественного спасения». Суперанский дважды допрашивался Огольцовым совместно с Заниным. На допросе 13.III.1942 г. ими от Суперанского были получены показания о контрреволюционной связи его группы с немецким командованием, осуществляемой в частности через жену Суперанского. Огольцов вынужден признать факт «грубой недоработки следствия» (т. 10, стр. 27).

Фальсификация дела на ленинградских ученых особенно видна из материалов следствия, относящихся к проф. Виноградову, от которого были получены следователем Артемовым вымышленные показания о существовании в Ленинграде «Комитета общественного спасения».
27.II.1942 г. Виноградов был снова допрошен Огольцовым и Артемовым, которые оформили его показания стенограммой на 65 листах. Несмотря на явную сомнительность показаний Виноградова о деятельности «Комитета общественного спасения», якобы охватывающего своим влиянием около 20 высших учебных заведений, о регулярной связи «Комитета» с немецким командованием, о подготовке
террористических актов над советскими и партийными руководителями Ленинграда, Огольцов никаких мер к их проверке не предпринял. Напротив, на основании этих показаний 10–11 марта 1942 г. были арестованы доцент Боганский Н.Д., профессора Тимофеев и Третьяк Г.Т.Через несколько же дней после ареста этих лиц, на допросах 17 и 23 марта Виноградов от показаний в отношении Тимофеева, Третьяка,
Попкова и других научных работников отказался, заявив, что об участии этих лиц в контрреволюционной организации он показал неправильно. Несмотря на то, что Виноградов сам заявил об оговоре им 11 человек, то есть половины названных им ранее ленинградских ученых, Огольцов и Занин дважды (29.III и 2.IV.1942 г.), допрашивая Виноградова, не пытались даже выяснить причину оговора им целого ряда
других лиц. Не было принято никаких решений и в отношении арестованных Тимофеева и Третьяка (т. 10, стр. 28–30).

По показаниям проф. Страховича был арестован профессор Розе Н.В.В постановлении на арест Розе Суслов, Кожемякин и Альтшуллер указывали, что Розе является членом фашистско-повстанческой организации Игнатовского В.С. и что в преступной деятельности он изобличается показаниями арестованного Страховича.Проводивший следствие по этому делу Кружков получил от Розе вымышленные
показания о том, что он является руководителем контрреволюционной организации при Ленинградском госуниверситете. По показаниям, полученным от Розе, были арестованы еще 7 человек, постановление на арест которых было подписано Альтшуллером.

На допросах от всех арестованных путем применения запрещенных методов ведения следствия были получены признательные показания.

3 февраля 1942 г. по сфальсифицированному Сусловым, Кожемякиным и Заниным постановлению был арестован как участник фашистской и шпионской организации, якобы созданной Игнатовским, профессор института точной механики и оптики Чуриловский В.Н.В постановлении на арест указывалось, что Чуриловский В.Н. изобличается показаниями арестованных Титова, Чанышева и Игнатовского. Между тем
таких показаний на предварительном следствии указанные арестованные не давали и все же 20.II.1942 г. Чуриловскому было предъявлено обвинение в совершении им тяжких государственных преступлений. Это постановление было утверждено Подчасовым. Но, несмотря на изнурительные допросы и вымогательства, Чуриловский показаний о своей антисоветской деятельности не дал.Вместо того, чтобы немедленно прекратить дело и освободить из-под стражи Чуриловского, как необоснованно арестованного, были приняты меры любыми путями собрать на него компрометирующие материалы и осудить. С этой целью с 26.II по 31.III.1942 г. были допрошены четыре сослуживца Чуриловского, однако показаний об антисоветской деятельности Чуриловского они не дали. Тогда же была допрошена в качестве «свидетеля» и Игнатовская М.И., осужденная к тому времени к ВМН. Игнатовская показала о пораженческих высказываниях Чуриловского, которые он якобы допустил при случайной встрече с ней на улице. Эти показания Чуриловский отрицал как на допросах, так и на очной ставке с Игнатовской, проведенной
следователем Сусловым 6 марта 1942 года.Не получив от Чуриловского признательных показаний и не имея других доказательств о его причастности к антисоветской организации Розе, Кошлякова и других, Альтшуллер 31 марта 1942 г. вынужден был утвердить составленное Сусловым постановление о выделении материалов на Чуриловского в отдельное производство, а 6 апреля 1942 г. Огольцов утвердил постановление о прекращении уголовного преследования.

Опрошенный по поводу фальсификации этого дела Огольцов С.И. заявил, что с его стороны не давались указания на фальсификацию дела и что он был обманут Сусловым, Кожемякиным и Заниным, которые ссылались в постановлении на арест Чуриловского на несуществовавшие показания (т. 10, стр. 32).

Настоящей проверкой установлено, что в КРО УНКВД по Ленинградской области была широко распространена преступная практика допросов заключенных после их осуждения к ВМН. На этих допросах путем обещаний сохранить жизнь от осужденных к расстрелу вымогались нужные следствию компрометирующие показания на других лиц. Из числа осужденных к ВМН допрашивались Страхович, Игнатовская, Игнатовский и Тимофеев. Причем все они, кроме Страховича, после допросов были расстреляны.

В ходе следствия по делам ленинградских ученых от некоторых арестованных были получены клеветнические показания на академиков Тарле, Рождественского, Байкова, членов-корреспондентов Академии наук СССР Кравец, Качалова и многих других (на 128 ученых).

В 1954 и 1955 гг. определением Военной коллегии Верховного суда СССР и Военного трибунала Ленинградского военного округа приговоры в отношении осужденных были отменены, а дела на них были прекращены за отсутствием состава преступления.

За грубейшее нарушение социалистической законности считаю необходимым привлечь к строгой партийной ответственности Огольцова С.И., Занина С.Ф., Альтшуллера И.К., Подчасова И.В. и Кожемякина И.А.

Огольцов С.И., член КПСС с 1918 г., будучи заместителем начальника Управления НКВД по Ленинградской области и осуществляя контроль над следствием по делам ленинградских ученых, преступно относился к порученному ему делу: искусственно создавал дела на ученых Ленинграда и деятелей советского государства, лично допрашивал арестованных и получил от них вымышленные показания.

Занин С.Ф. подписал необоснованное постановление на арест члена-корреспондента Академии наук СССР Игнатовского, лично участвовал в допросах арестованных и получил вымышленные показания; использовал вымышленные показания осужденного Страховича для ареста других ленинградских ученых; подписал сфальсифицированное постановление на арест профессора Чуриловского.

Альтшуллер И.К., будучи в 1942 г. зам. начальника КРО, принимал активное участие в аресте и следствии по делам на ленинградских ученых, необоснованно арестованных в период с ноября 1941 г. по март 1942 г.; лично вел агентурную разработку; участвовал в допросе и получении вымышленных показаний от
осужденного к ВМН профессора Страховича, а затем эти показания были использованы для ареста ряда других научных работников, постановления на арест которых подписаны Альтшуллером [...]2

Подчасов И.В. непосредственно руководил следствием по делам ленинградских ученых; не предъявлял требование к следователям по сбору объективных доказательств вины арестованных; участвовал в допросе профессора Страховича после его осуждения к ВМН и совместно с другими работниками получил от него вымышленные показания, которые затем были использованы в качестве «доказательств» для ареста других ученых; подписал ряд постановлений на арест ученых без достаточных к этому доказательств; утвердил постановление о предъявлении Чуриловскому необоснованного обвинения в совершении тяжких государственных преступлений.

Кожемякин И.А. участвовал в непрерывных допросах Игнатовского и первый получил от него вымышленные показания об антисоветской деятельности; подписал постановления на арест большинства научных работников, необоснованно обвиненных в совершении тяжких государственных преступлений, в том числе по вымышленным показаниям, полученным от осужденных к ВМН.

Огольцов, Занин, Альтшуллер, Подчасов, Кожемякин за работу в органах государственной безопасности получили ордена и медали. Как выяснилось в настоящее время, их деятельность в органах была порочной и антипартийной.


Инструктор КПК при ЦК КПСС
В. Ганин


3.II.58 г.



© 2001-2014 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация
Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 16 октября 2015, 13:46:28
Из протокола № 1039 заседания КПК при ЦК КПСС 14.02.1958
 

Присутствуют:
т.т. Шверник, Комаров, Бойцов, Алферов, Андреева, Джурабаев,  Компанец, Лукьянов, Пикина, Самолин, Фурсов, Шатуновская.


  1. О нарушении социалистической законности бывшими работниками Управления НКВД Ленинградской области — Огольцовым С.И., Заниным С.Ф., Альтшуллером И.К., Подчасовым И.В., Кожемякиным И.А.

Доклад т. Ганина.
Присутствуют: Огольцов С.И., Занин С.Ф., Альтшуллер И.К., Подчасов И.В., Кожемякин И.А., зав. сектором Административного отдела ЦК КПСС т. Тикунов В.С., зам. председателя Комитета госбезопасности при Совете  Министров СССР т. Григорьев П.И., председатель Парткомиссии при Ленинградском горкоме КПСС т. Пучков, начальник Особой инспекции КГБ т. Боровлев М.Д., зам. начальника отделения Особой инспекции КГБ т. Серов Н.Е., военный прокурор отдела Главной военной прокуратуры т. Петров М.П., начальник Особой инспекции  КГБ при Совете Министров Эстонской ССР т. Бураченко А.П.

  Выступили:
т.т. Огольцов, Альтшуллер, Занин, Подчасов, Кожемякин, Компанец, Бойцов, Алферов, Пикина, Петров, Андреева, Комаров, Шатуновская, Лукьянов, Пучков, Тикунов, Шверник.

В период с ноября 1941 г. по март 1942 г. работниками Управления НКВД  Ленинградской области было привлечено к уголовной ответственности и осуждено к  высшей мере наказания 32 ученых, работавших в высших учебных заведениях Ленинграда, которые обвинялись в создании антисоветской организации, именуемой   «Комитетом общественного спасения».

Проверкой, произведенной Прокуратурой, установлено, что «Комитета  общественного спасения» в действительности не существовало и что он был  искусственно создан работниками бывшего Управления НКВД Ленинградской области — Огольцовым С.И., Заниным С.Ф., Альтшуллером И.К., Подчасовым И.В. и  Кожемякиным И.А.

Проверкой установлено также, что в УНКВД Ленинградской области была широко распространена преступная практика допросов заключенных после их осуждения к высшей мере наказания. На этих допросах путем обещания сохранить жизнь от осужденных вымогались нужные следствию показания на других лиц.

  Комитет Партийного Контроля постановляет:

За грубое нарушение социалистической законности, в результате которого были  осуждены к ВМН и длительным срокам заключения работники ленинградских высших учебных заведений,

— исключить из членов КПСС:
Огольцова Сергея Ивановича (член КПСС с 1918 г., п.б. № 00106666);
Занина Семена Федосеевича (член КПСС с 1924 г., п.б. № 04332151);
Альтшуллера Исаака Константиновича (член КПСС с 1927 г., п.б. № 04615903);
Подчасова Ивана Васильевича (член КПСС с 1920 г., п.б. № 01063594);
Кожемякина Ивана Александровича (член КПСС с 1941 г., п.б. №  00952212).

Поручить Куйбышевскому райкому КПСС г. Свердловска отобрать у Занина С.Ф.  партийный билет.


ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА  ПАРТИЙНОГО КОНТРОЛЯ при ЦК КПСС Н. ШВЕРНИК


Название: Re: ОСОБАЯ ИНСПЕКЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ КГБ при СМ СССР.
Отправлено: Alex от 16 октября 2015, 15:52:06
Альтшуллер Исаак Константинович


(1903 — после 1971) — сотрудник органов госбезопасности, полковник (1945). Родился в Стародубе Брянской области в семье «совладельца лесного предприятия». Окончил 3 курса Военно-медицинской академии в Ленинграде (1924), вечернее отделение ЛГУ по специальности юрист (1927). В 1924–1927 гг. сотрудник Полномочного представительства ОГПУ г. Ленинград. Член ВКП(б) с 1927 г. В 1927–1928 гг. сотрудник 9-го Псковского погранотряда ОГПУ. В 1928–1932 гг. сотрудник Полномочного представительства ОГПУ г. Ленинград. В 1932–1933 гг. сотрудник Полномочного представительства ОГПУ в Карелии г. Петрозаводск. В 1933–1938 гг. сотрудник Полномочного представительства ОГПУ—НКВД г. Ленинград. В 1938–1940 гг. начальник Оперативного отдела УНКВД Тульской области. В 1940–1943 гг. сотрудник УНКВД г. Ленинград. В 1943–1951 гг. сотрудник НКГБ—МГБ СССР г. Москва. Уволен на пенсию. В 1955 г. защитил диссертацию «Развитие советского законодательства по борьбе с государственными преступлениями (ст. 58-6 УК РСФСР) в период Великой Отечественной войны», кандидат юридических наук. В 1956–1957 гг. находился в тюрьме под следствием по обвинению в фальсификации дела ленинградских ученых в годы Великой Отечественной войны. В 1957 г., во изменение ранее изданного приказа, уволен из органов госбезопасности «по фактам, дискредитирующим звание офицера». В феврале 1958 г. исключен из КПСС.
-----------------------------------------------------------------------

Занин Семен Федосеевич


(1901–?) — сотрудник органов безопасности, полковник (1943). Родился в селе Широченко Бузулукского уезда Самарской губернии в семье крестьянина-середняка. Окончил 2 курса исторического факультета Иркутского государственного университета (заочно). В 1917–1920 гг. делопроизводитель волисполкома села Виловатое Бузулукского уезда Самарской губернии. В 1920–1921 гг. старший писарь 9-го отдельного кавалерийского дивизиона (Самара). В 1921–1922 гг. делопроизводитель политбюро Самарской губЧК (Бузулук). В 1922–1924 гг. красноармеец 33-го дивизиона войск ОГПУ (Покровск). Член ВКП(б) с 1924 г. В 1924–1932 гг. сотрудник Полномочного представительства ОГПУ АССР Немцев Поволжья г. Энгельс. В 1932–1934 гг. сотрудник Полномочного представительства ОГПУ г. Сталинград. В 1934–1936 гг. сотрудник УНКВД г. Саратов. В 1936–1944 гг. сотрудник УНКВД г. Ленинград. В 1944–1952 гг. начальник УНКГБ г. Иркутск. В 1952–1953 гг. заместитель начальника УМГБ г. Казань. В 1953–1956 гг. начальник отдела УМВД—УКГБ г. Свердловск. В 1957 г., во изменение ранее изданного приказа, уволен из органов госбезопасности «по фактам, дискредитирующим звание офицера». В феврале 1958 г. исключен из КПСС «за нарушение социалистической законности».
-----------------------------------------------------------------------

Подчасов Иван Васильевич


(1900–?) — сотрудник органов госбезопасности; полковник. Родился в Белгороде Курской губернии в семье чернорабочего. В 1913–1916 гг. ученик слесаря, слесарь завода Никополь-Мариупольского металлургического общества (Мариуполь). В 1916–1917 гг. слесарь завода «Богатырь» (Москва). В 1917–1918 гг. слесарь Сокольнических вагонно-автомобильных мастерских (Москва). В 1918–1924 гг. в РККА. Член РКП(б) с 1920 г. В 1924–1927 гг. студент рабочего факультета (Елец Орловской губернии). В 1927–1928 гг. слесарь ремонтно-механического завода треста «Ленинградтекстиль». С 1928 г. студент Ленинградского планового института (окончил в 1932). В 1932–1933 гг. начальник административно-хозяйственного сектора Ленинградского планового института. В 1933–1939 гг. сотрудник УНКВД—УНКГБ г. Ленинград. В 1939–1940 гг. начальник Особого отдела 44-го стрелкового корпуса (Ухта). В 1940–1946 гг. начальник следственного отделения Контрразведывательного отдела, заместитель начальника Контрразведывательного отдела УНКГБ г. Ленинград. В 1946–1948 гг. сотрудник МГБ г. Ярославль. В 1948–1954 гг. сотрудник УМГБ, заместитель начальника, начальник областного управления милиции г. Челябинск. В 1954 г. уволен из МВД по болезни. В 1957 г. дискредитирующие его материалы были переданы в Особую инспекцию МВД СССР, решением которой увольнение было «оформлено по фактам, дискредитирующим звание начальствующего состава МВД». В феврале 1958 г. исключен из КПСС.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Кожемякин Иван Александрович


(1910–?) — сотрудник органов госбезопасности, полковник. Родился в поселке Кураковщина Рогачевского уезда Гомельской губернии в семье крестьянина-середняка. В 1930–1932 гг. секретарь, народный следователь Окружной прокуратуры города Славгорода, народный следователь следственного участка села Андреевка, народный следователь райпрокуратуры станицы Карасук Черно-Курьинского района Алтайского края. В 1932–1936 гг. сотрудник оперсектора УНКВД г. Омск. В 1936–1942 гг. сотрудник УНКВД. Член ВКП(б) с 1941 г. В 1942–1948 гг. заместитель начальника отдела УНКГБ г. Ленинград. В 1948–1950 гг. начальник горотдела МГБ г. Павловск Ленинградской области. Окончил 8 классов «школы взрослых» в Ленинграде (1950). В 1950–1954 гг. сотрудник, начальник отдела УМГБ—УМВД г. Южно-Сахалинск. В 1954 г. уволен по сокращению штатов. В 1957 г., во изменение ранее изданного приказа, уволен из органов госбезопасности «по фактам, дискредитирующим звание офицера». В феврале 1958 г. исключен из КПСС.

---------------------------------------------------------------------------------------------------
ОГОЛЬЦОВ СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ (10.09.1900 — 26.10.1977, Москва).

Родился в семье  крестьянина-бедняка с.Канино Сапожковского уезда  Рязанской губ. Русский. В партии с 1918. Депутат Верховного Совета СССР 2 созыва.
Образование: 2-классное министерское училище, Канино 1916. Письмоносец Сапожковского вол. правления 1916—10.17; секретарь Сапожковского вол. Совета 10.17—05.18.

В органах ВЧК—ОГПУ—НКВД—НКГБ—МГБ:
секретарь подотд. по борьбе со  спекуляцией, следователь Сапожковской уезд. ЧК 05.18—03.19; зам.
зав. подотд. по борьбе с контрреволюцией Сапожковской уезд. ЧК 03.19—06.19;
опер. комиссар обысков Рязанской губ. ЧК 06.19—08.19;  зав. подотд. оружия Рязанской губ. ЧК 08.19—09.19; пом. уполн.  Рязанской губ. ЧК по Раненбургскому уезду 09.19—04.20; комиссар  обысков ВЧК 04.20—05.20; в распоряжении Харьковской губ. ЧК 05.20—06.20; зав. бюро обысков Полтавской губ. ЧК 07.20—08.20; зав.РСО Полтавской губ. ЧК 08.20—10.20; зам. секретаря Полтавской губ. ЧК 10.20—12.20; зам. зав. ОББ Полтавской губ. ЧК 12.20—01.21; нач. политбюро ЧК Лохвицкого уезда 01.21—06.23; зам. нач. Прилукского  окр. отд. ГПУ 06.23—08.23; уполн. ОО 14 стр. корпуса 08.23—12.23; инспектор ОО 14 стр. корпуса 12.23—03.24; уполн. по информации ОО 14 стр. корпуса 03.24—10.25; пом. нач. ОО 80 стр. дивизии 10.25;
курсант Высшей погран. школы ОГПУ 10.25—01.27; пом. нач. ОО 15 стр. дивизии 02.27—06.27; нач. ОО 1 кав. дивизии 06.27—02.29; зам. нач. ОО 1 кав. корпуса 06.27—02.29; нач. ОО 96 стр. дивизии 02.29—06.29; зам. нач. ОО 17 стр. корпуса 02.29—06.29; нач. ОО 95 стр. дивизии  06.29—12.29; нач. ОО 44 стр. дивизии 12.29—09.30; зам. нач. ОО 8 стр. корпуса 12.29—09.30; пом. нач. ОО Житомирского опер. сектора
ГПУ 10.30—08.32; нач. ОО 99 Черкасской стр. дивизии 08.32—02.34; пом. нач. ОО 7 стр. корпуса, нач. ОО 30 стр. дивизии 02.34—09.35;зам. нач. Волочисского погран. отряда НКВД по опер. части
09.35—12.35; нач. штаба Одесского погран. отряда НКВД 12.35—06.01.36; нач. 27 Крымского погран. отряда НКВД  06.01.36—17.02.38; нач. 4 Архангельского погран. отряда НКВД 17.02.38—04.03.39; нач. УНКВД Ленинграда 04.03.39—26.02.41; зам.  нач. УНКГБ Ленинградской обл. 13.03.41—31.07.41; зам. нач. УНКВД  Ленинградской обл. 08.41—28.12.42; нач. УНКВД Куйбышевской обл. 28.12.42—07.05.43; нач. УНКГБ Куйбышевской обл. 07.05.43—22.03.44;  нарком ГБ КазССР 22.03.44—04.12.45; 1 зам. наркома—министра ГБ СССР 04.12.45—17.05.46; зам. министра ГБ СССР по общим вопросам 17.05.46—26.08.51; 1 зам. министра ГБ СССР 26.08.51—13.02.52; министр ГБ УзбССР 15.02.52—20.11.52;
1 зам. министра ГБ СССР 20.11.52—11.03.53; нач. ГРУ МГБ СССР 05.01.53—11.03.53.

Арестован 03.04.53 по обвинению в убийстве С.М.Михоэлса; освобожден по Пост. ЦК КПСС 06.08.53.
Уволен в запас МВД 01.54.

Звания: майор 03.04.39; майор ГБ 21.04.39 (произведен из майора); ст. майор ГБ 07.04.40; комиссар ГБ 3 ранга 14.02.43; генерал-лейтенант 09.07.45.

Награды: знак «Почетный работник ВЧК—ГПУ (XV)» 29.08.36; медаль «ХХ  лет РККА» 22.02.38; орден Красной Звезды 26.04.40; орден Красного   Знамени 18.05.42; орден Красной Звезды 20.09.43; орден Кутузова 2 степени 08.03.44; орден Красного Знамени 03.11.44; орден Ленина 21.02.45; орден Отеч. войны 1 степени 16.11.45; орден Красного  Знамени 29.10.48 *; орден Отеч. войны 1 степени.

Примечание: 08.06.59 Огольцов лишен звания генерал-лейтенанта.  Пост. СМ СССР «как
дискредитировавший себя за время работы в органах... и недостойный в связи с этим высокого звания генерала». 3 апреля 1954г. Огольцов,Указом ПВС СССР  был лишен ордена Красного  Знамени ( награжден был за операцию по ликвидации  С.М.Михоэлса).